«Белый пудель»

- Я тебе одно скажу, парень, - начал он не без торжественности. -
Примерно, ежели бы у тебя был брат или, скажем, друг, который, значит, с
самого сыздетства. Постой, друже, ты собаке колбасу даром не стравляй...
сам лучше скушай... этим, брат, ее не подкупишь. Говорю, ежели бы у тебя
был самый что ни на есть верный друг... который сыздетства... То за
сколько бы ты его примерно продал?
- Приравнял тоже!..
- Вот те и приравнял. Ты так и скажи своему барину, который железную
дорогу строит, - возвысил голос дедушка. - Так и скажи: не все, мол,
продается, что покупается. Да! Ты собаку-то лучше не гладь, это ни к чему.
Арто, иди сюда, собачий сын, я т-тебе! Сергей, собирайся.
- Дурак ты старый, - не вытерпел наконец дворник.
- Дурак, да отроду так, а ты хам, Иуда, продажная душа, - выругался
Лодыжкин. - Увидишь свою генеральшу, кланяйся ей, скажи: от наших, мол, с
любовию вашим низкий поклон. Свертывай ковер, Сергей! Э-эх, спина моя,
спинушка! Пойдем.
- Значит, та-ак!.. - многозначительно протянул дворник.
- С тем и возьмите! - задорно ответил старик.
Артисты поплелись вдоль морского берега, опять вверх, по той же дороге.
Оглянувшись случайно назад, Сергей увидел, что дворник следит за ними. Вид
у него был задумчивый и угрюмый. Он сосредоточенно чесал всей пятерней под
съехавшей на глаза шапкой свой лохматый рыжий затылок.



5

У дедушки Лодыжкина был давным-давно примечен одни уголок между
Мисхором и Алупкой, книзу от нижней дороги, где отлично можно было
позавтракать. Туда он и повел своих спутников. Неподалеку от моста,
перекинутого через бурливый и грязный горный поток, выбегала из-под земли,
в тени кривых дубов и густого орешника, говорливая, холодная струйка воды.
Она проделала в почве круглый неглубокий водоем, из которого сбегала в
ручей тонкой змейкой, блестевшей в траве, как живое серебро. Около этого
родника по утрам и по вечерам всегда можно было застать набожных турок,
пивших воду и творивших свои священные омовения.
- Грехи наши тяжкие, а запасы скудные, - сказал дедушка, садясь в
прохладе под орешником. - Ну-ка, Сережа, господи благослови!
Он вынул из холщового мешка хлеб, десяток красных томатов, кусок
бессарабского сыра "брынзы" и бутылку с прованским маслом. Соль была у
него завязана в узелок тряпочки сомнительной чистоты. Перед едой старик
долго крестился и что-то шептал. Потом он разломил краюху хлеба на три
неровные части: одну, самую большую, он протянул Сергею (малый растет -
ему надо есть), другую, поменьше, оставил для пуделя, самую маленькую взял
себе.
- Во имя отца и сына. Очи всех на тя, господи, уповают, - шептал он,
суетливо распределяя порции и поливая их из бутылки маслом. - Вкушай,
Сережа!
Не торопясь, медленно, в молчании, как едят настоящие труженики,
принялись трое за свой скромный обед.