«Гамбринус»

Становилось как-то сонно и тихо в
подземелье, только с улицы доносилось глухое рокотание города, да изредка
лакеи осторожно побрякивали посудой за стеной на кухне. Со струн Сашкиной
скрипки плакала древняя, как земля, еврейская скорбь, вся затканная и
обвитая печальными цветами национальных мелодий. Лицо Сашки с напруженным
подбородком и низко опущенным лбом, с глазами, сурово глядевшими вверх
из-под отяжелевших бровей, совсем не бывало похоже в этот сумеречный час на
знакомое всем гостям Гамбринуса оскаленное, подмигивающее лицо Сашки.
Собачка Белочка сидела у него на коленях. Она уже давно привыкла не
подвывать музыке, но страстно -тоскливые, рыдающие и проклинающие звуки
невольно раздражали ее: она в судорожных зевках широко раскрывала рот,
завивая назад тонкий розовый язычок, и, при этом на минуточку дрожала всем
тельцем и нежной черноглазой мордочкой.
Но вот мало-помалу набиралась публика, приходил аккомпаниатор,
покончивший какое-нибудь сторонее дневное занятие у портного или часовщика,
на буфете выставлялись сосиски в горячей воде и бутерброды с сыром, и,
наконец, зажигались все остальные газовые рожки. Сашка выпивал свою вторую
кружку, командовал товарищу: " Майский парад, ейн, цвей, дрей!" - и начинал
бурный марш. С этой минуты он едва успевал раскланиваться со вновь
приходящими, из которых каждый считал себя особенным, интимным знакомым
Сашки и оглядывал гордо прочих гостей после его поклона. В то же время Сашка
прищуривал то один, то другой глаз, собирал кверху длинные морщины на своем
лысом, покатом назад черепом, двигал комически губами и улыбался на все
стороны.
К десяти-одинадцати часам Гамбринус, вмещавший в свои залы до двухсот и
более человек, оказывался битком набитым. Многие, почти половина, приходили
с женщинами в платочках, никто не обижался на тесноту, на отдавленную ногу,
на смятую шапку, на чужое пиво, окатившее штаны; если обижались, то только
по пьяному делу "для задера". Подвальная сырость, тускло блестя, еще
обильнее струилась со стен, покрытых маслянной краской, а испарения толпы
падали вниз с потолка, как редкий, тяжелый, теплый дождь. Пили в Гамбринусе
серьезно. В нравах этого заведения почиталось особенным шиком, сидя
вдвоем-втроем, так уставлять стол пустыми бутылками, чтобы за ними не видеть
собеседника, как в стеклянном зеленом лесу.
В разгаре вечера гости краснели, хрипли и становились мокрыми. Табачный
дым резал глаза. Надо было кричать и нагибаться через стол, чтобы расслышать
друг друга в общем гаме. И только неутомимая скрипка Сашки, сидевшего на
своем возвышении, торжествовала над духотой, над жарой, над запахом табака,
газа, пива и над оранием бесцеремонной публики.
Но посетители быстро пьянели от пива, от близости женщин, от жаркого
воздуха.