«Гамбринус»

За
это время самый мелкий пайщик зарабатывал более двухсот рублей. Но еще более
обогащал рыбаков удачный улов белуги зимой, зато он и отличался большими
трудностями. Приходилось тяжело работать, за тридцать-сорок верст от берега,
среди ночи, иногда в ненастную погоду, когда вода заливала баркас и тотчас
же обледеневала на одежде, на веслах, а погода держала по двое, по трое
суток в море, пока не выбрасывала куда-нибудь верст за двести, в Анапу или в
Трапезонд. Каждую зиму пропадало без вести до десятка яликов, и только
весною волны прибивали то тут, то там к чужому берегу трупы отважных
рыбаков.
Зато когда они возвращались с моря благополучно и удачливо, то на суше
ими овладевала бешеная жажда жизни. Несколко тысяч рублей спускалась в
два-три дня в самом грубом, оглушительном, пьяном кутеже. Рыбаки забирались
в трактир или еще в какое-нибудь веселое место, вышвыривали всех посторонних
гостей, запирали наглухо двери и ставни и целые сутки напролет пили,
предавались любви, орали песни, били зеркала, посуду, женщин и нередко друг
друга, пока сон не одолевал их где попало - на столах, на полу, поперек
кроватей, среди плевков, окурков, битого стекла, разлитого вина и кровавых
пятен. Так кутили рыбаки несколько суток подряд, иногда меняя место, иногда
оставаясь в одном и том же. Прокутив все до последнего гроша, они с гудящими
головами, со знаками битв на лицах, трясясь от похмелья, молчаливые,
удрученные и покоянные, шли на берег к баркасам, чтобы приняться вновь за
свое милое и проклятое, тяжелое и увлекательное ремесло.
Они никогда не забывали навестить Гамбринус. Они туда вламывались
огромные, осипшие с красными лицами, обоженными свирепым зимним норд-остом,
в непромокаемых куртках, в кожаных штанах и в воловьих сапогах по бедра,- в
тех самых сапогах, в которых их друзья среди бурной ночи шли ко дну, как
камни.
Из уважения к Сашке они не выгоняли посторонних, хотя и чувствовали
себя хозяевами пивной и били тяжелые кружки об пол. Сашка играл им ихние
рыбацкие песни, протяжные, простые и грозные, как шум моря, и они пели все в
один голос, напрягая до последней степени свои здоровые груди и закаленные
глотки. Сашка действовал на них, как Орфей, усмирявший волны, и случалось,
что какой-нибудь сорока-летний атаман баркаса, бородатый, весь обветренный,
звероподобный мужчинище, заливался слезами, выводя тонким голосом
жалостливые слова песни:
Ах, бедный, бедный, я, мальчишечка,
Что вродился рыбаком...
А иногда они плясали, топчясь на месте, с каменными лицами, громыхая
своими пудовыми сапогами и распространяя по всей пивной острый соленый запах
рыбы, которым насквозь пропитались их тела и одежды. К Сашке они были очень
щедры и подолгу не отпускали от своих столов. Он хорошо знал образ их
тяжелой, отчаянной жизни.