КулешовФедор Иванович «Творческий путьА. И. Куприна 1907 – 1938» Минск 1986
Ольге Филипповне — жене и другу
Глава II. Неосуществленное — «Яма» Глава III. Кновому подъему Глава IV. Писательивойна Глава V. Вднивеликихпотрясений Глава VI. ВдалиотРодины Глава VII. Дома Глава VII. Дома
Глава I. Вночьпослебитвы .
Июньские события 1907 года явились трагическим финалом первой революции. Наступила полоса разнузданной и оголтелой реакции. Над страной нависла ночь, столь же непроницаемая, как и после первомартовских событий восьмидесятых годов. В сгустившейся мгле душители свободы выискивали и вылавливали побежденных, расстреливали, вешали и пытали, жестоко мстили всем, кто был вчера причастен к революции. Смертные казни и кровавые насилия, по выражению В. Короленко, стали «бытовым явлением». Особенно свирепой расправе подвергались революционеры-большевики. Учинялись репрессии над рабочими и революционными «бунтовщиками» в деревнях. Были разгромлены «все революционные и оппозиционные партии» 1. Но наиболее стойкие, жизнеспособные силы революции, обескровленные и разбитые в открытом бою, сохранив верность народу, вынуждены были уйти в глубокое подполье. Террор,
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 41.—С. 10.
черносотенные погромы, «столыпинские галстуки», переполненные тюрьмы, этапы каторжан, отряды карателей, военно-полевые суды — все это, уже знакомое в России со времени подавления декабрьского вооруженного восстания 1905 года, теперь сделалось чем-то почти будничным, стало «образом жизни этой несчастной страны», для которой настал, казалось бы, «безвыходный период отчаянья, царскихпровокацийираспадаобщественныхсил» 2. Особенно болезненно сказалось торжество контрреволюции на умонастроении русской интеллигенции. Уны-(*4)ние, покаяние и ренегатство после разгона второй Думы стали преобладать в настроениях, взглядах и поведении людей умственного труда. Недавние надежды значительной части интеллигенции на спасительность революции сменились малодушным разочарованием в необходимости активного протеста, неверием в борьбу, а то и прямым предательством революции, отступничеством от нее. Те круги интеллигенции, которые накануне и в дни революции именовались либеральными и либерально-народническими, заняли в период реакции «очевидную теперь для всех контрреволюционную позицию...» 3. Трусливое угодничество перед реакцией и готовность действовать «применительно к подлости» сделались нормой поведения не только буржуазной, но и основной массы демократической интеллигенции. По свидетельству Горького, падение революции увлекло за собою «почти всю демократическую интеллигенцию, создало в стране тяжкую драму», вызвав у интеллигенции «резкое понижение веры в свои силы», что в свою очередь породило вспышку самоубийств, которая «унесла из жизни немало сотен чуткой и совестливой молодежи, а оставшиеся в живых заразились скептицизмом...» 4. Очень многие из вчерашних попутчиков и даже участников революции стали желчно оплевывать ее. Чуть ли не повсеместно можно было наблюдать постыдные для интеллигенции факты «отречения от революции, ее традиций, ее приемов борьбы, стремление приладиться так или иначе поправее» 5. Интеллигенты типа Струве, вчера клявшиеся в верности марксизму, хотя их «марксизм» был легальным, т. е. буржуазным, фальсифицированным, удивительно быстро совершали, как едко выразился А. Луначарский, «равноускоренное движение слева направо» 6. Подобная политическая эволюция «экс-марксистов» разительно напоминала ту, что четверть века перед тем пережил «социалист» Лев
2 Леонов Л. Собр. соч.: В 6 т.—М., 1955—Т. б—С. 159, 59. 3 Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 17.—С. 272. 4 Горький М. Статьи 1905—1916 гг.—2-е изд. Пг., 1918.—С. 194. 5 Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 16.—С. 54. 6 Луначарский А. Отклики жизни.—Спб., 1906.—С. 192.
Тихомиров. Переметнувшиеся встанконтрреволюцииинтеллигенты — публицисты, социологиифилософы — выступилипротивреволюцииисоциалистических идейвнашумевшемсборнике «Вехи» (1909), которыйпредставлял собою «сплошнойпотокреакционныхпомоев, вылитыхна (*5) демократию» 7. СолидаризируясьсЛениным воценке «Вех», Горькийписалв 1909 году: «Давно уже небыловнашейлитературекнигистольфарисейской, недобросовестнойи сознательноневежественной» 8. Состраниц «Вех» — этой, поленинскому определению, энциклопедиилиберальногоренегатства — раздавались надрывные, истерическиевоплиМ. Гершензона, который, оправдываякровавый террорвстране, писалотом, чтонетольконельзянивчемвинитьцарское самодержавие, а, напротив, надо «благословлятьэту власть», иботолькоона своимиштыкамиитюрьмамиещеограждаетинтеллигенцию «отярости народной» 9. Ренегатствующие идеологи буржуазии, видевшие пафос революции лишь в разрушении и ненависти и не обнаруживавшие в ней никаких творческих, созидательных начал, перешли к ожесточенным нападкам на марксизм как научную теорию пролетарской революции и диктатуры пролетариата. Материалистической философии противопоставляются субъективный идеализм, мистика и различные религиозные теории, выдаваемые за высшие достижения человеческогодуха. ИзустСтрувеисходилипризывывернуться «назад к Фихте»; махистывоскрешалисубъективно-идеалистическуюфилософиюБеркли; модными снова стали Бергсон и Шопенгауэр; возросла популярность книг и статей Вл. Соловьева, Льва Шестова и «хитрейшего Василия Розанова». Откровенным мракобесием и поповщиной веяло от писаний Булгакова, Н. Бердяева и их единомышленников; свой «вклад» в ревизию марксизма внесли меньшевики и некоторые из «бывших большевиков», охотно заговорившие о «богоискательстве» и «богостроительстве». Высоко на щит была поднята политическая философия Достоевского с его апологией царя и монархизма, борьбой против нигилизма, отрицанием революции и враждебным отношением к материализму иатеизму. «Особенно ревностными пропагандистами реакционных идей Достоевского были «веховцы». Смирившиеся и покаявшиеся Бердяев, Булгаков, Изгоев и другие свели Достоевского к анафемствующему публицисту и
7 Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 19.—С. 173. 8 А. М. Горький иВ. Г. Короленко.—М., 1957.—С. 245. 9 Вехи: Сб. ст. о русской интеллигенции.—М., 1909.—С. 88.
именемегосталиметатьнационалистическиегромыимолнии» 10. (*6) Активизировавшаяся реакция в области идеологии, являясь оборотной стороной и следствием политической реакции, преследовала определенную цель
— отвлечь народ от революционной борьбы. Недаром Ленин, отметив среди интеллигенции тягу к философскому идеализму и поповщине, назвал модный в годы реакции мистицизм своеобразным «облачением контрреволюционных настроений » 11. Эти-то настроения и определили существеннейшие черты умственной жизни России в период реакции, четко обозначенные Лениным: «Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на место политики» 12. 2 Может быть, нигде так непосредственно, быстро и столь очевидно не проявились контрреволюционные настроения и деморализация, резкий упадок социальных эмоций и обывательская беззаботность к общественным вопросам, как в области искусства и особенно — в литературе модернистских течений. Реакция здесь активизировалась в первые же дни поражения революции. Тон задавали символисты и буржуазные декаденты, снова заявившие о себе крикливо и шумно. Еще вчера, поддавшись всеобщему революционному возбуждению в стране, они писали и говорили о своей поддержке народной борьбы за свободу. Одни делали это искренне, другие — с натужным пафосом, но все же славили освободительное движение и приветствовали начавшуюся революцию: К. Бальмонт, например, торопливо слагал «Песни пролетария», В. Брюсов страстным «приветственным гимном» встретил всеразрушающую революционную стихию, поэт-мистик Н. Минский охотно согласился на роль официального издателя легальной большевистской газеты «Новая жизнь», а декадентФ. Сологубвдниреволюциивдругсталнапыщеннодекламировать: Охвачентрепетнымсмятеньем, Забывшитесныймойшалаш, Спешу кпроснувшимсяселеньям, Твержу: «Товарищи, яваш!» 13 (*7) Так было вчера, в дни революции. Не то — теперь, после ее поражения. Чуть
10 Касторский С. Повести М. Горького.—Л., 1960.—С. 217 11 Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 41.—С. 10. 12 Там же.
Сологуб Ф. Стихотворения. Библиотека поэта. Большая серия— Л., 1975— С. 302.
только над страной нависла «ночь после битвы»— и в литературе обозначились черты идейно-нравственного и художественного распада. По выражению Горького, настала пора «полного своеволия безответственной личности, полной свободытворчества русских литераторов» 14. Очень многиеиз нихпереметнулись в стан победителей или малодушно отказались от проповеди идеалов демократии и политической борьбы за гражданские свободы. «Отбой» — так поэт-сатирик Саша Черный краткои выразительно определил в 1908 году поворотвидеологии, перелом в душевном строе, в общественном поведении и в творчестве подавляющегобольшинстварусскихписателей: Разорваныполистику Программкииброшюры, Товханжество, товмистику Нагиепрячемшкуры 15. И в самом деле: недавние не очень искренние «барды революции» затянули с дней реакции совсем иные песни. Словно наперебой, каждый из них «являть свое искусство стал», но общими тут были покаянные настроения и чувство неловкости за поспешность своих недавних политических и общественных увлечений. Теперь одни «служители муз» увлеклись писанием внешне красивых, изысканно-музыкальных стихов, свободных от «груза» политики, окутанных символистской дымкой, чаще всего унылых, исполненных кладбищенской тоски и безысходного одиночества; другие сочиняли полные уродств, грязи и кошмаров произведения. Летом 1909 года в печати отмечалось «одно странное обстоятельство: пошел спрос на книги по магии, оккультизму, предсказаниям всякого рода, пасьянсам и т. п. Очевидно, в широкой интеллигентной публике интерес сначала к политике и к красным брошюрам, затем к порнографии, после к вопросам религии — сменился интересом к таинственному, к магии, к оккультизму и пр.» 16. В художественной литературе периода столыпинщины резко возросла мода на все мистическое «в духе Метерлинка» — этого проповедника ужасов и слепого страха (*8) перед загадками жизни, в которой, чудилось, господствует неотвратимый рок и злая смерть, всюду подстерегающие человека, одинокого, беспомощного и бессильного. Особенно преуспевал в этом Ф. Сологуб как автор романа «Навьи чары» и ряда рассказов — «с его достоевщиной, черным мраком,
14 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.- —М., 1953— Т. 27— С. 315. 15 Черный Саша. Стихотворения.— М.; Л., 1962.— С. 88. 16 Вестн. лит.— 1909.—№ 7—С. 179.
с его ночной душой, с его мефистофельством и демонизмом» 17. Отражение интереса тогдашней литературы к магии и оккультизму обнаруживается в историческом романе В. Брюсова «Огненный ангел» (1907—1908), в произведениях Д. Мережковского. Заслугу современного ему модернистского искусства популярный в ту пору литературный критик П. Пильский видел в том, что оно смогло подойти «к мистическим тайнам духа, к разгадкам вечного»: в этом искусстве «значительным стало только то, что полно иного, высшего смысла, пророческих, проникновенных намеков», в нем «слышен шепот вечности и шорох теней», оно возвысилось «до изображения бестелесных видений, до зрительных восприятии незримого, до видений пророческих, до поэтических галлюцинаций» 18. Отсюда следовал вывод: модернистское искусство нужнее читателю и ценнее для России, чем искусство реалистическое. Критик всерьез утверждал: «...Сердце роковой и сложной загадки нам скорей и легче раскроет идеализм, нас сведут туда интимными путями и ходами не реалисты, а символисты, провидцы неясного, восторженные поэты и пророки грядущего царстваЧеловекобога» 19. В уныло-мрачных и мистических писаниях модернистских литераторов всех мастей, в их рассказах, повестях, романах и пьесах «под Сологуба» и «под Метерлинка» в действительности выражалось охватившее буржуазных художников слова стремление «спрятаться от жизни в темные углы религии, скрыть свое отчаяние перед грядущей справедливостью жизни в спокойных, но красиво-жутких думах о неизбежности смерти всего сущего» 20. Уход в мистику, боязнь жизни и страх перед «последней чертой», а одновременно — кокетливое восславлениесмерти, заигрывание снею, поэтизацияее — все это раз-(*9)личные проявления одного и того же социального пессимизма, столь свойственного буржуазно-модернистской литературе эпохиреакции. Мистика и разочарование совершенно естественно уживались с цинизмом, с порнографией. Именно в книгах модернистов и декадентствующих представителей натурализма на первый план выдвигалась «порнография на место политики» (Ленин). Художественная практика буржуазных писателей и части демократических художников слова в период реакции вполне отвечала «видам правительства», которое, по меткому замечанию современника, готово было
17 Пильский П. Проблема пола, половые авторы и половой герой— Спб., 1909— С. 125. 18 Пильский П. Критические статьи—Спб., 1910.—Т. 1.—С. 118, 121. 19 Пильский П. Проблема пола, половые авторы и половой герои.— С. 65—66.
разрешить что угодно — «шулерские притоны, частные клубы, разгул, маскарады, развращенную литературу,— только бы политикой не пахло» 21. Лучше угарное веселье, вино, доходящий до цинизма разврат, чем серьезное обсуждениетого, чтопроизошлоипроисходитвРоссии. Бездумное увлечение «свистопляской над могилами» побежденных сказалось в появлении ряда периодических изданий, которые специализировались на освещении и разработке тем и вопросов секса, проблем пола. В середине 1907 года стал издаваться в Петербурге полупорнографический журнал «В омуте любви», а в Москве в следующем году начал выходить аналогичный еженедельник по проблемам пола «Мужчина и женщина». Двухнедельный литературно-научный журнал «Вопросы пола» издавался в столице в течение 1908—1909 годов. «Сила любви» — так назывался выходивший в 1909 году «первый и единственный в России журнал по своей общедоступности, общеполезности и общеинтересности», рассчитанный на потребу читателя из средымещанства. Годыреакциииотчастипоследующийпредоктябрьский периодбыливрусской литературевременем великогохамства, когдавпротивовесвысокойидейности творчества выдвигалисьплотскиенаслаждения, «впротивовеспотребностям мысли — вожделенияпола» 22. Многиелитераторы, средикоторыхбылии недавние поборники «чистогоискусства», иреалисты, имистическинастроенные символисты, сбеззаботнойлегкостью «бесстыднооголились» — впрямом и переносномсмысле. Этимзанималисьпрозаикиипоэты, драматургиикритики. Натеатральныхподмосткахнередкоставилисьгрубо-натура-(*10)листические спектаклипопьесамрусскихизарубежных авторов. А. Бруштейнрассказываетв своихвоспоминаниях, чтововремяинсценировкирассказа А. Каменского «Леда» насценеодногоизпетербургских театроввянваре 1908 года «актрисапоявилась, какговорится, вчемматьродила: фиговыйлистокбылу неенадетнаноги, обутыевзолотыетуфельки. Этосоставляловесьеекостюм» 23. ВМоскве иряде провинциальныхгородовшлаваналогичнойпостановке «Соломея» Оскара Уайльда. Даже из репертуара Художественного театра вытеснялись социальные пьесы Чехова и революционные драмы Горького, а ставились спектакли по пьесам Гамсуна иМетерлинка, КаменскогоиЛеонидаАндреева.
20 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.—М, 1952—Т. 19.—С. 12. 21 Гиляровский В. Москва имосквичи.—М., 1956.—С. 219. 22 Воровский В. В. Литературнаякритика.—М., 1971.—С. 155.
Одной из ведущих тем в литературе стала сексуальная патология. Вслед за Катюллем Мендесом, Пшибышевским, Ведекиндом, Октавом Мирбо и другими писателями Запада некоторые русские литераторы увлеклись болезненной эротоманией, выдвинули культ обнаженного женского тела. Движимые не чувством красоты, а похотью, «карамазовским» влечением к грязи и низменному распутству, некоторые из них стали смаковать патологические формы отношений между мужчиной и женщиной, «живописали» противоестественные связи людей одного пола, рисуя извращенность физиологических влечений. Многие произведения сюжетно строились именно на таком нарушении взаимоотношений полов. Этим сильно грешила, например, повесть Л. Зиновьевой-Аннибал «Тридцатьтриурода», содержавшая исповедьнекоеймолодойи красивой девицы о ее «лесбийской любви» к своей подруге — артистке Вере. Схожий патологический случай стал предметом рассказа в нашумевшей повести М. Кузмина «Крылья» (1907), с той лишь разницей, что речь шла здесь о так называемой «любви» мужчины к мужчине — гомосексуализме. Порочные нравы гомосексуалистов изображены в рассказе Н. Брешко-Брешковского «Эстеты. НатурщикВалентин» (1908). Чудовищно-уродливыйсюжетразрабатывалФ. Сологубвсвоейдвухактной драме «Любви!» (1907): нектоРеатов, потерявжену, влюбляетсявроднуюдочь Александруи, обманнымпутем дискредитировавпереднеюеежениха, вступает снеювсожительство. «Янехочу, чтобытыемудосталась,— поясняетРеатов,— потому, чтоятебялюблю, ясам тебялюблюнетак, каклюбятдочь, (*11) люблю тебя пламенною любовью». И дочь легко принимает эти «доводы». Немало низменного заключено было в эксцентричном романе того же Сологуба «Навьичары» — этой «блевотинегнусногостаричка», какписалонемГорький. Воображению М. Арцыбашева, который и прежде нередко был во власти похотливых мечтаний, люди рисовались непременно в образе слегка цивилизованных скотов, мохнатых двуногих самцов и самок, занятых только спальным блудом. Нарользаглавногогероясвоего пресловутого «Санина» (1907) он избрал «сластолюбивого и вертикального козла в брюках» (Горький). Этот романАрцыбашевабыл насквозьантигуманистичен: внем «нетописанияни одного истинного человеческого чувства, а описываются только самые низменные, животные побуждения; инетниоднойсвоейновоймысли...» 24.
23 Бруштейн А. Страницы прошлого.—М., 1956.—С. 130. 24 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т.—М., 1956— Т. 78— С. 59
Вариацией циника Санина являются персонажи из арцыбашевских «Миллионов» (1908) и романа «У последней черты» (1910). Аналогичные образы фигурировали в «Алом мече» З. Гиппиус, в романах В. Винниченко, А. Вербицкой, в повести Ю. Слезкина «Марево», в рассказах Б. Лазаревского, в прозе В. Муйжеля и Б. Зайцева и т. д. Субъект санинского склада выведен в рассказе А. Каменского «Четыре» в лице поручика Нагурского, «подвигом» жизни которого, как о том подробно повествует автор, было то, что он сумел в один день соблазнить четырех женщин. Мало того, Нагурский развивает целую философию аморализма, говорит о праве каждого человека — мужчины и женщины — на открытыйразврат. Женщины, которыхимеетввиду «победоносныйпоручик» икизображению которыхтакчастообращалисьпорнографическиеписатели, выгляделив литературеэпохиреакцииничутьнелучшемужчин. Поволесочинителей, они поразительнолегкоотдавалисьчутьлине первому встречному — и, конечно, не полюбви, аизпохотиили «любопытства». Даивообщенатуралистичные буржуазныебеллетристыипоэтыпопреимуществу занималисьдетальным описанием процессараздевания женщины. Воспевание благородства, чистотыи преданностилюбящихдругдругамужчиниженщинподменялосьпоказом физиологическихмоментов, проявлений (*12) животнойнизменностив человеке. Современный критиксгоречьюотмечал: «Элементыздоровой, нормальнойстрастностивсеболеестушевываютсяпередэлементами извращения, дегенератстваипсихопатии» 25. Немудрено, чтонекоторые романыи повести, рассказыипьесы, какбудтопосвященныевечнымтемам — любви, семьиибрака, походилибольшенасамоучителираспутства, чемнапроизведения искусства. Литератураопаснодегуманизировалась. Писатели либо забывали о своем высоком долге воспитывать читателей в принципах общественной морали, либо демонстративно отказывались от него. Тот взгляд на литературу и искусство, которым всегда руководствовались великие художники-реалисты и согласно которому искусство входит «в число нравственных деятельностей человека» (Чернышевский),— теперь отброшен как старомодный. В декадентских кругах принималось за аксиому изречение Пшебышевского о том, что искусство не знает никаких основ нравственных или общественных, что эстетика выше нравственности, красота — выше морали. Делалась даже попытка подвести некий «теоретический базис» под порнографию
Измайлов А. А. Помрачение божков и новые кумиры: Кн. о новых
и аморализм в искусстве. Один из таких теоретиков литературного распада невозмутимо вещал: «Искусству нет дела до нравственности, как нравственности никогда не было дела до красоты, ибо нравственность никогда не старалась быть красивой» 26. Вынесенные на поверхность жизни мутным потоком «извращений, общественной усталости, разочарований, упадка духа» 27 порнографические писатели наносили России огромный социальный вред не только тем, что морально растлевали людей, особенно молодежь, но и тем, что, рисуя человека грязным, ничтожным, отданным во власть скотских инстинктов, они больше всего старались унизить и оболгать революцию и революционеров. «Сальная» буржуазная литература была откровенно контрреволюционной. В то время как Горький в ряде своих произведений («Враги», «Мать», «Лето», «Романтик», «Мордовка»), раскрывая величие идей социализма (*13) и революции, показывал стойкость и мужество, красоту души и благородство русского революционера, модернисты стремились всячески подчеркнуть «аморализм» революционных борцов, их нравственное ничтожество, убогость их интеллекта. К этому направлены были усилия и Ф. Сологубав «Навьихчарах», иМ. Арцыбашева, иД. Айзмана, иА. Каменского. Грязную клевету на русских революционеров заключала повесть В. Винниченко «На весах жизни» (1911), о которой Горький говорил, что так обвинительно, так злобно никто не малевал революционную интеллигенцию России со времен появления антинигилистических романов Марковича, Клюшникова, Крестовского и Незлобина. Немного позже тот же Винниченко опубликовал реакционный роман «Заветы отцов», содержавший, как писал Ленин, «архискверное подражание архискверному Достоевскому» 28. Все усилия литературных врагов революции, смертельно ею напуганных, были направлены на то, чтобы ликвидировать и нейтрализовать ее влияние — «замазать ее, показать ее внешнее бессилие, скрыть внутреннюю, все растущую и необходимо должнуюрастисилищу» 29. Контрреволюционные идеи и аморализм в литературе, как всегда, прикрывались лозунгом «незаинтересованности», аполитичности, внеклассовости «чистого» искусства. Беззаботность по части общественных проблем, выдвижение на первый
веяниях в лит.— М., 1910.— С. 108. Пильский П. Проблема пола, половые авторы и половой герой— С. 95.
Серафимович А. С. Исследования, воспоминания, материалы, письма. .— М., Л., 1950 .— С. 301. 28 Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 48.— С. 295. 29 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— М., 1955.— Т. 29.— С. 86.
план только личных, узких вопросов, крайний индивидуализм, отрыв от реальной действительности и уход «в область выдумок, порою возбуждающих мысль о желании авторов попачкать своей темной, больной слюною великие проявления творческого духа» (Горький), привело к искусственности форм, надуманности сюжетов, ложной «красивости» языка, к шаблону и напыщенности стиля. О писателях модернизма Куприн сказал в 1908 году: «Они не умеют передать глубоких душевных движений, духа предметов, явлений, лиц, потому что не знают их и заменяют набором редких красивых фраз». Куприн привел пример таких фраз: «И во влажном сумраке ее души вдруг заколебалась тонким звенящим звуком тень отчаяния...» Модернисты «пишут неправду, выдумки», и стиль и язык их писаний лишены «собственного тембра», свежести и самобытной яркости: (*14) «...все пишут, как один — одним языком, одинаковой формой, приемами писания. Нет индивидуальности почти ни у кого из нынешних писателей» 30. У модернистов отсутствовали ясность, простота и точность словесного выражения мысли и чувств. Вместо этого — «оригинальничанье» в синтаксисе и поиски редких слов и словосочетаний, как это было, например, у символиста А. Белого и любителя «сказового» стиля Ремизова. Даже такой тонкий знаток, ценитель и мастер языка, каким был Сергеев-Ценский, следуя моде, в ту пору преднамеренно избегал языковой простоты и ясности и, словно кокетничая манерностью своей прозы, писал В. Миролюбову: «Грешен,— люблю я эквилибристику настроений, зарево метафор, скачку через препятствия обыденщины. Простоты не выношу» 31. У представителей литературного распада часто художественное слово было искусственным, эффектно-ярким, но неискренним, фальшиво-холодным. Язык их произведений критик А. Измайлов однажды метко сравнил с мыльной пеной, невесомой, бесформенной, от которой в конечном счете остается только лужица бурой воды 32. Горький писал: «Исчезает простота языка и с нею — сила его. Красивое в лучшем случае подменяютхорошеньким, вместосеребра — фольга...» 33 В оценке языка и стиля модернистской поэзии и прозы с Горьким и Куприным солидаризировался А. Блок, писавший в январе 1908 года о том, что «весь яд декадентства и состоит в том, что утрачены сочность, яркость, жизненность, образность, нетолькотипичное, ноихарактерное» 34.
30 А. И. Куприн о литературе.—Минск, 1969.—С. 282. 31 ИРЛИ, ф. 185, оп. 1, ед. хр. 1051. 32 Измайлов А. А. Помрачение божков и новые кумиры.— С. 146. 33 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.—Т. 29.— С. 17. 34 Блок А. Собр. соч.: В 8 т.—М.; Л., 1963— Т. 8— С. 227.
Разлагающему воздействию политической реакции и декадентским настроениям поддались после революции и многие представители демократического реализма, писатели «Среды», группировавшиеся недавно вокруг горьковского «Знания». Безусловно прав С. Касторский, в свое время писавший о том, что с «наступлением реакции многие знаньевцы порвали с революционно-демократической платформой, с Горьким» 35. Следы чуждых (*15) идейных влияний реакции, декадентской эстетики и модернистской поэтики обнаруживаются в «Этапах» Скитальца и вересаевской повести «К жизни!», в «Сказках земли» С. Гусева-ОренбургскогоироманеА. Серафимовича «Городвстепи», уЕ. Чирикова иС. Сергеева-Ценского, в произведениях Н. Телешова и С. Юшкевича. «Каждый день приносит какой-либо сюрприз,— возмущенно говорил в марте 1908 года Горький.— ...Каждый день кто-нибудь встает перед тобой голый и весь в язвах... Кажется, что все пьяны, сошли с ума» 36. Впрочем, Горький и несколько ранее указывал на первые симптомы нездоровых веяний в современной реалистической литературе, которая еще так недавно «дружно будила мысль демократической массы», а теперь «не ясно видит задачи момента». Евгению Чирикову он писал в марте 1907 года: «У меня странное впечатление вызывает современная литература,— только Бунин верен себе, все же остальные пришли в какой-то дикий раж и, видимо, не отдают себе отчета в делах своих. Чувствуется чье-то чужое — злое, вредное, искажающее людей влияние, и порою кажется, что оно сознательновраждебновсемвам — тебе, Серафимовичу, Юшкевичу ит. д.» 37 Однако и сам Горький не избежал воздействия ошибочных идеалистических, объективно реакционных идей богостроительства, пафосом которых была проникнута егоповесть «Исповедь» (1908). Разумеется, было бы заблуждением видеть в художественной практике критических реалистов в годы реакции только проявление упадка, отказ от смелых идей периода революции. Реализм и в годы политического мрака обогатился значительным количеством высокоценных художественных произведений. Стоит вспомнить Вересаева и Серафимовича, Бунина и А. Толстого, Сергеева-Ценского и Шмелева, а также Пришвина, Чирикова, Подьячева, Вольнова, Тренева, хотя нельзя и отрицать наличие «злого, вредного, искажающего» влияния реакции на развитие демократической реалистической литературывпериодмеждвухреволюций.
35 Революция 1905 года и русская литература.—М.; Л., 1956.— С.
93. 36 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 29— С. 57.
3
Жизнь и творчество Куприна в годы реакции давали исследователям повод для самых крайних, часто совер-(*16)шенно противоположных выводов и оценок. Одниготовы были обвинить писателя впреднамеренном отступничестве видеть в нем политического перебежчика в стан литературных «мародеров». Так нередко расценивала Куприна современная ему марксистская критика, в частности М. Ольминский, что вполне объяснимо, если принять во внимание конкретноисторические условия, в которых велась тогда полемика вокруг новых произведений Куприна и Леонида Андреева, Горького и Бунина, шли жаркие споры о реализме и символизме, о судьбах и путях развития русской прозы, поэзии и драматургии. Другие исследователи делали и делают попытку доказать, что Куприн вгодыреакции ни в чем не поступился своими прежними идеалами и что не было никакого отхода этого писателя от М. Горького и его идейной платформы. Подобный тезис отстаивал, например, А. Волков 38. Тот и другой вывод неверны хотя бы потому, что имеют тенденцию упростить понимание творчества писателя, «выпрямить» линию его общественного поведения и тем облегчить истолкование его взглядов и художественной практики, в действительности оченьпротиворечивойисложной. В отличие от писателей «литературного распада», он не делал после революции ничего такого, что изобличало бы в нем прямого или скрытого врага освободительного движения. Ни в его взглядах, ни в общественной деятельности нельзя усмотреть резкого поворота вправо, сознательного стремления к «смене вех». Куприн, не в пример, скажем, М. Гершензону или П. Струве, не только ни словом не обмолвился в оправдание антинародной политики правительства, а тем более — в защиту репрессий, призванных штыками оградить имущие классы от гнева народного, но никогдане скрывал своей враждебности к реакции, к террору и пыткам. Он, правда, невыступал впечатипротивполицейскогопроизвола с той прямотой и страстностью, какая характерна была для его же «Событий в Севастополе» или гневного толстовского памфлета «Не могу молчать!» (1908). Тем не менее он не переставал ненавидеть и осуждать «непрекращающуюся грязно-серую кровавую галлюцинацию», как называл он реакцию, наложившую
37 Там же.— С. 17.
Волков А. Творчество А. И. Куприна в годы реакции // Вопр. лит.—1960.—№ 12. С. 155—165. Возражение наэту статьюсм.: Кулешов Ф. Прав ли А. Волков?// Дальний Восток.— 1962.— № 1— С. 175-177.
«свою мертвящую печать на (*17) жизнь, на людей и, следовательно, на литературу 39 . Недовольство царящими в стране порядками слышалось в выступлениях Куприна по поводу предстоявшего в августе 1908 года юбилея Толстого. В беседе с журналистом он негодующе заявил тогда: «Да что же это за юбилей писателя в стране, где его отлучают от церкви, где печатно и с амвонов осыпают его площадными ругательствами?» 40 В писателе жила в те годы вера, что ни реакция, ни городовые, ни декаденты — никто и ничто не может повергнуть Россию в спячку, загубить ее и помешать духовному воскрешению народа, расцвету егоздоровойлитературы 41. Прежний Куприн чувствовался в резких его суждениях о новой Думе, узкосословной по своему составу, в столь же отрицательной оценке им «русского парламента», какая содержалась ранее в сатирических сказках «О Думе», «О конституции». Когда в ноябре 1907 года репортер газеты попросил его высказать мнениео «нашемпарламенте», Купринне безсарказмаответил: «Признаюсь откровенно, сам не знаю почему, но он представляется мне в виде дрессированной собачки, с камфоркой на голове» 42. Думские буржуазные и помещичьи депутаты, с их беспринципной угодливостью перед «двором» и презрением к народу, с реакционно-националистическим духом их речей, попрежнему вызываливКупринечувствоотвращения. Более или менее устойчивый интерес проявлял писатель к умонастроениям народных масс после революции. Внимательно присматривался он к тому, что происходило в стране, особенно на окраинах России, где он больше всего проживал. На этот счет сведения иногда проникали в печать. Сотрудник газеты «Рижские ведомости» сообщал, например, что, приехав в ноябре 1909 года в Ригу, писатель живо заинтересовался «событиями, пережитыми прибалтийским
краем за последние годы; расспрашивал о революционном движении, о деятельности карательных отрядов» 43 . Было бы преувеличением приписывать Куприну намерения войти в
соприкосновение с революционерами для ведения какой-либо подпольной
работы. Но факт таков, (*18) что полицейские власти всегда числили его в
категории политически неблагонадежных и даже одно время сильно подозревали
его в тайных связях с социал-демократическими организациями. Весною 1909
39 А. И. Куприн о литературе,—С. 313, 314. 40 Там же.— С. 288. 41 Там же— С. 282. 42 Там же.— С. 280. 43 Риж. ведомости.—1909.—21 нояб.
года возникло по этому поводу целое секретное дело. В мае Куприн, проживавший в Житомире, обратился к местному полицеймейстеру с письменной просьбой о выдаче ему документа на право ношения огнестрельного оружия. Житомирский полицеймейстер немедленно запросил мнение начальника Волынскогогубернскогожандармскогоуправления: «...прошу Ваше высокоблагородие уведомить меня, не имеется ли с Вашей стороны каких-либо препятствий к удовлетворению просьбы означенного Куприна». Тот в свою очередь поручил коллежскому регистратору Бялошицкому навестинеобходимые справкииуже 26 маяполучил донесение о том, что Куприн «в политическом отношении не благонадежен», так как есть данные, что он ведет переписку с Женевской социал-демократической эмигрантской кассой и что поэтому «выдача ему разрешения на право держания оружия является опасным». В итоге было составлено следующее отношение в адрес житомирского полицеймейстера (от 27 мая 1909 года): «Уведомляю, что отставной поручик А<лександр> Иванович Куприн, 38 лет, православного вероисповедания, по имеющимся в делах вверенного мне управления сведениям, ведет переписку с Женевской С<оциал> Д<емократической> эмигрантскою кассою <...>, почему ходатайство его о выдаче ему билета на право держания огнестрельного оружия полагал бы оставить без удовлетворения» 44. Примерно в это время в ряде газет и журналов появились печатные объявления, так сказать, идентичного содержания: «Пораспоряжениюпрокурора Спб. Окружного суда, полицией принятымеры к розыску отставногопоручика А. И. Куприна (известный писатель)» 45. Надо полагать, что эти розыски Куприна через посредство печати вызваны были не его перепиской с Женевской социалдемократической эмигрантской кассой, а необходимостью привести висполнение приговор по «делу Чухнина» 46. Что же касается сношений писателя с русскими (*19) революционерами, эмигрировавшими за границу, то при всей запутанности и неполной ясности дела все-таки тут было с его стороны что-то «предосудительное» с точки зрения полиции. Кстати: в секретном циркуляре
44 ИРЛИ, фонд А. И. Куприна.
45 Известия... по литературе, наукам и библиографии, 1909.— № 6.—
С. 98—99.
Согласно этому приговору, в августе 1909 года Куприн отбывал в Житомире десятидневный домашний арест. 13 августа он писал Ф. Батюшкову: «В настоящее время я сижу под домашним арестом, с приставлением городового. Это за чухнинское дело. Пришла бумага из Спб. судебной палаты с приказанием полиции взыскать с меня 50 р. штрафа или посадить на 10 суток домашним арестом. Я
Департамента полиции от 31 декабря 1909 года содержалось предписание ряду губернаторов «в случае обнаружения кого-либо из упомянутых лиц немедленно привести в исполнение» требование о задержании, аресте и обыске, причем в приложенном к циркуляру «Списке А» под № 16915 значилось и имя Александра ИвановичаКуприна 47. Повод к тайной слежке за собою Куприн мог дать перепиской с молодым писателем Н. Никандровым (конспиративное имя — Анатолий), эмигрировавшим в Женеву после нескольких лет тюремного заключения, ссылки и нелегальной жизни в России. Куприн подружился с Н. Никандровым еще осенью 1905 года, когда по выходе из севастопольской тюрьмы тот жил в Балаклаве. Литературные начинания этого писателя все время поддерживали Куприн и Горький. Есть письмо Куприна к Ф. Батюшкову от 21 ноября 1910 года, в котором он сообщает, что «один эмигрант, живущий сейчас в Женеве», прислал ему в Одессу свою новую повесть, и поясняет, кто этот женевский эмигрант: «Н. Никандров, кстати, печатавшийся не раз в „Современном мире"» 48. Таково это единственное достоверноесвидетельствоперепискиКупринасэмигрантамиизЖеневы. Любопытна и еще одна деталь: в процитированном выше письме Куприн упоминает какого-то «каторжника из Александровской тюрьмы», тоже приславшего ему рукопись своей повести, и просит Ф. Батюшкова похлопотать о напечатании ее. Нас тут интересует не столько личность человека, очутившегося в Александровском (*20) централе «не по своей охоте» (как пояснял Куприн), и не достоинство написанной им повести, сколько сам факт обращения к Куприну людей, гонимых и преследуемых правительством. В этой связи стоит отметить, что в годы реакции Куприн получил ряд писем из мест заключения. Обычно в этих письмах содержалась просьба прислать в тюрьму произведения писателя. Так, 29 июня 1909 года в адрес Куприна прибыло следующее письмо из тюремногозамкавМинске: «Милостивыйгосударь! При минском тюремном замкеорганизуется библиотека. Ксожалению, денежных
предпочел последнее» (ИРЛИ, 15.125/Х, сб. 1).
Копии этих материалов хранятся в ИРЛИ, в фондах А. И. Куприна, оригинал — в Житомирском областном историческом архиве, ф. Волынского губернского жандармского управления, д. №
489. А. И. Куприн о литературе.— С. 236. По поводу повести Никандрова Куприн тогда же написал в «Московское книгоиздательство » В. Клестову: «Осадили меня рукописями. Одну из них — товарища Анатолия — я направил Вам. Посмотрите и разберитесь, куда ее толкнуть. Я думаю, что вещь очень и очень стоящая и, кажется, ключ ко многим современным явлениям» (ИРЛИ, Р. 1, оп. 12,
средств для этого нет никаких и книги приобретаются лишь путем пожертвований. В настоящее время все источники пожертвований на месте уже исчерпаны, а между тем библиотека как в количественном, так и в качественном отношении в самомскудномсостоянии. Надеясь, что к этому благому делу отнесутся сочувственно гг. писатели, я решил обратиться за помощью к ним; поэтому беру на себя смелость просить и Вас, уважаемый г. Куприн, не найдете ли Вы возможным снабдить нашу тюремную библиотеку Вашими произведениями. Тысячи заключенных минской тюрьмы скажутВам своесердечное спасибо» 49. Текст письма составлен священником тюремной церкви М. Соловьевичем, заведовавшим библиотекойминскоготюремногозамка. С аналогичной просьбой обратились к Куприну политические ссыльнопоселенцы изЕнисейскойгубернии50. Что написал Куприн в минский острог и ссыльнопоселенцам в Сибирь, сказать трудно, ибо его ответными письмами мы не располагаем. Несмотря на реакцию, Куприн не отошел и от литературно-общественной деятельности, которую посвоему пыталась оживить демократическая интеллигенция. Отдавался он этой деятельности, имевшей благотворительные и культурно-образовательные цели, не столь горячо, как в бурные дни революции, но имя его довольно часто встречалось среди устроителей и участников народных спектаклей, разного рода литературных вечеров, лекций. Можно, например, (*21) упомянуть спектакль «Дядя Ваня», поставленный в августе 1907 года на сцене Народного дома г. Устюжны силами местного общества «Образование» с Куприным в роли Астрова. Положительно отозвалась об этом спектакле и провинциальная, и столичная пресса 51. Участвовал Куприн и в других спектаклях; так, в комедии «Ревизор» онудачноисполнилрольХлестакова. Куприн проявлял интерес к вечерам на литературные темы. Он охотно выступил 27 декабря 1907 года на вечере в память Некрасова, читал стихи поэта 52. Юбилейные толстовские дни 1908 года были отмечены довольно многолюдными вечерами в Петербурге и Москве. На одном из вечеров — в Тенишевском
ед. хр. 301, № 18).
ИРЛИ, 15.138/Х, сб. 2. Публикацию этого письма см.: Кулешов Ф. Новое о Куприне // Лiт. i мастацтва.—1959.—21 февр.— № 15. 50 ИРЛИ, Р. 1, оп. 12, ед. хр. 36, л. 1.
«И спектакль резко выделялся из обычного уровня любительских спектаклей, иА. И. Куприн был, хотя и не всюду ровный, но очень интересный Астров — совсем не а lа Станиславский, но, быть может, гораздо ближе к чеховскому „Лешему"» (Театр и искусство.— 1907— № 34.— С. 550).
училище — Куприн прочитал 12 октября свои только что написанные воспоминания «О том, как я видел Толстого на пароходе „Св. Николай"». Живо отозвался он и на празднование столетнего юбилея Гоголя в марте 1909 года — приветственной телеграммой в адрес гоголевского комитета и статьей о Гоголе в «Новомжурналедлявсех». Пробовал себя Куприн и на лекторском поприще. Особенно большой интерес вызвала его лекция о современной литературе, прочитанная летом 1908 года в Ессентуках, где онвтовремянаходилсянаизлечении. Сподобнымилекциями он выступал в ряде мест в 1908 — 1911 годы. Общественное значение таких выступлений Куприна нельзя недооценивать: живое слово писателя было энергичной пропагандой реалистической литературы и критикой модернизма тоговремени. В этих и других фактах общественной биографий есть много от прежнего Куприна — каким он был в дни революции. Но Куприн никогда не шел размеренным шагом поровной дороге, а то и делосовершалрезкие зигзаги, делал неожиданныеповороты. Вгодыреакциионбылособеннопротиворечиввовсем. Известно, например, что он был далеко не безразличен к событиям политического характера, но в то же время нередко говорил о своем равнодушии к политике, афишировал безразличие к «тяжбе» политических партий. «Я очень мало интересуюсь политикой»,— категори-(*22)чески заявил он корреспонденту «Петербургской газеты» в середине ноября 1907 года и, сказав это, тут же резко осудил Государственную думу, т. е. недвусмысленно высказался по политическим проблемам дня 53. В то самое время, когда охранка выискивала нити политических связей Куприна с социал-демократами, а газеты сообщали о том, что писатель интересуется революционным движением и деятельностью карательных отрядов в прибалтийском крае, Куприн писал в очерке «Немножко Финляндии», что он «совершенно чужд политике и никогда не хотел бы быть в роли предсказателя или устроителя судеб народов» 54, хотя сам очерк показывал, что его автор все-таки не совсем чужд политике. И эти противоречия — на каждом шагу. Порою кажется, что Куприн словно бы кокетничает своей аполитичностью, бравирует своей непринадлежностью ни к одной из политических партий. Это, если хотите, отвечало «духу времени и вкуса»: такова
52 Петербург. газ.— 1907.— № 386.
53 А. И. Куприн о литературе.— С. 280. 54 Куприн А. И. Собр. соч.: в 9 т. (1970—1973).— М., 1972— Т. 5.— С. 64. Дальнейшие ссылки на это издание даются в тексте:
первая цифра указывает на томиздания, вторая — на страницу.
была тогда «мода» на декларации о политическом безразличии, которое было некоей реакцией на политические страсти вчерашнего дня, проявлением интеллигентской «политическойсытости», какговорилВ. И. Ленин 55. После революции Куприн в самом деле несколько охладел к политике, к вопросам идейной борьбы. Его словно бы начинало немного тяготить то обстоятельство, что в печати о нем говорят преимущественно как об авторе «Поединка», будто желая «притачать» его к этому произведению «навекивеков», и он в письме к Ф. Батюшкову (от 5 мая 1907 года) выразил свое удовлетворение намерением критики «отцепить» его от этой политически острой повести, некогда напечатанной горьковским «Знанием». Куприну кажется теперь, что чем меньше писатель политически активен, тем лучше для его художественного таланта. Характерно в этом отношении его беглое высказывание о Горьком летом 1908 года. Назвав Горького «могучим, красочным талантом», а луч-(*23)шим его произведением — драму «На дне», Куприн вдруг заявил: «Когда Горький захотел учительствовать, онсталпадать, но, судяпо «Исповеди», сноваподымается»; именно эта повесть «говорит о возрождении его таланта», потому что «в ней мы опять находим прежнего, сильного, самобытного, яркого Горького с его крепким русским языком» 56. Как видим, в оценке произведений Горького периода реакции Куприн недалеко отошел от декадентских критиков типа Антона Крайнего, сетовавшего на то, что «социал-демократия сжевала Горького без остатка», и приветствовавшего появление идейно ущербной «Исповеди», которую враги русской революции превозносили не столько за художественность, сколькозапроповедьвнейфилософии «богостроительства». Вообщепослереволюцииотношение Купринак Горькомунесколько изменилось, хотя — надо отдать справедливость — он никогда не позволял себе оскорбительных выпадов против пролетарского писателя и по-прежнему высоко ценил его «могучий, красочный талант». И нельзя согласиться с мнением, будто купринская пародия «Дружочки» содержала грубость по адресу Горького. В этом смысле истолковал ее П. Н. Берков 57. Тон этой пародии был откровенно доброжелательным. Однако идеологические противники и литературные оппоненты или скрытые недоброжелатели Горького старались «оторвать» от него
55 Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 12.—С. 138. Для сравнения напомню высказывание Сергеева-Ценского в ноябре 1908 года:
«Я просто художник,— больше того, я просто учусь искусству и художником считаю себя относительно,— но да позволено мне будет уйти от опеки политических партий» (Лебедь.— 1908.—№ 7.— С. 33).
56 А. И. Куприн о литературе.— С. 289, 296.
57 Берков П. Н. Александр Иванович Куприн.—М.; Л., 1956.— С. 86.
Купринаисделатьпоследнегосотрудникомсвоихизданий. Еще на исходе революции стало постепенно меняться прежнее доверчивое отношение Куприна к горьковскому «Знанию»: у него возникло подозрение, будто издатели хотят обсчитать его, обмануть. В то же время он не противился сближению с редакцией модернистского альманаха «Шиповник», созданного в начале 1907 года в противовес сборникам «Знание» и выходившего под редакцией Леонида Андреева. О несправедливых отзывах Куприна в адрес «Знания» стало известно Горькому, жившему наКапри. Это его возмутило. Когда несколько позже — в апреле 1908 года — без ведома Горького К. Пятницкий поместил в очередном сборнике «Знание» купринский рассказ «Ученик», Горький, признав этот рассказ слабым и малосодержательным, решительно вос(* 24)противился дальнейшему сотрудничеству Куприна в «Знании». Он написал Пятницкому: «...я такого рассказа в «Знании» не напечатал бы. И я вообще полагаю, что Куприну — нет места в «Знании». И — не должно быть <...>. Зачем Вы пустили Куприна в сборник — я не знаю <...>. В линии, кою проводим мы, литераторы, как Чириков, Куприн и т. д., не находят места» 58. После того ни однопроизведениеКупринабольшенепубликовалосьв «Знании». Размолвку, сначала по недоразумению возникшую между Куприным и «Знанием», поспешили обострить декадентские литераторы, желавшие «увести» его из-под влияния Горького и склонить на свою сторону. Сотрудничество вчерашнего «знаниевца», которого З. Гиппиус когда-то назвала «наиболее ярким светилом в созвездии большого Максима», было выгодно и лестно адреевскому «Шиповнику». В то же время Куприна старался заполучить себе в сотрудники писатель М. Арцыбашев, затеявший осенью 1907 года издание сборника «Жизнь» все с той же целью — противопоставить его «запыленному „Знанию"», как выразился Арцыбашев в письме к Д. Айзману от 23 октября 1907 года. «Обращаю Ваше внимание на то,— писал 5 ноября 1907 года Арцыбашев тому же адресату,—что Вы, я и Куприн являемся в «Жизни» на особом положении, которого не можем занимать в горьковском «Знании» и андреевском «Шиповнике ». Это будет именно «наше» дело» 59. Куприн, не очень вникая в истинную суть этого «дела», поддался уговорам Арцыбашева и передал для первого сборника «Жизни» свой рассказ «Морская болезнь», проявив очевидную беззаботность к вопросам общественной морали, ибо арцыбашевский альманах
58 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 29.— С. 63. 59 Горький М. Материалы иисследования: В 4 т.—М.;
1936— Т. 2.— С. 317.
оказалсяпосутипорнографическим изданием. Куприн печатался в годы реакции, по его словам, где попало. На практике это приводило к тому, что его рукописями завладевали ловкие дельцы-издатели, и имя его часто появлялось в органах, заведомо враждебных освободительным идеям,— в «Биржевых ведомостях», в пошлых «понедельничных» изданиях, в «Огоньке» или бульварном «Синем журнале», в какой-нибудь «Весне», выходившей под фальшивым лозунгом «беспартийности» («в (*25) политике — вне партий, в литературе — вне кружков, в искусстве — вне направлений»). Субъективно Куприн был, конечно, далек от позиции враждебности к освободительному движениювстране. Такую же неразборчивость и нетребовательность проявлял порою Куприн и в том, что поддерживал хорошие отношения с писателями, политически скомпрометировавшими себя в глазах демократической России, например с Иеронимом Ясинским — этим политическим ренегатом и пасквилянтом на революционное движение. Он даже принял участие в праздновании юбилея Ясинского, выступил на вечере 8 января 1911 года с приветствием в адрес юбиляра, зачислив его в разряд литературных учителей молодых писателей. Поступил он так не потому, что солидаризировался с политическими взглядами Ясинского, а вследствие все той же неохоты вникнуть всерьез в прошлое этого человека, понятьреакционныйсмыслеголитературнойдеятельности 60. Проявлением «политической сытости» Куприна было его частое иронизирование над теми, кто увлечен всецело политикой, сделав ее своей специальностью. «Нет более безнадежного вида помешательства, чем помешательство политическое»,— острит он в письме к Ф. Батюшкову от 15 октября 1910 года61. Острота эта была, правда, вызвана очередным выступлением лидера кадетской партии и редактора «Речи» П. Н. Милюкова, но презрение к буржуазным политикам Куприн склонен был распространить на политических деятелей всех партий. И уже не снисходительно- ироническое, а презрительное отношение к «холодным теоретикам»
Куприн повторял здесь ту же ошибку, что и некоторые другие писатели, в частности Л. Андреев, пославший Ясинскому позд- равительную телеграмму, против чего протестовал Горький в письме к Андрееву: «Я не сомневаюсь, что ты не читал ни строчки его (Ясинского) писании, таких, как «Иринарх Плутархов», «1-е марта» ит. д., и ты, конечно, не знал, кто в русской литературе этот грязный, злой старикашка и чего он заслуживает. Но Леонид Андреев, ласкающий Иеронима Ясинского,— это, брат, картина мрачная. Хоть реви!» (Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 29— С. 193). Возмущение опрометчивым поступком Куприна выразил тогда критик-марксист М. Ольминский в статье «По поводу А. Куприна и юбилея И. Ясинского» (Ольминский М. По литературным вопросам. М.; Л., 1932— С. 37—40).
слышится в одном из его афоризмов, проникшем в печать: «Из всех родов, пород икатегорийлюдейсамоегнусное — теоретики» 62. (*26) Скептицизм в политике перекликался со скептицизмом в теоретической мысли человеческого разума вообще. Правда, у Куприна подобные взгляды и настроения не получили своего развития, не имели глубоких корней и не порождали в душе ни пессимизма, ни настроений отчаяния и мистического страха. Куприн не доходил до идеи отрицания разума. Религиозный мистицизм был все-таки органически чужд ему. Воспринимая религию в ее бытовой обрядности, Куприн рассматривал ее как выдумку, некогда красивую, но давно уже потерявшую свою прежнюю поэтическую и таинственную прелесть. Церковной идее религии и религиозной мистике он противопоставляет культ человеческойличности. В этом смысле Куприн высказался, когда отвечал на анкету «Религия и освободительное движение», предложенную в январе 1908 года газетой «Свободная молва». Он заявил тогда: «Я не знаю другой религиозной идеи, как
— движениексвоему «я», отсюдааристократизмдухаинадеждыбудущего» 63. Куприн не раз в предоктябрьское десятилетие говорил и писал об аристократах духа, связывая это понятие с уважением к человеческому «я». Частые его высказывания на эту тему — об уважении к своему «я» и аристократизме духа— давали повод для обвинений писателя в проповеди индивидуализма и приверженности идеям то анархизма, то ницшеанства. Об этом много писалось в критике и литературоведении, однако нельзя сказать, что в этом вопросе существуетясностьиединствовзглядов. Какой смысл вкладывал Куприн в понятия «аристократ» и «аристократизм»? Как обозначение духовного могущества личности, богатства и силы интеллектуальнотворческого начала в человеке, нравственной красоты и высокого благородства его души, его дел и стремлений. Аристократ — вовсе не обязательно человек «высшего света», представитель титулованной знати, верхов общества. Социальный критерий в таком понимании аристократизма отсутствует: человек оценивается по его внутренне-личным достоинствам, а не в силу своей родовитости, кровной принадлежности к «первому сословию» России — дворянской аристократии. Еще толстовский герой — гениальный скрипач Альберт из одноименной повести — признавался самому себе: «Я люблю аристокра-(*27) 61 ИРЛИ, 15. 125/Х, сб. 1. 62 Синий журнал.— 1910—22 дек.— № 1.— С. 11. 63 А. И. Куприн о литературе.— С. 279.
тов: что-то прекрасное и изящное видно в аристократе» 64. Было ли это выражением чувств зависти почти нищего музыканта к богачу-аристократу? Нет. Чувство Альберта не является социальным: Альберта пленяет в человеке то «прекрасное и изящное», что обнаруживается в подлинном аристократе. Это. — моральная и эстетическая оценка личности, а не социальная,— оценка аристократизма человеческого духа вне зависимости от сословной принадлежности того, кто способен столь чутко отзываться на прекрасное в музыке, вискусстве. Именно в таком смысле употребляли выражение «аристократ» и «аристократический» и Куприн, и Горький. «Аристократами духа» Горький считал «настоящих демократов» 65: для него это — синонимичные понятия. Гордясь людьми искусства, пролетарский писатель был склонен именно художников причислять к «истинным аристократам мира». Анатолю Франсу он писал: «Да, только люди искусства — всегда верные рыцари на страже вечной красоты, истины и справедливости, вот почему только они — истинные аристократы мира!» 66 И когда Куприн писал об аристократах духа, когда восторгался аристократизмом человека, то в его высказываниях не было ни возвеличения сословной аристократии, ни выражения презрительности в отношенииктолпе, к «демосу», ни апологии анархо-индивидуалистических идей. В словах Куприна, как и Горького, выражены чувства профессиональной гордости художника своей принадлежностью к «избранному сословию» работников и творцов искусства — этих «истинных аристократов мира». Кстати сказать: в ноябре 1915 года Куприн намеревался прочесть публичную лекцию «о духовномаристократизме» А. Чехова67. Был ли Куприн защитником анархизма и индивидуализма? Этого утверждать нельзя. Дело в том, что, во-первых, требование уважения к своему «я» выдвигалось Куприным как антитеза христианскому аскетизму: поскольку религия и церковь стремятся поработить человека, подавить его дух и обезличить его «я», то следовало бы больше заботиться о росте и обогащении внутрен-(*28) него мира личности, о расширении заложенных в человеке богатств его души, о высокой культуре его чувств и мыслей. Человеческая личность неповторима, она всегда единственна, индивидуальна, и в этом смысле она самоценна.
64 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т.— М., 1935— Т. 5— С. 38. 65 Горький М. Пол. собр. соч.: В 25 т.— М., 1970.—Т. 6.— С.
444. 66 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.—М., 1953— Т. 23—С. 386. 67 А. И. Куприн о литературе.— С. 335.
Догматическая идея религии не должна сковывать живое человеческое «я» — таков ход рассуждений Куприна, в которых вряд ли следует усматривать проповедь идей буржуазно-анархистского индивидуализма. Во-вторых, «культ „я"», отстаиваемый Куприным, заключал в себе протест против нивелировки человеческих индивидуальностей в обществе, где с неотвратимостью происходит процесс отчуждения личности, против стандартизации людей, унифицирования их мыслей, взглядов и суждений, осуществляемого уже не только религией и церковью, но и политическими властями, школой, семьей, прессой, всем укладом жизни и быта в мире социального неравенства. Вспомним, что в дни первой революции Куприн всем своим творчеством — как художник и как публицист — энергично содействовал пробуждению в человеке гражданина, борца и героя, росту и «выпрямлению» свободной, гордой личности, бесстрашной и мужественной. Он тогда писал с радостным возбуждением: «Я видел, как в детях, в гимназистах, в школьниках просыпалось и загоралось священное уважение к своему радостному, гордому, свободному «я», именно к тому, что из нас вытравливала духовная нищета и трепетная родительская мораль» (IV, 75). Это «священное уважение» к своему «я», естественно, должно было значительно обостриться в писателе с воцарением политической и общественной реакции, когда в России были попраны все права личности и на каждом шагу унижалось достоинство человека. Всякое действие рождает противодействие: защита свободного «я» и призыв к его пробуждению были своеобразным ответом писателя-гуманиста на удесятеренные усилия царского правительства воспитать человека, людей, общество «вдухебезличностиибезгласности». Говоря об уважении к своему «я», Куприн в том же ответе на анкету «Свободной молвы» сделал оговорку, что его толкование и понимание «я» и аристократизма духа ничего общего не имеет с ницшеанским культом сверхчеловека, с защитой зоологического индивидуализма, безграничного своеволия личности. Такой индивидуализм был неотъемлемой составной частью нравственной философии Ницше и его последователей — русских дека-(*29)дентов: ведь ницшеанец — это холодный и жестокий индивидуалист, стремящийся сломить слабого и унизить бесправного, причинить боль беззащитному во имя утверждения своего «я». В роли добровольного адепта такого индивидуалиста и проповедника ницшеанства, по мысли Куприна, ныне как раз и выступает А. Каменский, считающий, что сильному и наглому «все позволено, и, стало быть, можно для личного удобства или сочного бифштекса ограбить, оклеветать и сморкнуться тайно в чужой
платок» 68. Ницшеанско-декадентский культ сверхчеловека, своевольной и сильной личности, руководствующейся в своих поступках карамазовским «все дозволено», имел свою оборотную сторону — обесценение личности и презрение к человеку. Куприн пояснял, что он имеет в виду «не «я» Ницше», антигуманистическое в своей сути, а нечто совсем другое, именно: «,,я", широко понимающее все, все прощающее, все любящее и на все легко смотрящее» 69. На этой купринской формуле заметен отпечаток толстовской философии всепрощенияипримиряющейхристианскойлюбви. Правда, в высказываниях Куприна можно обнаружить противоречие самому себе, путаницу, неверную мысль. Так, когда он писал, например, о том, что «мое «я» требует полного расширения всего богатства моих чувств и мыслей, хотя бы самых порочных, жестоких и совершенно непринятых в обществе»,— то это было известной данью анархистским, индивидуалистическим настроениям интеллигенции эпохи реакции. В те годы некоторая гипертрофия «я» была в какой-то мере даже закономерной, во всяком случае, объяснимой социально и психологически. Отголоски подобных настроений обнаруживаются и у Куприна
— в его письмах и творчестве. И все-таки его суждения по этому вопросу не были изложением принципов ницшеанской философии крайнего индивидуализма. Не вернее ли будет сказать, что Куприн был не апологетом индивидуализма, а защитником человеческой индивидуальности, широкой и могучей личности. В письме к Ф. Батюшкову от 8 января 1907 года Куприн говорил, что если отбросить крайние случаи, то развитие всех сторон человеческого «я» в конечном счете будет «не во вред, а в пользу человечеству». В подобных рассуждениях вряд ли можно усмотреть некую филосо-(*30)фию анархического индивидуализма как систему взглядов писателя. Не забудем: «Общественная история людей есть всегда лишь история их индивидуального развития» 70. Это — словаМаркса. Вдругомместесказано: «Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек <...> в своей эмпирической жизни, в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях станет родовым существом <...> — лишь тогда свершится человеческая эмансипация» 71. Тут диалектическая взаимосвязь: освобождение человечества — в освобождении индивидуального человека и, наоборот, свобода 68 А. И. Куприн о литературе.-С. 226 69 Там же— С. 281. 70 Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями.—М., 1955.— С. 11. 71 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.— Т. 1.— С. 406.
личности есть предпосылка и реальное осуществление свободы человечества, общества, народа. Человек должен сознавать себя, свое «я», свою личность не как антитезу обществу, акакчастицу человечества. В понимании проблемы личности и общества, соотношения индивидуального «я» и мира, человека и человечества Куприн был близок не к Ницше и декадентам, а
— как это ни покажется неожиданным — кА. Луначарскому, М. Горькому, к современной точке зрения на этот вопрос. Осуществление идеи могучей и духовно богатой личности Куприн связывал с реальным уровнем развития человеческого общества и «надеждами будущего». Человек в его отношении к обществу мыслился им не абстрактно и отвлеченно-теоретически, а сугубо конкретно и практически: он горячо ратовал за расцвет человеческого «я», свободный рост и развитие индивидуума, реабилитацию прав личности, за претворение в жизнь интересов и чаяний каждого человека, все еще лишенного счастья и свободы при современном устройстве мира. Концепция личности в ее отношении к обществу была у Куприна гуманистической, и она в принципе противоположна социально-нравственной философии ницшеанского индивидуализма. 4 Отмечая общий упадок духа в годы реакции, Горький заметил в «Письмах к читателю», что разочарование и скептицизм в среде интеллигенции проявились в «беззаботности к общественным вопросам» ив «понижении (*31) личной морали» 72. Это «понижение личной морали» сказалось и на Куприне, как, впрочем, и на большинстве писателей, которых засасывала богема. Куприн порою пренебрегал этическими нормами поведения, совершал поступки, недостойные звания литератора, нелепые и постыдные. Так расценил их Горький, писавший Е. Пешковой в феврале 1910 года: «Читаешь ли ты, как ведет себя поручик Куприн? Ух, до чего нелепо и постыдно! И вообще, если сравнить личное поведение молодых современников с таковыми же Г. Успенского, Гаршина, Короленкоит. д.— какаяунылаяразница» 73. Каждый раз, когда Куприн приезжал в Петербург, он попадал под влияние литературной богемы. Он нередко проводил время в ресторанах столицы, вроде пресловутых «Капернаума» или «Вены», где собирались журналисты, писатели,
72 Горький М. Статьи 1905—1916 гг.— С. 195.
актеры. Иногда ресторан «Капернаум» или другой превращался чуть ли не в резиденцию Куприна, на какое-то время становясь вторым его домом: туда направляласьпочта, тамонвиныеднивелпереговорысиздателями. Современник рассказывает: «Здесь, в «Капернауме», автор «Поединка» назначал даже свои деловые свидания. Сюда приходили к нему редакторы вновь затеваемых журналов, издатели и прочий люд <...>. Сюда являлись Арцыбашев, Каменский, Муйжель, Сологуб, Лазаревский и другие. Но не они составляли здесь обычное общество Куприна. Нет, большей частью репортеры желтой прессы, журналисты не у дел, театральные рецензенты, начинающие поэты окружали автора «Поединка». Некоторых из них Куприн знал давно, был с ними на «ты», других — только со вчерашнего дня, с третьими знакомился в данный момент впервые» 74. В ресторане Куприн оказывался в окружении «дикого племени манычаров», как выразился Горький, имея в виду личность третьестепенного литератора П. Маныча, который у Куприна играл роль его доверенного лица. «Манычарами» были и многие другие окололитературные дельцы и аферисты, ловкие и предприимчивые, честолюбивые и корыстные, одержимые жаждой наживы и популярности, хотя бы и скандальной. Они нередко злоупотребляли довери-(*32)ем Куприна и очень бесцеремонно использовали его писательское имя для собственной выгоды, искусно играли на его широкой известности и славе. Нередко через него «манычары» сбывали в печать собственные бездарные писания. Случалось и так, что без его ведома они «пристраивали» в газете или журнале ранее публиковавшийся, забытый рассказ самого Куприна. От подобных «услуг» ресторанных «друзей» Куприн приходил в отчаяние: «Не знаю, с какой стороны свалилось на меня это несчастье,— пишет он Ф. Батюшкову 18 февраля 1910 года, сообщая о том, что его ранний рассказ «Святая любовь» (1895) неожиданно снова опубликован без его согласия.— Списки были у Котылева, но и у Маныча. И какая неделикатность! Хоть бы дали почитатькорректуру! Ах, чтосомноюделают!» 75 Разные трактирные инциденты порою служили нездоровой пищей для устных и печатных толков, сплетен бульварных газет и прямой клеветы на Куприна. Желтая пресса, всегда падкая на сенсацию, зачастую измышляла такие «истории» вокруг Куприна, к которым он был и непричастен. «Мои враги стараются елико возможно загрязнить мое имя,— возмущался Куприн в своем интервью
73 А. М. Горький иВ. Г. Короленко.— М., 1957.— С. 185. 74 Норвежский О. Куприн в «Капернауме»: Картинка литературных нравов// Вести, лит.— 1908.—№ 6-7. —С. 126—127.
«Петербургской газете» в августе 1908 года.— Меня подписывают под какими-то мне непонятными и неизвестными письмами, мое имя упоминают в связи с различными нелепыми и невозможными происшествиями, пачкают его, издеваются над ним, пускают в публику страшные слухи». Куприн пробовал через газету рассеять туман клеветы, полагая, что общество даст должную оценку непристойным слухам: «Оно должно чувствовать несостоятельность их и клеветническую подкладку!..» 76 Эти печатные обращения к общественному мнению плохо помогали. В письме к Ф. Батюшкову от 1 апреля 1910 года Куприн признается, что он «от этой газетной брехни стал теперь совсем седой» 77, сделался «старизол, какдвенадцатилетнийгончийкобель». Верхом клеветы на Куприна был фельетон «Новелла» (в двух частях) Фомы Райляна — издателя журнала «Свободным художествам», беспринципного газетчика, травившего прогрессивных демократических деятелей искусства — литераторов, художников, музыкантов. Вна-(*33)смешливо-оскорбительном тоне автор фельетона писал о частной жизни Куприна, произвольно приписывая ему рядгрубыхициничныхпоступков, которыхтотвовсеи несовершал, и причисляя его к широко распространенному типу современных талантливых бездельников, презирающих труд и охотно отдающихся безудержному разгулу: «Все гуляют. Гений народный гуляет. Гуляют художники, писатели, музыканты, все гуляют. Идет круговой загул»,— делал обобщение фельетонист» 78. Возник громкий общественный скандал, едва не завершившийся дуэлью между Куприным и Райляном. То, что по этому поводу писалось в газетах того времени, вызывало возмущение В. Короленко, М. Горького, ряда других писателей. Горький писал с Капри в октябре 1911 года К. А. Треневу: «Измучен историей Куприна — Райляна, со страхом беру в руки русские газеты, ожидая самых печальных происшествий. ДосмертижалкоАл<ександра> Ив<ановича> истрашноза него» 79. Нездоровая атмосфера скандалов и сенсаций, повод к которым — этого не надо отрицать — время от времени давал своим поведением Куприн, компрометировала его как человека и писателя, и тем вообще понижала в глазах общественности духовный авторитет современного литератора. Куприн предпринимал немало попыток вырваться из разлагающего бытового окружения,
75 А. И. Куприн о литературе.— С. 233. 76 Петербург, газ.— 1908.—24 авг. 77 А. И. Куприн о литературе.— С. 234. 78 Против течения.— 1911.—24 сент.—№ 26. 79 Молодая гвардия.— 1958.— № 6.— С. 179.
укрыться от богемного сообщества «венских» друзей. Он старался реже бывать в Петербурге — центре литературной богемы. С января 1908 года он поселился в Гатчине. Но и там он подвергался набегам все тех же «манычаров». Корреспонденту одной из газет он заявил в феврале 1909 года: «Невозможно работать в той обстановке, которая меня окружает всегда и в столице и в соседстве с нею» 80. Отчасти именно желанием избавиться от собутыльников (хотя и не только этим) объяснялись частые его переезды, бегство в глубокую провинцию, постоянные метания по городам и селам России. И почти всюду он чувствовал себя словно бездомным или временно пропи-(*34)санным. «Право, мне точно суждено роком бродить без истинного пристанища по чужим углам. А в сорок лет это уже становится тяжело, скучно и печально»,— пишет он Ф. Батюшкову 15 ноября 1910 года 81. Маршруты его странствий пролегали через далеко отстающие друг от друга географические пункты: Петербург и Одесса, Рига и Житомир, Устюжна и Балаклава, Псков и Ессентуки, Гатчина и Гагры, Москва и Ялта — эти и многие другие места Куприн посетил в течение 1908 — 1911 годов по несколько раз, очень часто обращаясь к близким и друзьям с письменной просьбой не сообщать его очередного адреса, чтобы не мешать его сосредоточенной работе и жизни в тиши. Душевное успокоение он находил вдали от столицы — в общении с крестьянами Даниловского или рыбаками Балаклавы. С ними он снова становился самим собою — великодушным до расточительности, бескорыстным, щедрым, отзывчивым, мягким. Но стоило ему соприкоснуться с литературной богемой — и у него уже не хватало воли устоять перед соблазном вина, и он делался вспыльчив до безрассудства, раздражителен, способен был сгоряча сделать такое, в чем сам потом глубоко раскаивался. Эта неуравновешенность натуры немало повредила Куприну, подчас склоняла общественное мнение не в егопользу 82. Таким был в те годы Куприн — в его достоинствах и недостатках, в хорошем и
80 Биржевые ведомости. — 1909.—28 февр.— № 10 984. О том, что в столице ему мешают работать и что поэтому еготянет «обратно в глушь, в деревню», Куприн жаловался в конце 1907 года: «Осаждают издатели, устроители литературных вечеров и — прос- тите — интервьюеры. Ну, и, знаете, смущают товарищи...» (Петербург. газ.— 1907—21 ноября.— № 320). 81 А. И. Куприн о литературе.— С. 235—236. 82 Известно, что в 1908—1911 годы несколько раз поднимался вопрос об избрании Куприна в почетные академики, однако его, как свидетельствует И. Бунин, не избрали в академию «только потому, что он под влиянием вина мог злоупотреблять где-нибудь в провинции этим правом...» (Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т.— М.
плохом, во всем противоречии его поступков, суждений, взглядов. О Куприне можно сказать то, что он сказал в 1910 году о своей покойной матери: «Все политические и литературные движения России моя мать переживала, всегда становясьнасторону нового, молодого <...>. Онапережиладажедекадентщину » 83. Все это пережил и сам писатель. Конечно, он не избежал того «сознательно враждебного» влияния реакции, о котором говорил Горький. Не обладая устойчивым «идеологическим иммунитетом» против общего упадка духа, Куприн сравнительно легко поддавался настроениям скепсиса и не чужд был того политического (*35) индифферентизма, каким заражена была тогда русская интеллигенция, порою проявлял беззаботность к общественным вопросам и — не желая того — способствовал «понижению личной морали» в литературной среде. Он не находил в себе достаточно сил, чтобы в годы реакции прочно удержаться на той идейной высоте, на которую был поднят русской революциейидружескойподдержкойМ. Горького.
5 Если в эпоху первой революции творчество Куприна было пронизано единым настроением, товгодыстолыпинщиныоносталоменеецеленаправленным: тогда была доминирующая тема и ясная идея, теперь же — заметна тематическая разбросанность и смена настроений и мыслей. Куприн быстро переходил от одной темы к другой, то углубляясь в прошлое, то снова обращаясь к современности или картинам будущего. Он пишет не связанные между собою, порою далеко отстоящие одно от другого в идейном и жанрово-стилевом отношении произведения прозы, публицистики, критики, поэзии и драматургии. И создавались многие из них в пределах одного и того же очень короткого отрезка времени. Поэтому не всегда возможно уловить тут внутреннее единство творчества Куприна. Пожалуй, самое общее, что роднит произведения писателя тех лет, это — неиссякаемый интерес художника к живой жизни, к многообразию мира. Творчество Куприна и в дни столыпинщины развивалось в основном в русле критического, демократического реализма и не имело органической идейно-художественной общности ни с одним из течений модернизма, хотя и испытывалонасебенекотороееговоздействие. Куприн выступил в начале этого периода с двумя, можно сказать, нейтральными в социальном отношении и аполитичными произведениями. В течение августа —
1967— Т. 9— С. 205—206).
сентября 1907 года он писал своего знаменитого «Изумруда» — небольшой рассказ о беговой лошади «вроде «Рассвета» и с такой же судьбой», как пояснял Куприн в письме к В. Миролюбову 84, намекая на историю отравления в Москве бегового жеребца Рассвета конкурирующим коннозаводчиком. Передать «очеловеченную драму» рысака, ставшего жертвою корыстолюбивого расчета лю-(*36)дей, глубоко раскрыть «лошадиную психологию», как выразился Куприн в письме к Ф. Батюшкову от 29 августа 1907 года,— к этому стремился писатель. Действительно, в «Изумруде», как и всегда у Куприна, видно великолепное знание и правдивое реалистически-художественное изображение быта и нравов, царящих в среде предприимчивых «спортсменов», разоблачение бесчестных проделок, к которым ради наживы прибегают соперничающие между собою владельцычастныхспортивныхконюшен. Светлая жизнерадостность господствует в купринском рассказе, и лишь его финал омрачен драматической развязкой сюжета — смертью Изумруда. Пафос рассказа — в упоении жизнью, солнцем и светом, радостным ощущением молодости и силы, красотой зримого мира, слиянием с непрестанно обновляющейся природой. Все это написано сочно, свежо, насыщено яркими словеснымикрасками: «Трава была так густа и сочна, так ярко, сказочно-прелестно зелена и так нежно розовела от зари, как это видят люди и звери только в раннем детстве, и всюду на ней сверкала дрожащими огнями роса. В легком редком воздухе всевозможные запахи доносятся удивительно четко. Слышен сквозь прохладу утра запах дымка, который сине и прозрачно вьется над трубой в деревне, все цветы луга пахнут поразному, на колеистой влажной дороге за изгородью смешалось множество запахов: пахнет и людьми, и дегтем, и лошадиным навозом, и пылью, и парным коровьим молоком от проходящего стада, и душистой смолой от еловых жердей забора. Изумруд, семимесячный стригунок, носится бесцельно по полю, нагнув вниз голову и взбрыкивая задними ногами. Весь он точно из воздуха и совсем не чувствует веса своего тела. Белые пахучие цветы ромашки бегут под ногами назад, назад. Он мчится прямо на солнце. Мокрая трава хлещет по бабкам, по коленкам и холодит и темнит их. Голубое небо, зеленая трава, золотое солнце, чудесный воздух, пьяный восторг молодости, силы быстрого бега!» (IV, 401— 402). Тут — не любование природой и животными, а восхищенная любовь к ним, ко
83 Петербург. газ.— 1910— 19 июня.— № 165.
всему живому на земле. Рассказ замечателен и ярким описанием природы и пластической изобразительностью людей и предметов, и зримой четкостью внешнего «портрета» беговой лошади, и художественной правдой испытываемых ею чувств, ощуще-(*37)ний, переживаний, и точным описанием скачек на ипподроме, фигурнаездников, поведениязрителейнатрибунах. Одновременносэтимрассказом писаласьповесть «Суламифь». Обращение к сюжету и образам, разработанным в «Суламифи», у Куприна было не случайно, а, можно сказать, закономерно, потому что задолго до создания этой повести он проявлял глубокий интерес к «Песни песней» Соломона. Еще летом 1897 года, непродолжительное время исполняя на Полесье службу псаломщика, Куприн внимательно читал Библию, в которой его заинтересовал и увлек библейский гимн любви — «Песнь песней». Любопытно, что эпиграфом к своей статье о Пушкине «Солнце поэзии русской», написанной в 1899 году, Куприн взял стих из «Песни песней»; она же упоминается писателем в рассказе «Больничный цветок» (1901) и других его произведениях. Уже после написания повести Куприн сказал в интервью газетному репортеру: «Я давно зачитывался, по-моему, одним из лучших произведений мировой литературы «Ширга-Ширим»
— «Песнь песней», где так трогательно и поэтично мудрый царь Соломон поет о своей любви к маленькой красивой Сулхмири...» 85 О том, что «Песнь песней» давно пленяет его, Куприн говорил Д. Мамину-Сибиряку осенью 1905 года: «Она пленяет меня силой чувства, поэзией и высоким творческим вдохновением. Ия хотел бы, чтобы замечательное художественное произведение стало достоянием многих читателей, которые его совсем не знают» 86. Большие важные события, потрясавшие тогда Россию, на время заслонили собою тему, переживаемую им внутренне, и отдалили срок ее исполнения. С новой силой она овладела писателем ранней весной 1907 года. Этому способствовали и повторное чтение Библии в библиотеке Ф. Батюшкова в Даниловском, где жил тогда Куприн, и обстоятельство глубоко интимное: Куприн был в ту пору влюблен в Елизавету Морицевну Гейнрих, котораявскоресталаегоженою 87. 84 А. И. Куприн о литературе.— С. 219. 85 А. И. Куприн о литературе.— С. 281. 86 Куприна-Иорданская М. К. Годымолодости.—М., 1966.— С. 243.
Елизавета Морицевна Гейнрих — свояченица Д. Н. МаминаСибиряка, т. е. сестра его жены Марии Морицевны Гейнрих (Абрамовой) — драматической актрисы, с которой Мамин-Сибиряк состоял в гражданском браке с января 1891 года. В неопубликованных заметках к своим воспоминаниям (они хранятся в ИРЛИ) Елизавета Морицевна пишет, что впервые встретилась с Куприным «на именинах Н. К. Михайловского» в 1904 году. Тут ошибка памяти: день именин Н. К. Михайловского в последний раз
(*38) Сосредоточившись на мысли о «Суламифи», Куприн в сентябре 1907 года занялся собиранием нужных ему материалов, изучением научных работ, посвященных древнему Востоку. На помощь ему пришел его друг Ф. Батюшков, по просьбе Куприна приславший в Даниловское ряд книг: «Историю израильского народа» и «Песнь песней» Э. Ренана, «Славянские сказания о Соломоне и Китаврасе» А. Н. Веселовского, «Драгоценные камни, их свойства, местонахождение и употребления» М. И. Пыляева, энциклопедические справочники и т. д. 26 сентября Куприн написал Ф. Батюшкову: «Драгоценные камни» ты мне пришлешь. Теперь я сажусь (сейчас) за писание» 88. Пятью днями позже он сообщает В. Тихонову, что роется в Библии Ренане, Веселовском и Пыляеве, потому что сейчас пишет «не то историческую поэму, не то легенду <...> о любви Соломона к Суламифи...» 89. По-видимому, работа над «Суламифью» была завершена к началу ноября 1907 года, после чего Куприн из Даниловского приехал в Петербург (5 ноября он сообщал Ф. Батюшкову: «Я скоро вернусь в Петербург, во всяком случае не позже 12-го»). В январе 1908 годаповестьпоявиласьвпечати 90. Сюжет библейской «Песни песней» сохранен в «Суламифи» почти в неприкосновенности, но все-таки в структуру своей повести, в описания природы и предметного окружения героев, в их изображение и авторскую характеристику Куприн внес немало такого, что находится за пределами поэтического памятника древности и что он, очевидно, творчески домыслил. Вот, например, (*39) палестинский пейзаж, как бы увиденный глазами Соломона с вершины высокой горы: «...глаза, затененные глубокой мыслью, не мигая устремлены на восток, в сторону Мертвого моря — туда, где из-за круглой вершины Аназе восходит в пламени зари солнце. Утренний ветер дует с востока и разносит аромат цветущего винограда — тонкий аромат резеды и вареного вина. Темные кипарисы важно раскачивают тонкими верхушками и льют свое смолистое дыхание. Торопливо переговариваются серебряно-зеленые листы оливы» (V, 15).
отмечался в декабре 1903 г., а 28 января 1904 г. Михайловский умер. Значит, Е. М. Гейнрих могла впервые мельком видеть Куприна в декабре 1903 года. С середины 1906 года она служила у Куприных в качестве бонны. Официально женою писателя стала 17 сентября 1909 года (повенчаны в Житомире). Родилась 6 февраля 1882 года, умерла в блокадном Ленинграде вмае 1943 года. 88 А. И. Куприн о литературе.— С. 227. 89 ЦГАЛИ, ф. 493, оп. 2, ед. хр. 12, л. 5.
22 января 1908 года Куприн заявил в интервью: «Вот на днях появится мой рассказ «Суламифь», который я с радостью выпускаю в свет» (А. И. Куприн о литературе.— С. 281). Повесть эта включена была в альманах «Земля», сборник первый, с. 159—228, с посвящением: «Ивану Алексеевичу Бунину. А. Куприн». Альманах
Этих и им подобных описаний в «Песни песней», разумеется, нет; природу Палестины автор «Суламифи» воочию никогда не наблюдал, ибо в странах Востока ни разу не был; пейзажная картина рождена фантазией художника, нарисована его воображением, хотя в процессе создания она, вероятно, мысленно соотносилась и с живыми крымскими впечатлениями и зрительно-эмоциональным опытомписателя. Куприн дает развернутые сцены из древнейших мистерий об Озирисе и Изиде (в десятой и одиннадцатой главах), помогающие воссозданию картины нравов, обычаев и верований людей далекой Иудеи. Той же цели, по замыслу писателя, призван служить подробный рассказ о сказочном великолепии жизни иудейского царя. Авторские описания того, как выглядит внутреннее убранство дворца Соломона, с какою роскошью отделаны в нем стены, пол и потолок, что представляет собою трон, на котором царь восседал в судилище,—эти описания отличаются поэтичностью и точностью. Однако они, может быть, излишне пространны и детализированы, перегружены восточно-экзотическими и библейскими именами. При чтении повести несколько утомляет длинный перечень драгоценных камней с объяснением их волшебных свойств (в главе восьмой), наименования редких благовоний, тканей, меховых изделий, одежды, утвари, посуды, предметов заморской торговли египтян, сведения о числе выездных лошадей, мулов, золоченых колесниц, дворцовой охраны, воинов и оружия, подробное исчисление того, сколько и какого материала ушло на возведение дворцавИерусалимеивеликогохрамана гореМориа. Куприну волей-неволей приходилось прибегать в «Суламифи» к необычайно усложненной синтаксической форме выражения, вообще не свойственной его стилю, употреблять пространные фразы и целые периоды, на-(*40)пример, при описанииСоломона: «Онлюбилбелолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенныхбезупрека,— ихверностьи покорность влюбви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза и вытравливавших синие звезды на лбу и на щеках; образованных, веселых и ост
вышел из печати 30 января.
роумных дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными волосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине» (V, 10). Такая детализация и связанные с нею обороты речи отягчают повествование, мешают стремительности развития сюжета и стройности целого, несколько отвлекаютчитателяотосновнойсюжетнойлиниирассказа. Автор живописует Соломона преимущественно таким, каков он и в библии,— этот величайший мудрец своего времени, философ и мыслитель, вдохновенный поэт, оставивший после себя три тысячи притчей и свыше тысячи песен. Он предстает в повести и как всемогущий царь, и как умный политик и дипломат, и как справедливый и проницательный судья, мудро разрешающий самые запутанные и сложные дела и споры. Соломон, конечно, идеализирован в духе традиционно-библейских сказаний о нем. И авторская характеристика его личности, и рассказ о его деяниях, и описание его внешнего облика, его портрета стилизованы под напевно-величавый слог и (*41) торжественную лексику восточных песнопений — с обилием в них гипербол и уподоблений, с эффектнояркими сравнениями и параллелизмами, с нарочитым сгущением и резкой контрастностью красок: у Соломона белое лицо, иссиня-черные волосы и пунцово-красные — «точно яркая алая лента» — губы...». «Глаза же у царя были темны, как самый темный агат, как небо в безлунную летнюю ночь, а ресницы, разверзавшиеся стрелами вверх и вниз, походили на черные лучи вокруг черных звезд. И не было человека во вселенной, который мог бы выдержать взгляд Соломона, не потупив своих глаз. И молнии гнева в очах царя повергали людей на землю» (V, 11). Соломон жесток и безжалостен к тем, кто заподозрен им в посягательстве на его права неограниченного владыки и деспота, но он и добр к людям. Вобрисовке героя видно стремление писателя психологически усложнить
образ и акцентировать в нем индивидуально-человеческие, земные черты и тем приблизить к читателю легендарную личность иудейского царя, очеловечить его. Сдержанно, скупо, немногословно переданы душевные страдания, большое человеческое горе Соломона после внезапной гибели любимой им Суламифи: «...сердцеегосжалосьотпечалиистраха <...> И, помолчавтакдолго, что писцыв тревогезатаилидыхание, онсказал:
— Оставьте меня одного. — И весь день, до первых вечерних теней, оставался царь один на один со своими мыслями, и никто не осмелился войти в громадную, пустую залу судилища» (V, 56). Тут — печаль, и скорбь, и боль уже не царя, а просточеловека. Человек огромной воли, могучего ума — таков купринский Соломон. Сильные человеческие характеры и глубокие страсти — эти два момента, особенно поразившие его художественное воображение при чтении «Песни песней» — изображеныираскрытыв «Суламифи». Живое, горячее пламя живой любви пробудила в царе не сладострастная и ревнивая красавица Астис, и не царица Савская, превосходившая всех женщин мира красотою, мудростью и богатством, и не красивые дочери восточных царей, а обыкновенная девушка из бедной семьи — дочь виноградаря, наивная и робкая, скромная и беззаботно-жизнерадостная Суламифь. Ее именем названа эта своеобразная восточная поэма, она — главная ее героиня. В повести о Суламифи нежный девичий образ поднят до необыкновенной поэтичности. В изображении Суламифи писатель стремился к более полному, чем (*42) в библии, раскрытию ее характера и к четкой портретной выразительности, что придало библейской героине черты реально-живого женского образа. Она раскрывается всесторонне — в поступках и поведении, в своих мечтах и желаниях, в беседах с возлюбленным и вревнивой ненависти к ней царицы Астис, вавторской оценке и ввосхищенном восприятииСоломона. Ее внешний облик, в отличие от внешности иудейского царя, создан в повести строго реалистическими средствами и приемами письма: «Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы, в которые она воткнуладва цветка алого мака, упругими бесчисленными кудрями покрывают ее плечи и разбегаются по спине и пламенеют, пронзенные лучами солнца, как золотойпурпур. Самодельное ожерелье из каких-то ярких сухих ягод трогательно иневиннообвиваетвдваразаеетемную, высокую, тонкуюшею» (У,16). Суламифь пленительна даже в таком непритязательном, простонародном
одеянии, но она еще ярче засияла своей красотою в драгоценных одеждах царицы: в белой тунике и хитоне блестящего золотого цвета, точно сотканного из солнечныхлучей, вкрасных сандалиях, стемно-огненными кудрями, перевитыми нитями из крупного жемчуга, простая смуглая девушка предстает в повести почти сказочной восточной красавицей. И не только грациозная красота и внешнее изящество покоряют в Суламифи. Девушка, встреченная на рассвете дня, восхитила мудреца и поэта чистотой своей души и сердца, открытой доверчивостью без лукавства, кротостью и нежностью характера, самоотверженным бескорыстием и преданностью, смелостью и щедростью в любви. Соломон готов с радостью отдать возлюбленной свою жизнь: «Попроси у меня мою жизнь — я с восторгом отдам ее тебе,— восклицает он.— Я буду только жалеть, что слишком малой ценой заплатил за твою любовь». На тревожные предчувствия возможного несчастья и гибели Соломон страстно внушает Суламифи: «Не бойся смерти, Суламифь! Так же сильна, как и смерть, любовь...» (V, 53). В «Суламифи» с обновленной силой зазвучал знакомый в мировой и русской литературе мотив любви, «что сильнее самой смерти», любви светлой и свободной, могучей и неодолимой. В этом — поэтическая идея купрннской повести, сформулированная в эпиграфе к ней («крепка, яко смерть, любовь, жестока, яко смерть, рев-(*43)ность»), взятом из «Песни песней». Бессмертию любви слагает поэтическую песнь Куприн в своей «Суламифи». Время, говорит писатель, не оставило даже следа от многих царств и царей, стерло самую память о беспощадных войнах и полководцах, имена которых некогда «сияли в веках, точно кровавые звезды», но никогда не пройдет и не забудется любовь бедной девушки из виноградника и великого царя, «потому что крепка, как смерть, любовь, потому что каждая женщина, которая любит,— царица, потому что любовь прекрасна!» (V, 37). Любовь героев «Суламифи» не знает границ времени и сравнима со светом погасших звезд: давно нет их, этих звезд, а рожденный ими свет доходит до потомков. Это та любовь, которой суждено жить бесконечно долго,— «до тех пор, пока люди будут любить друг друга, пока красота души и телабудетсамойлучшейисамойсладкоймечтойвмире» (V, 54—55). Слова о любви звучат в «Суламифи» почти молитвенно. Куприн возвеличивает не платоническую, «божескую», бесплотную и холодную любовь, а любовь земную, страстную, одухотворенную, истинно человеческую. Повесть дает почувствовать одновременно и красоту человеческого духа, и силу человеческой
страсти. Могущество поэтизируемой Куприным любви — во взаимной полноте чувств, в той духовно-чувственной радости любящих, рядом с которой все вокруг кажется им мелким и ничтожным. Это — органически куприновское создание, целомудренное безханжестваифальшивогоаскетизма. И сам писатель был в общем доволен повестью, считал ее своей творческой удачей. В одном из писем к Ф. Батюшкову он даже написал,— правда, полушутя
— что за эту вещь ее автора «должны были бы выбрать почетным членом французскойАкадемиинаук, искусствиизящныхнадписей» 91. Это не значит, что «Суламифь» во всех отношениях безупречна: очевидна «перенасыщенность» повести Куприна экзотическими подробностями, некоторые места в ней вызывают впечатление книжности авторского повествования. От повести — с ее библейской лексикой и торжественной возвышенностью речи героев — веет духом восточной поэзии. Все это идет, конечно, от «Песни песней»: Куприн намеренно стилизовал прямую и авторскую речь, будучи убежден, что без такой стилизации не-(*44)возможно передать колорит древности. Между тем критика порою упрекала писателя в подражательности известному образцу икомпилятивностиегопроизведения. Такие упреки вряд ли уместны, а главное — они безосновательны. Можно ли укорять писателя за то, что он, взяв за образец чужое создание и следуя ему, уже тем самым становится невольным соучастником судьбы и славы своего предшественника? Этот вопрос ставил еще Пушкин и, разбирая во многом подражательные «Фракийские элегии» В. Теплякова, отвечал на него так: «Талант неволен, и его подражание не есть постыдное похищение — признак умственной скудости, но благородная надежда на свои собственные силы, надежда открыть новые миры, стремясь по следам гения,— или чувство, в смирении своем еще более возвышенное: желание изучить свой образец и дать ему вторую жизнь» 92. Что касается «Суламифи», то в ней Куприн как бы «перефразировал» мотивы и словесный «лад» замечательного памятника библейской древности, и в итоге появилось новое произведение, очень знакомое посюжету, ноимеющеесамостоятельную художественную ценность, с отчетливо выписанными образами людей, словно заново ожившими, с красочно самобытными картинами и сценами из далекой и давным-давно забытой эпохи. Куприн мог бы сказать о своей повести словами поэта Жуковского: «У меня 91 А. И. Куприн о литературе.— С. 228. 92 Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т— М., 1976— Т. 6— С. 135.
почтивсеиличужое, илипоповодучужого — ивсе, однако, мое» 93. В суждениях современной писателю литературной критики не было — да и не могло и не должно было быть — единого мнения о достоинствах и недостатках «Суламифи». Все, кто тогда писал о ней: Ф. Батюшков, А. Вергежский, В. Боровский, Л. Войтоловский, А. Измайлов, К. Чуковский и другие критики — сходились в высокой оценке художественной формы повести, отмечали жизнерадостность ее повествовательного тона, восхищенно говорили об «удивительно здоровом таланте» ее творца. И в то же время в ряде критических статей и рецензий содержались обвинения в адрес писателя за отрыв содержания егоповестиоттекущейсовременности. Совсем отрицательным были восприятие и оценка «Суламифи» Горьким. Горький — в ту пору уже автор (*45) революционной драмы «Враги» и романа «Мать» — вообще не разделял писательских увлечений сюжетами из «седой древности» и потому считал, что Куприну — хорошему бытописателю современности — незачем было трогать «Песню песней» и погружаться в глубь веков в то самое время, когда демократической литературе следовало бы говорить о том, чем ныне живет страна и народ, изображать современную русскую действительность, живо откликаться на события и запросы общественно-политической жизни, социального бытия. А один советский литературовед, желая «заострить» мысль Горького, сделал из его высказываний далеко идущий вывод: «Конечно, прав М. Горький, который понимал реакционныйсмыслобращенияКупринактеме «Суламифи»...» 94 Но прав ли был Горький, когда он столь категорично осудил «Суламифь»? Ив самом ли деле реакционно по смыслу и по тематике это произведение? Нынче уже очевидна несостоятельность таких вопросов. Ни в теме, ни в авторском замысле, ни в идейно-художественном пафосе «Суламифи» — этой «не то исторической поэмы, не то легенды о любви» (слова Куприна) — нет решительно ничего реакционного. Конечно, в своей повести Куприн говорил не о современности и никак не о политике — это правда, а было бы желательно обнаружить в ней и то и другое. Только ведь вот в чем сложность проблемы: обращение художника к темам давно прошедшего или воскрешение мифологических сюжетов нередко является формой критического неприятия им современности. Известно, например, что свой творческий уход «в века загадочно-былые» В.
93 Жуковский В. А. Собр. соч.: В 4 т.— М., 1960— Т. 4— С. 544.
Брюсов объяснял тем, что он глубоко ненавидел «всей этой жизни строй, позорно-мелочный, неправый, некрасивый...». Нечто подобное происходило и с автором «Суламифи» в период разгула реакции, которую он так глубоко ненавидел. Можно говорить о «политической нейтральности» купринской повестиолюбви, ноникакнеоеемнимойреакционности. К тому же обращение писателя к «вечным темам» искусства, даже если они и взяты из библейской легенды, из фольклора или из бесконечно далекой старины, не есть свидетельство консервативности или реакционности его политического и художественного мышления. Мало ли в русской и в мировой литературе и искусстве (*46) произведений, в которых нет ни отчетливо выраженных черт современности, ни, тем более, политики, а говорится только о «вечном» — любви, ревности, браке? Однако очень немногим приходит в голову мысль осудить их и уж заодно намекнуть на «реакционность» их идейной направленности. Наконец, вряд ли верно адресовать автору «Суламифи» запоздалые упреки в несовременности содержания повести и несвоевременности ее появления в печати? «Суламифь», как и всякое произведение, надо воспринимать в контексте времени, чтобы обнаружить в ней если не прямое и открытое, то тайное присутствие современной писателю эпохи. Эта современность повести — в ее явной полемичности, направленной против писаний многих популярных в ту пору модернистских литераторов с их взвинченной эротикой, грубым физиологизмом и смакованием разврата. Своей человечностью, гуманистическим пафосом повесть «Суламифь» контрастировала с духом реакционного времени и противостояла «литературе пола». Повести, конечно, недостает социальной насыщенности, нет в ней острой злободневности и широты общественной проблематики. И, вероятно, не все в «Суламифи» способно увлечь и удовлетворить современного читателя. Но никак нельзя отрицать ее ценности и важности как в социально-психологическом отношении, так и со стороны ее высоких литературно-художественных достоинств. Повесть Куприна обогащает читателя духовно, воспитывает нравственно и эстетически, ибо славит то вечно красивое, общечеловеческое, безчегонемыслима жизньлюдей.
6
Пожалуй, еще сложнее и запутаннее обстоит дело с восприятием и оценкой
94 Берков П. Н. Александр Иванович Куприн.—М.; Л., 1956.-С. 119.
рассказа «Морская болезнь», сугубо современного для тех лет. Куприн написал рассказ «Морская болезнь» в январе 1908 года и по настоянию М. Арцыбашева отдал его в сборник «Жизнь», где он и был напечатан 95. Для «Жизни» нужны были произведения такого рода, о которых Арцыбашев ясно сказал в письме к Д. Айзману: «Очень бы хотелось, чтобы (*47) рассказ был не революционного, а психологического сюжета» 96. И Арцыбашеву удалось составить затеянный им сборник таким образом, что после выхода из печати он дал основание критику А. Горнфельду язвительно заметить, что заглавие «Половая жизнь» шло бы к названному сборнику больше, чем просто «Жизнь» 97. Арцыбашевскую «Жизнь» Горький назвал тогда очень грязной книгой, потому что в ней авторы как бы изощрялись друг перед другом в описаниях актов насилования женщин, в оплевывании их. «Противна мне эта «Жизнь»,— писал Горький,— противно знать, что в русской литературе, где женщина, по праву, занимала столь высокое место, ныне люди больного воображения тащат ее в грязь и всячески плюют на нее» 98. В самом деле, купринскому рассказу в этом сборнике предшествовала натуралистического пошиба повесть В. Муйжеля «Грех», автор которой счел достойным поведать читателю о том, как солдат-сифилитик насилует в бане молоденькую религиозно настроенную деревенскую девушку. За рассказом Куприна шла в сборнике повесть М. Арцыбашева «Миллионы». Ее «герой», миллионер Мижуев, замечавший в женщине лишь «выпуклые груди, тонкую талию и крутые бедра кобылицы», купил с аукциона за семьсот рублей красивую шансонетную певичку Эмму и, раздев, изнасиловал в двух шагах от ее дачи. Другой богач-миллионер Пархоменко — циник, садист и полуидиот — следующим образом излагает свои мечтания касательно женщин: «Мне бы вот что хотелось: например, если бы запрячь в коляску штук пять балерин... так прямо, в трико и газовых юбочках... и прокатиться по Морской. Вот это был бы шик, этокрасиво!» 99 В натуралистическом «живописании» похоти и разврата еще дальше Муйжеля и Арцыбашева пошел Д. Айзман, поместивший в «Жизни» порнографический
95 Жизнь: Сб. худож. лит. Спб., 1908.— Т. 1— С, 149—175. Сборник
вышел из печати в конце февраля 1908 года («Известия... по
литературе, наукам ибиблиографии».— 1908.— № 3.— С. 56).
Горький М. Материалы и исследования.—М.; Л., 1936.— Т. 2.—
С. 317.
Горнфельд А. Заметки о современной литературе // Зарницы.—
1908—Вып. 1—Отд. 2— С. 45.
98 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 29.— С. 61.
99 Жизнь—1908— Т. 1.— С. 220.
рассказ «Любовь», распадавшийся на две части: «Белый роман» и «Черный роман». О чем он? Да все о том же. Священник Дельгорг и тридцатичетырехлетняя монахиня, налитые взаимной ненавистью и отвращением друг к (*48) другу, проводят вместе ночи в пьянстве, в злобном, бесстыдном распутстве, в циничных и грязных разговорах о таких же грязных делах. Он — «святой отец» — извергает на свою сожительницу целый поток оскорбительных слов, а в ответ она обливает его оскорблениями и бранью еще большего цинизма и похабства: «Все самое грубое, самое обнаженное, самое низменное и скотское,— поясняет автор,— приходило на ее язык и с него срывалось, как мутные каскады зловонных отрав. И жесты у нее при этом являлись особенные— ошеломляющие бесстыдством жесты старого, уже бессильного, но еще горящего нечистым огнем развратника» 100. Д. Айзман рассказывает все это вовсе не в целях обличения церковников, не для того, чтобы обнажить порочные нравы в среде монашества, а чтоб только посмаковать пошлое и грязненькое в людях, выплеснуть на страницы книги все нечистоты, подчеркнуть зверинобиологическое в женщине и мужчине, злой судьбою сплетенных в один больной узеликакбысброшенныхеюнаднопомойнойямы. Вариацию подобных грязно-натуралистических мотивов и патологических образов находим и у других авторов арцыбашевской «Жизни», издававшейся на потребу мещанскому, буржуазному читателю, который после пережитых им политических потрясений периода революции искал успокоения души в чтении «пикантных» книжек. В сравнении с айзмановским рассказом или «Грехом» В. Муйжеля рассказ Куприна «Морская болезнь» выглядел в сборнике безобидным, даже невинным, и ужвовсяком случаекудаболеесерьезным ипсихологическиглубоким. В рассказе выдвигалась на первый план очень сложная психологическая коллизия: каким должно быть и как в действительности складывается отношение мужа к жене, изменившей ему вследствие насилия над нею? Так произошло с Еленой Травиной — героиней рассказа: ее изнасиловал помощник капитана, обманным путем завлекший ее в свою каюту, когда она страдала на пароходе от приступов морской болезни (отсюда — название рассказа). Подавленная кошмаром происшедшего, чувствуя себя после этого оплеванной, точно вывалянной в вонючей грязи, Травина мучается вопросом: что скажет она мужу при встрече? Хватит ли у нее решимости рас-(*49)крыть перед любимым
100 Жизнь—1908—Т. 1.—С. 341.
Сережей свою душу до дна, рассказать, что и как было? А главное — как он поведетсебя? Ичтоонсделает: возненавидит, пожалеетилиоттолкнет? Куприн не упрощает конфликта, возникшего между мужем и женою. Пережитую Травиной душевную трагедию муж ее вначале воспринимает только умом, чисто рассудочно — как историю, конечно, возмутительную и ужасную, но все-таки происшедшую словно бы с другой женщиной, а не с нею, ибо Травина, желая испытатьмужа, всевремяперебиваетсвойрассказзамечаниямиотом, чтовсе это она говорит лишь предположительно. Ее слова как бы скользят по поверхности его сознания, не проникая в глубь сердца, и он, внутренне не веря в возможность рассказанного ею, утешает ее банальными фразами: дескать, если б это и в самом деле произошло, то он, конечно же, не осудил бы ее, а постарался бы утешить ее, приласкать и, положив ее голову себе на грудь, сказал бы нежно: «Милое моё, обиженное, бедное дитя, вот я жалею тебя как муж, как брат, как единственный друг и смываю с твоего сердца позор моим поцелуем» (V, 87). И, заметьте, говорит он в эту минуту искренне, хотя, как это ему свойственно, чуточку напыщенно. Но когда Елена, тронутая этими его словами, уже без обиняков созналась, что гнусное насилие, о котором она только что рассказала, совершено вчера над нею, он в безотчетном порыве произнес: «Ни судить тебя, ни прощать тебя я не имею права. Ты виновата в этом столько же, сколько в дурном, нелепом сне, который приснился тебе. Дай мне твою руку!» Что, он простил ее? Нет. Он не винит жену, но и не прощает. На дне его души еще теплится надежда на то, что с женою всетаки ничего этого не было, что она, фантазерка по натуре, зачем-то выдумывает самое страшное, на что способно ее воображение, и что рассказанное ею — обрывки дурного сна, который завтра, наверное, рассеется. Его переживания не непосредственны, а вторичны: ее трагедию он воспринял рассудком, а не сердцем. А она? Она принимает его полууклончивые слова о ее невиновности как безоговорочное, полное прощение, как отпущение ей ее невольного греха перед ним, как избавление ее от кошмара и как знак счастливого исхода после тяжкого между ними конфликта. И Елена Травина, рыдая, в слезах прижалась к его груди: «Благодарю тебя за то, что ты утешил меня, не разбил моего сердца. За (*50) эту минуту я не знаю, чем я отблагодарю тебя в жизни!» (V, 88). Сцена эта проведена психологически непогрешимо, тонко, с большим душевным тактом, до малейших деталейправдиво.
Что же дальше? Счастливая развязка сложной сердечной драмы? Театральные поцелуиподзанавес? Нет. Слезы, слова прощения, взаимные ласки облегчили их сердца. Но через полчаса муж Елены вскочил в испуге и беспокойстве: что-то вдруг пронзило его после недавних объяснений. Что ж его встревожило? Ревность? Ему, конечно, должно быть больно при мысли о недавней физической близости жены с каким-то подлецом, и вряд ли кто, не будучи ханжой, осудит мужа за это чувство: оно так естественно! Трагедия ревности трудно разрешима 101. И если бы он, не переставая ощущать в себе жгучую боль, все-таки сделал над собою усилие и во имя любви к нравственно чистой и любящей его, но, по несчастью, опоганенной другим женщине, постарался приглушить в себе эту боль и простить ее за все случившееся с нею,— в этом случае читательское к нему уважение нисколько не было бы поколеблено: оно, вероятнее всего, еще больше укрепилось бы. Но он неожиданно повел себя с женою не так. Само положение его вдруг представилось в его мозгу пугающе рельефно, и будущее, разом осветившись, ужаснуло его. Ему вдруг вообразилось, что тот, кто насиловал его жену, заражен венерической болезнью и что будущий ребенок тоже родится больным, значит, надо как-то предупредитьвозможноенесчастье... Травина поняла: муж никогда не забудет и не сможет до конца простить ее. Человек, которого она так любила, почти боготворила, считая его самым честным, совершенно свободным от предрассудков, умным, человечным, все понимающим, самым благородным из всех людей, каких она встречала, вдруг предстал перед нею в другом обличье,— «как и все, маленьким, подозрительным собственником в любви, недоверчивым и унизительно-ревнивым» (V, 90). Елена навсегдаоставилаего, ушлаотнего. (*51) Психологический конфликт между мужем и женою приобретает в «Морской болезни» тем большую остроту, что герои рассказа — не рядовые люди, ареволюционеры, подпольщики, социал-демократы. Тутуместно заметить, что в основу сюжета «Морской болезни» положен совершенно достоверный случай, происшедший с близкой знакомой семьи Куприных: молодая женщина ехала на пароходе из Одессы в Ялту к больному мужу; помощник капитана
101 Есть любопытное высказывание Л. Толстого в воспоминаниях о нем Горького: «У человека сотни песен в душе, но его осуждают за ревность — справедливо ли это? <...> Человек переживает землетря- сения, эпидемии, ужасы болезней и всякие мучения души, но на все времена для него самой мучительной трагедией была, есть и будет— трагедия спальни» (Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— М., 1951.— Т. 14—С. 262, 263).
заманил ее в свою каюту и там изнасиловал 102. Под пером Куприна «молодая женщина» превратилась в социал-демократку, а заодно и муж ее назван в рассказе социал-демократом. Именно только назван, потому что рассказ не дает достаточного материала для того, чтобы в Сергее Травине видеть настоящего социал-демократа по взглядам, моральным принципам и образу действия. Тем самым повествованиюнесколькоискусственноприданаполитическаяокраска. Вряд ли можно заподозрить Куприна в намерении очернить социал-демократов, хотя он тут сделал некоторую уступку литературной моде, предписывавшей выставлять революционера с худшей стороны. В сущности Куприн далек в «Морской болезни» от какой-либо карикатуры на русских революционеров. Ведь даже и в Травине, выдаваемом на словах за социал-демократа, все-таки трудно видеть тенденциозно окарикатуренного подпольщика. Что же до героини рассказа, то она выступает у Куприна в таком освещении, что нельзя не проникнуться самой глубокой к ней симпатией. Елена внешне обаятельная, даже красивая, а в отношении к мужу — в каждом ее слове, обращенном к нему, — проступают ее благородство, душевная чистота и покоряющая искренность. Только женщина смелая, гордая, волевая, с развитым чувством человеческого достоинства могла решиться на тот шаг, который делает Елена в конце рассказа. У читателя не возникает ни тени сомнения в том, что именно такие женщины шли в русскую революцию внутренне подготовленные ко всем невзгодам, готовые на подвиг. И когда она говорит в прощальном письме к мужу, что всю себя отдаст тому революционному делу, которое одно станет отныне смыслом ее жизни, ейнельзяневерить.
Вспомним и еще одного революционера — Васютинского. В авторском к нему отношении нет ни иронии, ни (*52) враждебности, ни презрения. Рассказчик оттеняет в наружности Васютинского сходство с «радикалами семидесятых годов», интеллигентную опрятность и щепетильность, что-то добродушное и комично-воинственное во всей его высокой, худой фигуре, в лице с остренькой бородкой и с длинными седеющими волосами под черной широкополой шляпой. Васютинский скромно называет себя «книгоедом», теоретиком, но из рассказа известно, что он стойко перенес долгие годыкаторги, был первым руководителем Елены Травиной и ее мужа на революционном поприще, поныне оказывает громадное революционное влияние на молодежь. Этот внешне смешноватый человек, наделенный «бесконечной добротой и душевной детской чистотой»,
102 Куприна-Иорданская М. К. Годымолодости.— С. 93.
полон «безграничной веры» в близость освобождения народа. Одним словом, Васютинский вызывает самые добрые чувства не только у Елены, которая находила в нем много «бесконечно ценного, умиляющего и прекрасного», но и у нас, читателей рассказа. Совершенно очевидно, что, рисуя портрет социал-демократа такими мягкими линиями, Куприн проявил душевную деликатность, добросовестность подлинного художника-реалиста, стремившегося быть по возможности непредвзятым, правдивым. И хорошее в купринском революционере Васютинском определенно противопоставлено цинизму и наглостидругихперсонажейрассказа — помощникакапитанаиюнги. Что же в таком случае возмущало Горького в «Морской болезни»? То, во-первых, что пошляка и мещанина Травина писатель вывел на сцену с ярлыком социал-демократа; во-вторых, в рассказе чересчур открыто, недужно грубо показана физиологическая сторона человеческих отношений. Это особенно бросалось в глаза в первопечатном тексте «Морской болезни» — в сборнике «Жизнь». Конец пятой главы и начало шестой были заполнены подробным описанием того, как помощник капитана, охваченный «пароксизмом страсти», сперекошенным лицом и со скривленным ртом, из которого длинной тонкой струйкой тянулась слюна, насилует женщину, после чего ею овладевает мучительный приступ рвоты. Были там и некоторые другие натуралистические подробности. Они явно портили рассказ, построенный наглубоком психологическом конфликте: автор вэтом случае переходил за пределы той незримой грани, о которой всегда должен помнить художник, ибо она отделяет искусство от пошлости, высокую поэзию от порнографии. (*53) Интерес к духовной жизни человека подменялся, как тогда выражались, «клубничкой», а интимно-целомудренное, стыдливое в женщине приносилось в жертву скотскому. В подобных сценах — по верному замечанию Короленко — «физиология выпячивалась до порнографии» 103. Тем самым «Морская болезнь» перекликалась с другими вещами в «Жизни», объективно вовлекалась в мутный поток «литературы, услужающей обывателю-мещанину», как писал об этом рассказеГорькийвскорепослепоявления «Жизни» 104. Демократическая критика указывала Куприну на излишний натурализм отдельных мест «Морской болезни». Да и сам писатель очень скоро понял ненужность того, что имелось в его рассказе. Интересна его беседа на эту тему с газетным репортером, состоявшаяся в июне 1908 года. Заявив о том, что «в целях
103 В. Г. Короленко о литературе —М., 1957.— С. 608.
художественности, правдивости и силы истинно хорошего рассказа автор может и не стесняться ни рискованностью образа, ни некоторой грубостью выражения, ни откровенностью сюжета», Куприн тут же безоговорочно осудил эротическую литературу и тех литераторов, которые «пишут мерзости только для мерзости»: «Еслиписательописывает половойакттолькодля того, чтобыподействовать возбуждающим образом на воображение прыщавого юнкера, — это гадость!..» 105 Эти высказывания Куприна о границах дозволенного при изображении взаимоотношений полов перекликаются с более поздними суждениями Короленко, отмечавшего, что тут все дело в чувстве меры, в равновесии между психологией и физиологией любви: «Можно говорить обо всем, но не повсякому » 106. При подготовке «Морской болезни» к переизданию Куприн в том же 1908 году устранил из рассказа те места, которые могли дать повод обвинять еговнатурализмеипорнографии.
7 Куприн в годы реакции написал ряд малосодержательных или ущербных в идейном отношении рассказов, явившихся в какой-то мере данью модернистской литературе с ее погружением в психопатологию, с настрое-(*54)ниями разочарований или беспросветного пессимизма, суходом от общественной жизни вмирнадуманных образови переживаний. Поверхностным получился, например, рассказ «Ученик», который по времени следовал за «Морской болезнью» 107. Любопытно: в канун первой революции Куприн, рецензируя книгу писателя В. Подкольского, отнес к ее недочетам «анекдотичность, придуманность некоторых рассказов» 108, а теперь сам он порою грешил подобными недостатками. Творческая энергия писателя нерасчетливо израсходована на изображение холодно надменной личности — карточного шулера с чертами арцыбашевского Санина, на передачу внутренних, мнимо сложных переживаний субъекта, в сущности, очень нечистоплотного. Нет в этом рассказе ни глубокой идеи, ни интересных характеров, хотя эпизодические лица, бегло очерченные, очень живы, а детали быта и картины природы жизненно правдивы, безупречны в художественном отношении. Горький, отметивший анекдотичность сюжета «Ученика», решительно возражал против опубликования Пятницким рассказа в
104 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 29.— С. 64. 105 А. И. Куприн о литературе.— С. 283. 106 В. Г. Короленко о литературе.— С. 608. 107 Рассказ «Ученик» закончен в середине марта 1908 года, на- печатан в 21-м сборнике «Знания», вышедшем в апреле.
сборнике «Знание». Некоторые произведения проникнуты настроениями скепсиса. Еще совсем недавно — в дни революции — Куприн славил великое могущество и бессмертие человеческой мысли (вспомним его легенду «Счастье», 1906), а теперь у него временами прорываются ноты неверия в мысль, в интеллект человека. Отголоском таких настроений является небольшой художественно-философский этюд «О пуделе», написанный в апреле 1909 года. Именно здесь проводится идея о тщетности людских попыток познать жизнь, о невозможности проникнуть в смысл происходящего, о загадках бытия, недоступных пониманию человека. Жизнью управляет какая-то неведомая сила, и вокруг нас слишком много непонятного, таинственного. «Что такое время? Что такое движение? Зачем я так бессмысленно и мало живу? И отчего каждый шаг моей жизни отравлен страданием?» — спрашивает автор этюда и с горечью заключает: «...нам на это никтонедастответа» (V, 137). Черный пудельиспыталглубокоестрадание истал несчастным, как только «в этом бедном животном проснулось сознание», — он захотел понять, (*55) например, отчего вертится колесо экипажа и зачем он сам существуетнаэтомсвете. Печален по моралистическому тону и конечным авторским выводам аллегорический рассказ-сказка «Лавры», тоже относящийся к 1909 году. Лейтмотивом его является грустная мысль о том, как непрочна земная красота и как хрупка и преходяща людская слава. В круговороте жизни на земле «все проходит и все повторяется», но — говорит рассказчик — для человека все-таки малоутешительноговсознании, чтоипосленегожизньбудетпродолжаться. Родственные этим мысли есть и в очерке «В трамвае» (январь, 1910). Разумеется, в нем нет надрывного отчаяния, нет мрачного декадентского пессимизма, который вообще «противопоказан» жизнелюбивому мироощущению Куприна. Очерк напоминал о необходимости жить без мелочной подозрительности, ложныхпредрассудковипредубеждений, житьбез злобыдругк другу, вчистой и открытой любви: человеку надлежит быть верным в дружбе, в любви, милостивым к больному и слабому, ласковым к зверям. Грустный колорит придают очерку знакомые по другим его произведениям раздумья автора о бренности земной жизни. Наша планета представляется ему маленьким трамваем, несущимся по какой-то загадочной спирали в вечность, но человеку суждено ехать в нем недолго: ведь жизнь его страшно коротка, равна мгновению. А
108 А. И. Куприн о литературе.— С. 157.
впереди — смерть, неумолимая, слепая. Это-то и омрачает наш душевный покой, говоритписатель. То же и еще в одном рассказе Куприна — «Искушение», напечатанном в апреле 1910 года 109. Лицо, от имени которого ведется рассказ, пространно рассуждает о силе рока, который господствует «над миллионами сцепившихся случаев», над жизнью, над судьбою отдельного человека. Рок зол, и его не следует искушать, дразнить, испытывать его, ибо такое искушение может кончиться для человека трагически. Тут — снова предостережение и напоминание о том печальном, что поджидает человека в конце его жизненного пути,— о смерти. В этих рассуждениях есть то, что сближает рассказ с пессимистическими настроениями модернистских литераторов, охотно толковавших о бессилии человека и ужасах смерти. Вот самое ординарное рассуждение декадента: «Жизнь, (*56) темная, уродливая и злая, уготовила почву, бросив человека в мир и беспомощным и одиноким, бессильным в борьбе, без знания исходов, без твердых надежд на свет будущего. Во власти человеческой чьим-то великим милосердием оставлена лишьоднадверь, ведущая кпокою, идверьэта — смерть» 110. Вопрос, конечно, не в том, следовало ли Куприну или другому писателю в мрачное время говорить о смерти, о бренности бытия, о скоротечности жизни человека на земле: запретных тем в искусстве нет. Эти темы — такой же «законный» объект эстетического исследования, как и любой другой предмет художественного или теоретического осмысления. Весь вопрос — в акценте, в авторской позиции: ведь «можно говорить обо всем, но не по всякому». Горький любил напоминать слова немецкого писателя: «Благословен закон бренности, вечно обновляющий дни жизни!»,— ибо в этих словах он видел не признание бессилия человека перед всеистребляющей смертью, но «молитву человека, который любит жизнь и любуется ею — ее ростом вверх и вширь», а такой человек не страшится смерти и отвергает над собою слепую власть рока. «Я тоже хорошо знаю,— писал Горький,— что когда истрачу все силы на утверждение жизни,— то непременно умру. Но я глубоко уверен, что после моей смерти мир станет не менее, а более интересным, еще богаче красотою, разумом и силою творчества, чем был при моей жизни» 111. Такое мироощущение, мужественное и действенное, проникнутое «стоическим оптимизмом», присуще убежденным
109 Русскоеслово.— 1910.— 22 апр. 110 Пильский П. Критические статьи.—Спб., 1910.—Т. 1.— С. 121—
122. Горький М. Несобранные литературно-критические статьи.— М., 1941-С. 433.
гуманистам, демократам, революционерам,— людям ясной мысли и твердой воли, духовно здоровому и полноценному человеку, каждому человеку, относящемуся с любовью ко всему живому на земле, к вечно обновляющейся природе и красоте мира. И такое мировосприятие прямо противоположно пессимизму как философии идеалистов и русских писателей-декадентов в период реакции. В сущности, ни в одном из только что упомянутых произведений Куприна нет ни апологии смерти, ни проповеди философии пессимизма: Куприн только на короткое время поддался настроениям разочарованности и скепсиса, охватившим тогда русскую интеллигенцию. Он (*57) слишком любил жизнь, и это чувство всегда брало в нем верх над мрачными раздумьями, из плена которых он выходил быстро. Его всегда отпугивало общество людей угрюмо-сосредоточенных, унылых, чуждающихся движения и кипучей, деятельной жизни; он не любил тех, кто, подобно совам и кротам, пугается свежего потока воздуха и солнечных лучей. Поэтомуоннастойчивозвалсовременников выйти на воздух, вырваться из «мертвой, застывшей атмосферы тления и праха», как выразился он в своем шаловливо-озорном рассказе тех лет «Марабу» (1909). Над всеми, казалось бы, самыми унылыми настроениями Куприна господствовали те светлые и мужественные чувства и мысли, какие выражены им в заключительной строке рассказа «Самоубийство» (1910): «Да здравствует жизнь!» Поэтической здравицей жизни и земным человеческим радостям звучит и одновременно написанный рассказ «Леночка» (1910), утверждающий идею человеческого бытия каквечноговоскресенияиз мертвых, обновленияиновогорождения: «Нет, жизнь все-таки мудра <...> жизнь прекрасна. Она — вечное воскресение из мертвых. Вот мыуйдем с вами, разрушимся, исчезнем,— говорит герой рассказа Возницын своей бывшей невесте Леночке,— но из нашего ума, вдохновения и таланта вырастут, как из праха, новая Леночка и новый Коля Возницын... Все связано, все сцеплено. Я уйду, но я же и останусь. Надо только любить жизнь и покоряться ей» (V, 203). Таким образом, хотя на отдельных произведениях Куприна эпохи реакции сказывалось влияние идеологии, морали и психологии декаданса, все-таки не подлежит сомнению, что «любовь к жизни, к природе и органически слитому с ней простому человеку оставалась и в этот период ведущим и определяющим мотивомтворчества Куприна» 112.
Касторский С. В. Реалистическая проза// История русской
8
Душевно-нравственную и творческую опору Куприн во все дни своей жизни искал и всегда находил в народе, в сближении с людьми труда, — с теми, кто извечно творил и творит жизнь. Его, демократа по убеждениям, складу дарования и личным привязанностям, тянуло к народу неудержимо, в нем жило чувство органического родства (*58) с ним. К народным массам он обратился и в тяжкие для страны годы реакции, стремясь осмыслить и художественно закрепить в слове характерные черты современной народной жизни, быта, труда, психологии и настроений народа. Этим задачам отвечали, прежде всего, очерковые произведенияКуприна, составившие широкоизвестныйцикл «Листригоны». Еще в апреле 1907 года Куприн опубликовал древнюю морскую легенду «Господня рыба», услышанную им из уст атамана рыбачьего баркаса Коли Констанди. Этим апокрифом, красивым и поэтичным, очень нравившимся самому писателю, было положено начало серии очерков о балаклавских рыбаках
113
. Осенью 1908 года были написаны и напечатаны четыре очередных очерка: «Тишина», «Мокрель», «Воровство» и «Белуга». Поселившись летом следующего года в Одессе, Куприн по своему обыкновению поспешил свести знакомство и подружиться с местными рыбаками. «Их здесь много и все народ суровый»,— писал он Ф. Батюшкову 30 августа 1909 года, а 21 сентября сообщил: «Знаком с рыбаками. Хожу в море под парусами» 114. Куприн не только почти ежедневно выходил с рыбаками в море, но, тщательно освоив водолазное дело, в костюме водолаза опускался на морское дно. Было это 28 октября. А 10 декабря он уже писал Ф. Батюшкову, что окончил очерк «Водолазы», считая его последним из «Листригонов» 115. Вдействительностижепоследним былочерк «Бешеноевино», появившийся в марте 1911 года. Следовательно, над «Листригонами» Куприн работалсперерывамировночетырегода. Люди, о которых рассказывает Куприн или только бегло их характеризует в «Листригонах», разделены им на две категории. Одних он называет собирательным именем «дачники», употребляя это слово в том смысле, каким его наполнял и Горький. Это — сытая, обеспеченная публика, курортные завсегдатаи
литературы: В 10 т.—М.; Л., 1954— Т. 10— С. 451.
Апокрифическое сказание «Господня рыба» сначала появилось в газете «Одесские новости», 1907, 22 апреля, а затем было подвергнуто стилистической правке, о чем Куприн писал Ф. Батюшкову 5 мая 1907 года (А. И. Куприн олитературе.— С. 227). 114 А. И. Куприн о литературе.— С. 232. 115 Там же — С. 233.
и бездельники, больные и здоровые, но все — раздражительно-капризные и требовательные, вздорные и эгоистичные, высокомерные и заносчивые, крикливые и шумные — папы и мамы, золотушные подростки, прыщеватые юнцы и декадентст-(*59)вующие девицы. Они глубоко антипатичны автору: даже когда он описывает пение ими слащавого романса о хризантемах, в звуках их голосов он иронически выделяет уныло скрипящий «гнусавый теноришко слабогрудого дачника» (IV, 532). Каждое слово-определение дышет презрительнойнасмешкойнадскопищемпаразитирующихлоботрясов. И совсем иное отношение рассказчика к людям другой социальной категории — к трудовому народу, близкому ему по нравственной природе и оттого человечно и любовно им изображаемому в очерках. Он не отделяет себя от них и не отдаляется, не порывает с ними. Их образ жизни, труд, быт, круг интересов, сами человеческие судьбы — все ему одинаково дорого. И пишет он об этих людях легко и радостно, точно слагая вдохновенную поэму, слова которой свободно льются из самой глубины сердца художника: «О, милые простые люди, мужественные сердца, наивные первобытные души, крепкие тела, обвеянные соленым морским ветром, мозолистые руки, зоркие глаза, которые столько раз гляделивлицосмерти, всамые еезрачки!» (V, 296). Среди этих потомков гомеровских листригонов-богатырей много ярких, сильных и гордых характеров, соединяющих в себе железную волю и почти детское благодушие и доверчивость. В рыбаках из Балаклавы писателя пленяет их непохожесть на мелочных, самовлюбленных и черствых обитателей и владельцев дач. Изображаемые им рыбаки «не жадны, не услужливы, держатся с достоинством, в море отважны, хотя и без нелепого риска, хорошие товарищи и крепко исполняют данное слово» (V, 303). Тяжесть и опасность их профессии, неразрывные с постоянным риском жизнью, выработали в них прочное чувство товарищества, приучили ценить взаимную спайку, готовность мгновенно броситься на выручку в беде. Они остро ощущают силу и радость единения между собою перед лицом ежеминутной опасности. В их суровом труде Куприн находит высокую поэзию, вдохновение, героизм и романтику подвига и мужества. Работают они красиво и с привычной ловкостью: сучат ли они веревку или оттачивают белужьи крючки, готовят ли баркас или едут в море — они все делаютбыстро, точно, артистично, сбольшимискусством и любовью. И писатель вместе с героями упивается хмельной радостью их труда. Он и сам досконально постигвсетонкости «рыбачьейнауки»:
превосходно знает, как надо «вязать морские узлы и чи-(*60)нить прорванные сети, как наживлять крючки на белугу, забрасывать и промывать мережки, кидать наметку на хамсу, выпрастывать кефаль из трехстенных сетей, жарить лобана на шкаре, отковыривать ножом петалиди, приросших к скале, и есть сырыми креветок, узнавать ночную погоду по дневному прибою, ставить парус, выбирать якорьиизмерятьглубину дна» (V, 293). Читая очерк за очерком, вы чувствуете: Куприн не то что соприкасается со своими героями-рыбаками — он как бы сросся с ними, слился душою и уже настолько близко к сердцу принимает их заботы, дела и волнения, что живет их сиюминутной жизнью, а рассказывая о них, словно думает их словами, говорит их образным языком. Он бесконечно горд вот этим своим духовным родством с рыбаками, глубоко польщен их полным к нему доверием и крепкой дружбой с ними. «Я с удовольствием и гордостью вспоминаю его дружбу ко мне» — о ком это говорит Куприн? О рыбаке Юре Паратино — одном из тысячи тружеников моря. Когда речь зашла в очерках о рыбаке Яни, писатель заявил с тем же чувством гордости: «Это мой атаман и учитель» (V, 285). Нет, Куприн шел к своим героям не для изучения их жизни и не для того, чтобы поучать их, а чтобы у них учиться жизни, мужеству, труду. И о ком бы из них он ни рассказывал, он всегда выделяет в человеке и волевые начала, духовную и физическую силу и красоту. Что восхищает его, например, в рыбаке Юре Паратино? То, что тот совершенно чужд мелочности, что он необыкновенно ловкий, сильный и смелый, весьпросоленныйморем, суровыйидобрыйодновременно. Эти же качества Куприн обнаруживает не только у опытного моряка Коли Констанди, но и у молодого, нетерпеливо горячего Вани Андруцаки — того самого, что с безумной отвагой боролся с разгневанным морем: «Трое суток без сна, без еды и питья, днем и ночью, и опять днем и ночью, и еще сутки в крошечной скорлупке, среди обезумевшего моря — и вокруг ни берега, ни паруса, нимаячногоогня, нипароходногодыма!» (V, 298). Смертьглядела влицо рыбака, но он, напрягая все силы и сжав в кулак волю, без минуты отдыха работал в те дни так, что из-под ногтей выступала кровь. И характерна: о мужестве Андруцаки в эти дни напряженной, судорожной борьбы со смертью ни он сам, ни его друзья не говорили вслух, да об этом никто из них «не расскажет никому, низакакиеблага, доконцаднейсвоих!» (V, 299). (*61) Любопытно, что, рассказывая даже о каком-нибудь Сашке Аргириди, который вообще-то был первый лентяй, шут и плут на всем Крымском
побережье, Куприн непременно обратит внимание на хорошие, человечные стороны его характера — на то, что во всех его озорных проделках Сашкой руководит «не алчность к деньгам, а мальчишеская, безумная, веселая проказливость». Всей душою он любит людей риска и отваги, беззаботновеселых и, когда надо, очень серьезных, набожных и богохульствующих, трезвых и пьяных, молчаливых и горланящих песни, похожие на рев зимнего урагана в открытом море. Любит их, потому что они — славные, простые и мудрые, настоящие живые люди, зараженные неистовой влюбленностью в жизнь и риск, в работу и море. В них жива мятежная стихия, сродни морской, не погас дух свободолюбияинепокорности судьбеистихии. «Листригоны» как бы пронизаны солнечным жарким лучом, очерки эти — светлые и бодрые, жизнерадостные, во всем контрастные мрачной русской действительности годов реакции. Вера в человека, воодушевление делом его рук, социальныйоптимизмсоставляютпафосочерковКуприна.
9 «Я люблю Россию и привязан к ее земле,— сказал Куприн летом 1908 года.— Мне и моим писаниям она дает силу. Я с радостью провожу время в простой русской деревне: поле, лес, мужики, хороводы, охота, рыбная ловля, простота, размах русской природы... Каждую осень я отправляюсь в старинное имение Батюшковых, где не без пользы для себя, для своего здоровья и творчества провожу несколько месяцев. Почти все последние мои произведения были написаны там» 116. Тема народа в его прошлом и настоящем оставалась и в дни реакции предметом глубоких раздумий писателя, не только бодрых и радостных, как в «Листригонах», дышащих современностью, но подчас невеселых, в особенности когдаонокуналсявбытсовременнойдеревни. По-видимому, раздумьями о вчерашнем и сегодняшнем дне русского крестьянства, составлявшего основную массу народонаселения страны, об отношении народа к освободительному движению и революционной борьбе был рожден замысел фельетона «О чуде», упоминаемого (*62) Куприным в письме к Ф. Батюшкову от 8 октября 1907 года. Куприн писал тогда: «Зреет у меня большой фельетон «О чуде» — здесь будет Гапон, Шмидт, Хрусталь Носаревский,— революция, Каменский, Стенька Разин, Верховенский, Гершуни,
116 А. И. Куприн о литературе.— С. 291.
Блок, Гофман, Белый — героизм, индивидуализм»117. Как можно судить по этим отрывочным фразам, Куприна занимал вопрос о том, как народ относится к тем, кто добровольно брал на себя роль его вождя, проповедника, учителя и защитника, т. е. выдвигалась далеко не новая, но по-прежнему глубоко современная проблема народа и интеллигенции. История страны, события недавних дней и еще не устоявшиеся факты текущей жизни должны были послужить доказательством того, что русский народ издавна подозрителен к «мудреным» речам политических деятелей и писателей, и в то же время с наивной доверчивостью относился он к разным «прорицателям» и шарлатанам, веровал и всеещеверитвчудесное, ждалиждетчудаикрепконадеетсянанего. Предполагавшийся фельетон «О чуде» не был написан. Основная же его мысль, хотьинеполно, реализуетсяврассказе «Мелюзга» (ноябрь, 1907). Философскую проблему «Мелюзги» составляет народ, его верования и взгляды, его трудная историческая судьба и социально-духовная придавленность в настоящем. Правда, тщательно воспроизведенных картин народной жизни в рассказенет. Куприннедаетполногоизображенияниодногокрестьянского лица. Жизнь народная скорее чувствуется, чем видится во всех деталях, в индивидуальных судьбах людей. Представление о тяжести этой жизни возникает из авторских описаний забытой богом и начальством северной русской деревни, окруженной непроходимыми болотами и лесом, вырисовывается из множества холодных, суровых зимних пейзажей, органично включенных в сюжет повествования. Достаточно вглядеться вот в эту картину, перекликающуюся своимнастроением ссоответствующимиместамивповести «Мужики» Чехова: «А бесконечная, упорная, неодолимая зима все длилась и длилась. Держались жестокие морозы, сверкали ледяные капли на голых деревьях, носились по полям крутящиеся снежные вьюны, по ночам громко ухали, оседая, сугробы, красные кровавые зори подолгу рдели (*63) на небе, и тогда дым из труб выходил кверху к зеленому небу прямыми страшными столбами; падал снег крупными, тихими, безнадежными хлопьями, падал целые дни и целые ночи, и ветви сосен гнулись оттяжестибелыхшапок» (IV,427). Громко ухающие сугробы, снежные вьюны, лютые морозы, ледяные капли на голых деревьях, и снег, дни и ночи падающий безнадежными хлопьями, и кровавые зори на зеленом, точно остекляневшем, замерзшем небе. Все эти детали пейзажа замечательны изобразительной реалистической точностью и
117 А. И. Куприн о литературе.— С. 229.
художественной правдой. Образы эти, вызывая почти физическое ощущение неуюта, холода и нищенства, заключают, как принято сегодня выражаться, глубокий подтекст, ассоциативно вызывают картину и народных бедствий, и тревожныхпредчувствий. Народная жизнь составляет предмет споров между учителем Астреиным и фельдшером Смирновым — героями «Мелюзги». У них разное понимание этого вопроса. Астреин исповедует в рассказе почти то же, что Куприн, по-видимому, намеренбылвысказатьвупомянутомфельетоне «Очуде»: народ русский живет с затаенной надеждой на чудо, в ожидании чудесных перемен в его жизни,— это у него в крови; он на веру принимает самые нелепые прорицания юродивых, доверчиво идет за всяким самозванцем, если тот умеет ораторствовать вдохновенно, чудесно и туманно. «Вспомните русских самозванцев, ревизоров, явленные иконы, ереси, бунты,— поясняет Астреин,— вы везде увидите в основе чудо. Стремлениекчуду, жажда чуда — проходитчерезвсюрусскуюисторию!..» (IV, 418). Астреин, разумеется, заблуждается, считая веру в чудесное чуть ли не национальной чертой русского крестьянства, спутницей его исторического развития. Недаром Толстой, назвав «Мелюзгу» хорошим рассказом, признал, что эти «разговоры, философствованияучителяникчему» 118. Фантазер и мечтатель Астреин искренен в своих заблуждениях. Он и сам, подобно жителям деревни, где он учительствует, все время ждет чуда: ему все кажется, что вокруг него «вот-вот произойдет что-то совершенно необыкновенное» — революция, война, замечательное открытие — нечто такое, после чего для всех людей «нач-(*64)нется совсем новая, прекрасная жизнь...» (IV, 416, 417). Эта склонность к мечтаниям, смутно-тревожные ожидания и надежды на что-то лучшее роднят Астреина с другими героями рассказов Куприна и с героями Чехова, тоже мечтательно-влюбленными в загадочное будущее и заранее предвкушавшими радость видеть «небо в алмазах», но не имевшимиясногопредставления отом, каким способом воцаритсявдруг наземле счастье, правда, свет. В Астреина — человека «чеховской мечты» — Куприн, несомненно, вложил многое от себя, от своих дум о народе, свою тревогу за его ужасноенастоящее, своюверу вприходлучшихдней. Немало горького, но правдивого высказывает о народе и фельдшер Смирнов: народ поныне страшно беден, темен, живет в грязи и невежестве, не приобщен к
118 Гусев Н. Н. Летописьжизни итворчестваЛ. Н. Толстого: 1891—1910— М., 1960 — С. 678.
знанию и культуре, отдан на произвол урядника, станового пристава, губернатора. Из этого очень верного наблюдения Смирнов делает совершенно неожиданный и, в сущности, нелепый вывод: никто не знает, чего хочет русский мужик, невозможно понять и постичь его загадочную душу, и нет у народа нашего ниистории, ни будущности, даивообщене былоинет никакого русского народа, какнебылоинетникакойРоссии. Угрюмый, мрачный пессимист, сквернослов и циник, фельдшер Смирнов не находит в народе ничего достойного уважения и оттого не видит ни малейшего просветавего жизни. ИеслиучительАстреин, наивныйидобрый, нобезвольный интеллигент, считает своим долгом приносить народным массам «хоть самую маленькую пользу», то его оппонент Смирнов презирает эту массу, грубо третирует ее, не верит ни в какое светлое будущее народа и человечества и не хочет думать о будущем, говорит о нем злобно, с ненавистью: «К черту будущее человечество! Пустьоноподыхаетотсифилисаивырождения!» (IV, 428). В злых выкриках Смирнова, в его угрюмых рассуждениях о мертвой вековой неподвижности уклада народного быта, о мистической таинственности и загадочности души мужика, которая, якобы, «так же темна для нас, как душа коровы», явственно слышался голос идеологов реакции, твердивших о том, что русский народ чужд революционных стремлений, ибо он был и до сих пор остается косным, по-обломовски ленивым, безынициативным, ко всему равнодушным, безвольным, неповоротливым, тупым, терпеливо-покорным слепой судьбе. Созда-(*65)вая образ Смирнова, вобравшего в себя все наиболее реакционное, что имелось в русской интеллигенции времен столыпинщины, Купринотозвалсянасовременные спорыомужике, одеревне, онароде. Было бы неверно заподозрить самого писателя в сочувствии разуверившегося во всем фельдшера Смирнова; нет также оснований утверждать, будто Куприн выдает Астреина за положительного героя и поэтизирует в «Мелюзге» этого дряблого, мягкого, безвольного, спившегосяинтеллигента, хотя многое внем всетаки импонирует писателю. И Смирнов, открыто ненавидящий мужика, и Астреин, искренне желающий ему добра, сострадательно к нему относящийся,— оба они, столь различные по взглядам и складу характера, имеют одно общее — ни тот, ни другой, по убеждению писателя, не нужны демократической России. Это — ничтожные, крошечные и, можно сказать, бесполезные люди, беспомощно барахтающаясяинтеллигентнаямелюзга. Конец этих людей в рассказе нелепо-трагичен: огромная тяжелая волна
разбушевавшейся реки, навалившись на Смирнова и Астреина, когда они были в лодке, обдала и сбила их с ног, подняла и швырнула в бездну головой вниз. Обезображенные тела Смирнова и Астреина снесены прочь весенним половодьем могучей реки. Таков заключительный эпизод «Мелюзги», развязка сюжета, насыщеннаяреалистическойсимволикой. В картине разбушевавшейся водной стихии, смывающей все наносное и непотребное,— повторение того философски-символического образа эпохи первойреволюции, чтопрозвучалранееводноименномкупринском рассказе: «Река жизни,— восклицал там рассказчик,— как это громадно! Все она смоет рано или поздно, снесет все твердыни, оковавшие свободу духа. И где была раньше отмель пошлости — там сделается величайшая глубина героизма» (IV, 284). Логикой повествования, всем строем рассказа выносился нравственный приговор интеллигенции, никак и ничем не связанной с народом, осуждалась на небытие человеческая «мелюзга». Такая позиция писателя была принципиально важна в годы общественного разброда, политической реакции, оживления мещанства и обывательскихнастроений. Не с этихлидемократических, народных позицийКуприн подошел в то время и к изображению оскотинившихся, одичавших офицеров в своем прекрасном расска(* 66)зе «Свадьба», написанном в самом начале 1908 года? 119 Ведь циник Смирнов из «Мелюзги» и подпрапорщик Слезкин из «Свадьбы» — духовные братья, психологическиродственные характеры. В Слезкине избыточно много хамства и цинизма в соединении с тупостью и жестокостью. Все, что не имеет прямого отношения к его службе, этот солдафон не признает и презирает. Книг он не любит; а из того, что когда-то пробовал читать, он не помнит ни заглавия, ни сути: все книги ему кажутся лживыми, описания же любви он считает достойными самого срамного издательства. Вообще он, по авторской характеристике, безоговорочно отвергал то, чего сам не понимал и что не входило в узкий обиход его армейской жизни: «Он презирал науку, литературу, все искусства и культуру, презирал столичную жизнь, а еще больше заграницу, хотя не имел о них никакого представления, презирал бесповоротно всех штатских, презирал прапорщиков запаса с высшим образованием, гвардию и генеральный штаб, чужие религии и народности, хорошее воспитание и даже простую опрятность, глубоко презирал трезвость, вежливость
Рассказ «Свадьба» был опубликован в сб. «Зарницы».— 1908,
и целомудренность» (IV, 106). Его ограниченный ум не воспринимал ни шуток, ни смеха, ни острот, и оттого он тяготится обществом веселящихся людей. Угрюмость и озлобление почти никогда не покидают Слезкина. На еврейской свадьбе он испытывает бессознательное раздражение, зависть и ненависть к тем, кто отдается веселью, и Слезкин — совсем как герои «Поединка» — в бешенстве бросаетсясобнаженнойшашкойнагостейихозяевдома. Сильно развита в Слезкине национальная и религиозная нетерпимость, особенно юдофобство — высокомерное презрение и ненависть к евреям. Он, как истый черносотенец, мечтает об организации кровавых погромов: хорошо бы прийти в роту и поднять солдат на истребление племени семитов. Еще лучше, если б представилась возможность броситься с оружием на «бунтовщиков» («вот, если бы бунт какой-нибудь случился... усмирение»),— уж тут Слезкин проявил бы себяпередначальством настоящим героем! Нечто подобное говорилии Веткин, и Осадчийв «Поединке». (*67) К несчастью для Слезкина, нет этого удобного случая, и он вымещает злобу на местечковом населении, да еще на солдатах. Особенно от него, достается солдатам: рядовому Греченке он перебил барабанную перепонку, денщика исхлестал по щекам за то, что тот, подавая на стол, уронил хлеб. У Слезкина нет инойформыобращенияссолдатами, кромегрубых, оскорбительныхокриков: «Поди умойся, болван», «Подыми перчатку, холуй» или короткое: «сволочь», «хам», «свинья». Что при этом испытывают солдаты — жертвы истязаний Слезкина,— в рассказе подробно не говорится, хотя читателю нетрудно представить недосказанное. Вообще в «Свадьбе» нет фигуры бунтующего солдата, который бы ощущал свою социальную связь с народом. И если с этой стороны мерить «Свадьбу» меркой горьковскоготворчества, содержавшего образысолдат-бунтарей (вцикле очерков «Солдаты», в «Федоре Дядине», отчасти в повести «Лето»), то купринский рассказ в идейном отношении, конечно, окажется ниже, ибо солдатская масса у Куприна по-прежнему «безмолвствует». Впрочем, так выглядели солдаты и в «Поединке». Объяснить это можно тем, что, во-первых, описанные в «Свадьбе» события, судя по всему, относятся к девяностым годам прошлого века, а не к эпохе первой революции; во-вторых, Куприн недостаточно хорошо знал примеры проявления революционного духа в среде солдат, чтобы делать художественные обобщения; в-третьих, рассказ задуман и выполнен в обличительно-сатирическом
апрель— № 1.— С. 1—18.
плане. Образ главного героя сатиричен от начала до конца, да и вся эмоциональная атмосфера «Свадьбы» — сатира на царскую военщину, столь же едкая, беспощадная, злая, как и в «Механическом правосудии» или в «Исполинах». Это позднее и дало право Бунину назвать купринский рассказ «очень жестоким, отдающимзлымшаржем, ноиблестящим» 120. Вот почему, когда рассказ «Свадьба» вышел в свет, против Куприна летом 1908 года было возбуждено судебное преследование 121. Оно мотивировалось тем, что (*68) русский офицер представлен в рассказе в самом отталкивающем виде. Петербургский цензор писал о «Свадьбе» следующее: «Офицер и все его товарищи по гарнизону изображены с такою мрачною окраской типов, что характеристика их, начерченная автором, является оскорбительною для русского офицерства, а отношение офицеров к евреям, переходящее все границы порядочности и приличия, может возбуждать вражду между отдельными частями населениявчертееврейскойоседлости» (V, 489). Против духовно измельчавшей буржуазной интеллигенции направлен небольшой рассказ «Последнее слово», написанный Куприным летом 1908 года. Рассказ построен в форме «последнего слова», якобы произносимого подсудимым в зале суда. Каждая фраза в этом воображаемом «последнем слове» пропитана чувством презрения и брезгливости к самонадеянному и тупому интеллигенту-обывателю, который, подобно Слезкину, как-то ловко умудряется «поругать, осмеять и опошлить» решительно все, до чего ни прикоснется и что бывает дорого и свято для каждого порядочного человека. Речь идет уже не о пьяном цинике Смирнове или расхлябанном офицере из «Свадьбы». Рассказ метит в того ограниченного и ничтожного пошляка, который, принимая вид профессора или адвоката, инженера или писателя, доктора, чиновника или педагога, в конечном счете всегда остается самим собою — себялюбивым, мелочным обывателем, склонным к пустой болтовне на любые темы и в душе совершенно равнодушным ко всему насвете, чтонеимеетпрямогоотношениякнемусамому. О такой обывательствующей интеллигенции в «Последнем слове» говорится в фельетонном стиле. Совсем в ином тоне — в тоне тревожных и скорбных раздумий о трагическом разрыве между интеллигенцией и народом — выдержан
120 Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т.— Т. 9— С. 405. 121 Печать сообщала: «А. И. Куприн привлекается к ответственности за оскорбление армии, которое усмотрено в его рассказе «Свадьба» (в альманахе «Зарницы»). На допросе у следователя г. Куприн виновным себя не признал. С него взята подпись о невыезде из Петербурга» (Известия... по литературе, наукам и библиографии.— 1908— № 10— С. 144).
рассказ «Попрыгунья-стрекоза». Он написан в конце 1910 года. В нем Куприн ведетчитателявтакую же, как и в «Мелюзге», глухую рязанскую деревню, чтобы лишний раз напомнить о беспросветной темноте и бедности, в которую погружена мужицкая Русь. И перед глазами встают те же невеселые картины: жалкие курные избы, занесенные снегом, мороз и стужа, нехватка хлеба и дров, и мужики, ворующие барский лес, и пьянство, и драки с проломом черепа, и бескультурье, дикость. Читая это, невольно опять припоминаешь исполненные суровой правды слова В. И. Ленина об одичалости народных масс, в особенности крестьянства: «Такой дикой страны, в ко-(*69) торой бы массы народа настолько былиограбленывсмыслеобразования, светаизнания,— такойстраны в Европенеосталосьниодной, кромеРоссии» 122. Куприн не отмечает в своем рассказе каких-либо признаков поворота к лучшему в быту, в жизни, в просвещении народа после первой революции. К нему в значительной мере применима оценка, данная позже большевистской «Правдой»: от писателя ускользала происходящая в деревне «творческая, созидательная работа», новое оказалось недоступным его взору 123. Не говорит он и о проникновении революционных идей в деревню, о чем за год перед тем рассказал Горький в повести «Лето» и на что Ленин считал необходимым обращать внимание, когда речь заходит о современной русской деревне 124 Куприна интересует другое — наличие огромной пропасти между народом и интеллигенцией. Попав в самую обыкновенную русскую деревню, трое столичных эстетствующих интеллигентов — живописец, поэт и музыкант — впервые осознают страшную истину: ничто не связывает их с трудовым населением России. Их попытка хоть как-то сблизиться с мужиками, их желание понять и усвоить цокающий и гокающий язык крестьян, вжиться в народный быт и верования оказались бесплодными. Разговорная народная речь звучала для них невразумительно, и они почувствовали невозможность «войти в темп» народной жизни, прочно устоявшейся «в течение множества лет». В свою очередь крестьяне глядели на приезжих интеллигентов исподлобья, угрюмо, с тайным недоброжелательством и
122 Ленин. В. И. Полн. собр. соч.—Т. 23— С. 127. 123 За правду— 1913— 3 окт— № 2. 124 Имеются в виду следующие слова Ленина: «В русской деревне появился новый тип — сознательный молодой крестьянин. Он общался с «забастовщиками», он читал газеты, он рассказывал крестьянам о событиях в городах, он разъяснял деревенским това- рищам значение политических требований, он призывал их к борьбе против крупных землевладельцев-дворян, против попов и чиновни- ков» (Полн. собр. соч.—Т. 30.—С. 316).
затаенным недоверием, словнонасвоихдавнихскрытыхврагов. «Мы были людьми с другой планеты» — вот горестный, но несомненный вывод, к которому пришли поэт, художник и музыкант. И трагическим воплем звучат заключительные фразы рассказа: «Вот,— думал я,— стоим мы, малая кучка интеллигентов, лицом к лицу с неисчислимым, самым загадоч-(*70)ным, великим и угнетенным народом на свете. Что связывает нас с ним? Ничто. Ни язык, ни вера, ни труд, ни искусство. Наша поэзия — смешна ему, нелепа и непонятна, как ребенку. Наша утонченная живопись — для него бесполезная и неразборчивая пачкотня. Наше богоискательство и богостроительство — сплошная блажь для него <...>. Наша музыка кажется ему скучным шумом. Наша наука недостаточна ему. Наш сложный труд смешон и жалок ему, так мудро, терпеливо и просто оплодотворяющему жестокоелоноприроды» (V, 221). Да, все это прискорбно, трагично, и сознавать это горько. Кто виноват в этом? Во всяком случае — не народ. Интеллигенция сделала очень мало или почти ничего не сделала и не делает для того, чтобы расковать руки многомиллионному великану, помочь ему найти дорогу к свободе, и он, самый великий народ на свете, все еще остается самым угнетенным 125. А ведь неизбежно настанет «страшный день ответа» перед народом, который напомнит интеллигенции о ее праздной бездеятельности словами крыловской басни. Что ответит интеллигенция в свое оправдание? Ничего. И это будет «самый тяжелый, бесповоротный смертный приговор» над нею, отъединившейся от народа и забывшейосвоемдолгепередним. Куприн не дает ответа на возникший у его героев вопрос. А было бы куда правдивее сказать (языком образов) в горьковском духе: «Подлинно культурная интеллигенция России должна быть революционной». Но нет этих четко выраженных мыслей в купринской «Попрыгунье-стрекозе». В ней есть другая мысль — оскрытойвнародныхмассах силе, оприродном нравственном здоровье
В раздумьях героев <Попрыгуньи-стрекозы» можно уловить отголосок мыслей Горького о русском народе, высказанных в «Заметках о мещанстве»: «Тяжелая жизнь выработала в нем нечеловеческую выносливость, изумительную способность пассивного сопротивления, и под гнетом злой силы государства он жил, как медведь на цепи, молчаливой, сосредоточенной жизнью пленника, не забывая о свободе, но не видя дороги к ней. Народ по природе сильный ж предприимчивый, он долго ничего не мог сделать своими крепкими руками, туго связанными бесправием; неглупый, он был духовно бессилен, ибо мозг его своевременно задавили темным хламом суеверия; смелый, он двигался медленно и безнадежно, ибо не верил в возможность вырваться из плена; невежественный, он был тупо недоверчив ко всему новому и не принимал участия в жизни, подозрительно косясь на всех» (Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 23.— С. 360).
и крепости ума народного, который «все способен понять, что выражено логично, просто и без иностранных (*71) слов», напоминание о том, что забвение интересов народа и отстранение от его духовных запросов для интеллигенции равносильно смерти. В годы столыпинской реакции мысль эта звучала жизнеутверждающе ипризывно. Онаисейчаснепотеряласвоейзначительности.
10 Как художник, озабоченный положением неимущих слоев русского общества, Куприн, рисуя горестную их жизньвсовременной ему России, не могнедумать о будущем своего народа, страны и государства. Будущее дразнило воображение его героев в «Молохе», «Поединке», «Кори», «Тосте» и грустно настроенных интеллигентов из «Попрыгуньи-стрекозы». Даже безымянный персонаж из рассказа «В трамвае» (1910), устало толкуя о бренности всего земного, с радостью цепляется за мысль о будущем: «А там, на Главной Станции,— почем знать? — может быть, мы увидим сияющие дворцы под вечным небом, услышим нежную, сладкую музыку, насладимся ароматом невиданных цветов. И все будем прекрасны, веселы, целомудренно-наги, чисты и преисполнены любви» (V, 178). И рассказчик вупоминавшемся выше «Искушении» (1910) тоже глубоко уверен в том, что когда-нибудь, в отдаленном будущем, «жизнь на нашей земле станет дивно прекрасною. Дворцы, сады, фонтаны... Прекратится тяготение над людьми рабства, собственности, лжи и насилия... Конец болезням, безобразию, смерти... Не будет больше ни зависти, ни пороков, ни ближних, ни дальних,— все сделаются братьями» (V, 206). Социальная доктрина Куприна, при всей ее утопичности и неясности представлений о путях и средствах ее осуществления, в высшейстепеникрасиваинеотразимопривлекательна. Разве не заманчиво думать о такой жизни и стремиться к ней? Беспокоит только один вопрос: что будет потом, когда человечество достигнет вершины счастья? Вопрос этот может показаться праздным или наивным. Герои Куприна и он сам все-таки задают его себе и пытаются на него ответить. Однако в попытке решить его они впадают в неразрешимое для них противоречие: будущее влекло их неудержимо — и одновременно пугало. И ответ на вопрос о будущем выглядит у Куприна не только неожиданным, но и явно превратным. Он основывается на признании не только непрочности и непродолжитель-(*72)ности возможного в будущем земного счастья, но и чуть ли не роковой неизбежности кары для чрезмерносчастливыхлюдей.
Именно в таком духе философствует о будущем рассказчик в «Искушении». Люди «объедятся» счастьем, насытятся им по горло, в избытке наполнятся всеобщей добродетелью, станут почти святыми на цветущей земле — и тогда... Что может произойти тогда? А то, что вступит в силу некий неисповедимый законотрицания: люди захотят вернуться вспять, придут к своему «ужасному кровавому оргаистическому концу», и земля снова превратится в тлен и прах, человечество окажетсяотброшенным назад, висходноесостояние. Эта мысль всмутных, как былетучих очертаниях, видимо, являлась Куприну еще раньше — во время писания рассказа «Тост» (1906), в котором одна из героинь, насладившись безмятежным счастьем, с оттенком грусти тайно завидует людям прошлого: у них было меньше земных благ, зато их трудная жизнь была красивогероической. Спустя полтора года Куприн перевел на русский язык стихотворение Пьера Беранже «Предсказание Нострадама на 2000 год» 126. Придворный медик Карла IX, французский ученый-астролог XVI века Нострадам в своей стихотворной книге «Века» (1557) предсказывал «большие превращения в двухтысячном году» — неизбежность падения монархий в Европе и, в частности, падение династии французских королей, которые вследствие этого превратятся в нищих и бродяг. В переведенном Куприным стихотворении возникает жалкая картина: правнук французского короля — оборванец, весь «отрепанный старик», «больной, без башмаков», страшно «худой и золотушный»
— униженно выпрашивает милостыню у своих сограждан! Он напоминает им о том, что его прадед когда-то был венчан на царство самим папой римским, отец же умер в бедности и в тюремном заточении, а сам он, изгнанный из земли своих отцов, долго скитался на чужбине, лишенный пристанища, и вот теперь с посохомвместоцарскогожезлаврукахвынужденпобиратьсякуском хлеба: Скончался моиотецвдолгах, втюрьмехолодной. Ктруду янепривык... И, нищихжизнь влача, Изведатьмнепришлось, чточувствуетголодный Икакбезжалостна десница богача. (*73) Явновьпришелвтвоипрекрасные владенья, О, ты, моихотцовизгнавшая, земля! Изсострадания кбезмерности паденья
Пророческое предсказание забытого астролога-медика должно было составить основу сюжета повести «Короли в изгнании», которую в то время задумал Куприн и намеревался написать. Сюжетную схему повести он в общих чертах сообщил в беседе с газетным репортером в начале ноября 1908 года: «Изгнанные повелители ведут скучную, утомительную жизнь, полную мелких дрязг, дрянных сплетен, маленькихсчетовинепрерывнойкарточнойигры» 128. Ни тогда, ни позднее названная повесть не появилась, но детали ее содержания обнаруживаются в рассказе <Королевский парк», где авторские размышления о будущности облеченывформу фантастического видения. Этот рассказ-фантазия написан в январе 1911 года 129. Здесь Куприн уже не ограничился изображением жалкой участи в далеком будущем могущественных владык. Он попытался мысленно перенести читателя в это таинственное завтра. Оно, по Куприну, настанет лет через шестьсот — к началу двадцать шестого столетия. И придет оно само собою, без крови и насилия, вследствие добровольного отказа «земных властителей» от их прежних прав на трон и власть, ибо они «сами поняли, что обаяние их власти давно уже стало пустым словом» (V, 273). И вот не стало на земле ни рабов, ни хозяев, ни цветных, ни белых, ни войн, ни угнетения. Все счастливы и свободны, живут в мире и «сытом благополучии», трудятся ежедневно лишь по четыре часа, ибо многое делает машина. Куприн пишет: «Гений человека смягчил самые жестокие климаты, осушил болота, прорыл горы, соединил моря, превратил землю в пышный сад и в огромную мастерскую и удесятерил ее производительность» (V, 272). Картина эта хорошо знакома: она впервые была нарисована еще в «Тосте» (1906), а позже
— в «Искушении». Однако после того как земная жизнь чудесно и неузнаваемо изменилась, так что были совершенно изжиты (*74) все человеческие пороки и восторжествовала добродетель, в обществе гипотетического будущего стало до невероятности скучно, и люди — от тоски и от избытка «сытого благополучия» — затеяли взаимнуюрезню: <...все человечество в каком-то радостно-пьяном безумии бросилось на путь войны, крови, заговоров, разврата и жестокого, неслыханного деспотизма...» (V, 127 Куприн А. И. Полн. собр. соч.: В 9 т. (1912—1915).— Спб 1912— Т. 7— С. 12. 128 Биржевые ведомости.— 1908.— 8 ноября. 129 Первая публикация рассказа — в журнале «Современный мир»,
272). Ну, а конец уже известен: люди разрушили и обратили «в прах и пепел все великие завоевания мировой культуры». Вот, оказывается, какова конечная судьба «докучногообщественногорежима». Значит, стоило Куприну от общих рассуждений и жарких мечтаний о желанном светлом будущем перейти к художественному воплощению более далекого времени, как оно предстало в его изображении неинтересным и в своих последствиях даже опасным для человечества. И тут писатель-демократ — хотел он того или не хотел — объективно смыкался с врагами социализма. В сущности, социально-фантастический рассказ «Королевский парк» заключал вариацию мотивов творчества Достоевского,— в частности его «Записок из подполья» и «Подростка»,— ядовито иронизировавшего над «хрустальными дворцами» будущего, в которых все будет устроено «чрезвычайно благоразумно», да зато жить там будет «ужасно скучно», и люди, пожалуй, начнут втыкать в тело друг другу золотые булавки, ибо чего только человек не выдумает от скуки! Эти идеи Достоевского воскрешали и усиленно пропагандировали в годы столыпинщины русские махисты в философии, реакционеры в политике и буржуазные модернисты в литературе, все дружно писавшие о социализме как «царстве скуки», о нивелировании человека, о невозможности расцвета человеческой индивидуальностиприсоциализме. Нет сомнения, что на эволюции начального замысла «Королевского парка» и воплощении его в этом рассказе отразилось «сознательно враждебное» влияние реакции. Не связанный с активными общественными силами России, которые одни способны были и готовились преобразовать жизнь, Куприн плохо знал, насколькопритягательныдлянародныхмассидеисоциализма, имевшиеи всреде русской интеллигенции много приверженцев, гораздо больше, чем это представлялось Куприну. Поэтому его рассуждения о социалистическом обществе были фальшивым пением с чужого голоса. И, конечно, был прав критик-большевик М. Ольминский, писавший в (*75«Правде» в сентябре 1912 года отом, что, выпустив рассказ «Королевский парк», Куприн лишь показал, что в своем представлении о социализме он «не смог стать выше пошлостей, которые твердитсамый заурядныйбуржуй» 130. Впрочем, Куприн и не настаивал на том, что его понимание будущего и представление о нем являются верными и безошибочными. Показательно, что
1911, № 3. Ольминский М. По литературным вопросам.— М.; Л., 1932.-С.
37.
еще за год до того, как М. Ольминский выступил с осуждением «Королевского парка», Куприн сам поставил под сомнение правоту своих фантастических предположений. В рассказе «Телеграфист» Куприн писал осенью 1911 года, что ведь никто точно не знает, каким обернется мир будущего: принесет ли он с собою «всеобщий дикий бунт» и «внезапную усталость и расслабление», или же у людей к тому времени «выработаются новые инстинкты и чувства, произойдет необходимое перерождение нервов и мозга, и жизнь станет для всех удобной, красивойилегкой» (V, 329). И почти в то же самое время — осенью 1911 года — Куприн начал писать повесть «Жидкое солнце» (закончена год спустя), в которой герои выступают то самоотверженными работниками во имя будущего, то скептиками по отношению к этому будущему. Так, гениальный ученый Чальсбери, являясь бескорыстным и преданным другом человечества, посвящает свое многолетнее научное творчество и все душевные силы счастью будущих поколений, для которых он хочет сделать земной шар настоящим раем. «В этом бескорыстном, чистом служении отдаленному грядущему я почерпаю свою гордую уверенность и силы», — говорит Чальсбери, готовясь во имя счастья и радости будущего человечества осветить весь мир солнечным светом, сгущенным в газ (V, 439). Но к труду икидеям Чальсберис недоверием относится другой персонаж повести — «не то русский, не то поляк и, кажется, анархист» — Петр: он усмехается добродушно-презрительной улыбкой, слыша, как толкуют при нем о жизни и счастье людей очень отдаленного будущего. Ценен человек, а человечество ничтожно — таково убеждение этого славянина. Он говорит Чальсбери: «Я все время в душе смеялся над вашими сентиментальными заботами о счастии людей миллионных столетий <...>, но, (*76) узнавши близко вас самого, я также узнал, что чем ничтожнее человечество, тем ценнее человек, и поэтому я привязался к вам...» (V, 444—445). Вскоре и сам Чальсбери с горечью, колебаниями и болью отказывается от всего, что он еще вчера делал и говорил. Одна из причин тому — пережитая им «маленькая личная драма»: жена Чальсбери, красивая и легкомысленная, увлеклась Мон де Риком, который выдавал себя за сподвижника, друга и соратника ее мужа по научным исследованиям, стала его любовницей и затем сбежала с ним. Внешне красивый, как будто воспитанный и корректный, исполнительный на службе и с подчеркнутой вежливостью относившийся к своему другу, на деле Мон де Рик оказался не только расчетливым и эгоистичным, но и двудушным, неискренним и подлым. Все вместе взятое сильно
поколебало доверие, любовь и уважение Чальсбери к людям, которые, казалось, были ему столь близки и так бескорыстно преданны, и заставило его усомниться в добропорядочности и моральной чистоте близких и дальних людей и, наконец, разувериться в способности грядущих поколений к счастью, любви и бескорыстному самопожертвованию. Чальсбери начинает думать, что человеческое общество с годами будет вырождаться: усилится власть капитала, в мире останутся «миллионы голодных оборванцев, воров и убийц», а великие открытия, сделанные учеными, пожалуй, станут «достоянием кучки негодяев», которые употребят плоды человеческого ума и труда на создание «пушечных снарядов и бомб безумной силы» (V, 446). Так следует ли ради этого самоотвергаться, идти на подвиг и риск? На этот вопрос у Чальсбери есть свой ответ: «Я понял, вернее, почувствовал, что не стоит будущее человечество ни заботонем, нинашейсамоотверженной работы» (V, 446). Эти резкие и в психологически-нравственном отношении недостаточно мотивированные повороты в рассуждениях и поведении главного героя «Жидкого солнца», несомненно, отражают неуверенность и колебания самого Куприна. Но надо согласиться: в опасениях писателя — немалая доля трезвого и мрачного предвидения того, что капитализм непременно использует научные открытия и технические достижения в целях истребления людей средствами «снарядов и бомб безумной силы». Обоснованность тех опасений Куприна подтвердила вскоре начавшаяся первая мировая война;, в какой-то мере они сбываютсяивсовременномбуржуазноммире. (*77)
Глава II. НЕОСУЩЕСТВЛЕННОЕ. — «ЯМА» В период реакции наряду с такими произведениями, как «Мой паспорт» (1908), «Марабу» (1909), «Сказка о затоптанном цветке» и «Мученик моды» (1910), выдержанными в тоне незлобивой шутки или мягкой иронии, согретыми доброжелательным юмором, то светлым, то слегка грустным, порою с
комичными ситуациями и неожиданным поворотом в развитии сюжета, но очень живыми по языку и непринужденными в своей повествовательной манере, Куприн создал еще несколько небольших по объему поэтичных рассказов и очерков о детях, животных и зверях («Бедный принц», «В клетке зверя»), о полетах на аэростате и в аэроплане («Над землей», «Мой полет», «Устроители»). В те же годы писатель изредка обращался к переделке или значительной доработке своих прежних рассказов, создавая их новую редакцию. Так он поступил, например, с забытым к тому времени рассказом «Наташка» (1897), превратив его в до неузнаваемости обновленный рассказ «По-семейному» (апрель, 1910), которыйпроизвелсильноевпечатлениенаТолстого. Однако не все из задуманного в ту пору Куприным — а иногда и частично им написанного — увиделосвет, дошлодочитателей, иневсесохранилосьдонаших дней. Было немало произведений, которые и после продолжительной над ними работы все-таки остались незавершенными. О них мы знаем либо из переписки Куприна, либо из его газетных интервью. Между тем, даже и то, что по разным причинам небыло осуществлено иливовсе неначато, хотя и имелось в авторском замысле, заслуживаетвниманияисторика литературы. Следует назвать прежде всего повесть «Жизнь». Из переписки Куприна явствует, что в 1907 году он в несколько приемов диктовал эту повесть стенографисту. Работу над ней он предполагал продолжить в Гельсингфорсе, куда приехал из Петербурга в марте 1907 года. Однако начальные листы рукописи оказались затерянными. В письме от 22 марта Куприн просил Ф. Батюшкова поискать их в его письменном столе на прежней квартире и незамедлительно прислать. Через три дня — двадцать пятого — Куприн жалуется Ф. Батюшкову: «Писать не могу по той причине, что не захватил всех (*78) листов с повестью «Жизнь». Ради бога, поищи» 131. Дальнейшие следы работы писателя над повестью теряются, и нам не известны теперь ни ее содержание и направленность, ни судьба тех страниц, чтобылитогданабросаны. Среди задуманных, но так и не написанных произведений,— повесть «Короли в изгнании» (1908), упоминавшаясявышевсвязисрассказом «Королевскийпарк». В 1908 году Куприн писал также пародийный роман «Любовь Армана и Генриэтты» 132. Несколько позже он принялучастиевнаписании романа «Три буквы». Роман был
131 А. И. Куприн о литературе.— С. 226.
Сюжетная схема этого романа была воспроизведена в газете
«Свободные мысли», 1908, 15 апреля, № 49.
задуман как коллективное беллетристическое произведение, отдельные главы которого предполагалось написать разным лицам. Соавторами «Трех букв», помимо Куприна, должны были быть: И. Потапенко, Вас. Немирович-Данченко, А. Аверченко, А. Каменский, Тэффи, А. Измайлов, О. Дымов, И. Ясинский, А. Будищев, П. Гнедич, А. Рославлев. Редакция «Синего журнала», сообщая 12 февраля 1911 года о предстоящем печатании ею «сенсационного» романа, не сомневалась в том, что «испытанные беллетристы» развлекут читателя этим «шуточным литературным подарком и, как знать, может быть, сорвут венец с главы автора «Рокамболя»...» 133. Стало быть, роман «Три буквы» должен был явиться фантастически-приключенческим повествованием, детективом в духе многотомного романа Понсон дю Террайля. Как сообщалось в «Синем журнале» в конце февраля того же года, Куприным были написаны и сданы в редакцию первые четыре главы романа; назывались они так: «Кровавая мышеловка», «Роковой бриллиант», «Судьба», «Древнееврейская буква» 134. В редакционном объяснении говорилось об этих главах: «Перед нами строки, написанные А. И. Куприным. Блестят искорки купринского юмора, мелькают характерные черточки его «быта», остроты и меткие наблюдения. Развивается фабула, растет действие» 135. Начальные главы «Трех букв» были напечатаны в «Синем журнале» 26 марта (№ 14) и 2 апреля (№ 15) 1911 года. Предполагалось, что, после того как каждый из соавторов напишет по одной главе, Куприн закончит на-(*79)чатый им роман. Но продолжения романа не последовало, и Куприну не пришлось писать заключительную главу. С пародийным романом «Любовь Армана и Генриэтты» произошло то же, что и с приключенческим «Трибуквы». В числе неосуществленных замыслов Куприна была повесть «Желтый монастырь». В прессе появилась информация о том, будто эта повесть, освещавшая нравы монашества «подстоличных» обителей, к концу 1911 года была уже написана; указывалось даже, что она будет в следующем году печататься в журнале «Современник» 136. Однако повесть в печати тогда не появилась. Как можно заключить, она в ту пору не была завершена. Работу над «Желтым монастырем», судя по газетным извещениям, Куприн возобновил
133 Синий журнал.— 1911.— № 8— С. 13. 134 Там же— 1911.— № 10— С. 10. 135 Синий журнал— 1911— № 8— С. 13. 136 Известия ... по литературе, наукам и библиографии.—1912.— №1.— С.3.
весною 1916 года 137. Судьба рукописи «Желтого монастыря» поныне остается невыясненной. Особого внимания заслуживает неосуществленный роман «Нищие». Роман был задуман как продолжение «Поединка», с образом Ромашова в центре повествования. Имелось в виду, что Ромашов не убит на дуэли. Его дальнейшая судьба в общих очертаниях мыслилась Куприну так: «Я вижу, как, выздоровев после тяжелой раны, он уходит в запас, вижу, как на станции Проскурово его провожают только двое его однополчан — Бек-Агамалов и Веткин. Он садится в поезд и, полный надежд, едет, как кажется ему, навстречу новому, светлому будущему. И вот он в Киеве. Начинаются дни безработицы, скитаний, свирепой нужды, смены профессий, временами прямо нищенство — писем к «благодетелям» и «меценатам» с просьбой о помощи» 138. Бедственная жизнь отверженных обществом, быт и нравы людей, столкнутых «на дно», опустившихся до нищенства,— вот что, по первоначальному замыслу, должно было составить тему «Нищих». В беседе с газетным репортером Куприн напомнил, что местом действия «Нищих» будет Киев, а содержанием — горести и радости героя: «Годы репортерства в страшной бедности и веселой молодости, разлив Днепра, запах бе-(*80)лой акации, цветущие каштаны, столетние липы царского сада, цветы и пещеры, пристань, ночлежки — много радостного и печального!..» 139 В этих наметках видно много автобиографического. Обстоятельства сводят бывшего офицера — героя романа — с босяками, бездомными бродягами, обитателями ночлежек, нищими, проститутками. Среди проституток Ромашов встречает и Шурочку Николаеву, которая очутилась в публичном доме. В этой связи Куприн, по-видимому, намеревался изобразить «вертепы разврата», дать картины нравов в домах терпимости, и поэтому он заранее предупреждал Ф. Батюшкова о том, что «большая повесть», которую он пишет, будет «очень нескромна» 140. Поясняя мысль романа, Куприн сказал: если «Поединок» был поединком с царской армией, то «Нищие» — это «поединок с жизнью, борьба за право быть свободнымчеловеком» 141. Этими планами и намерениями Куприн поделился с Горьким еще 5 июня 1905 года — вскоре после выхода «Поединка». Горький тогда очень заинтересовался
137 А. И. Куприн о литературе.— С. 336. 138 Куприна-Иорданская М. К. Годымолодости.— С. 231. 139 А. И. Куприн о литературе.— С. 288. 140 Там же.— С. 224. 141 Куприна-Иорданская М. К. Годымолодости.— С. 255.
«Нищими», горячо советовал приняться за них сейчас же, не откладывая. Он надеялся, что новый роман Куприна — подобно «Поединку» — «вскроет язвы нашего общественного строя и приведет сознание читателя к неизбежности революционногопути» 142. Но в осуществлении темы и замысла «Нищих» перед Куприным встали почти непреодолимые препятствия. Первое из них — смерть Ромашова в конце «Поединка». Куприну казалось, что без Ромашова — своего двойника — ему невозможно писать «Нищих» как вторуючасть «Поединка». Он не раз жаловался: «...кончив «Поединок» смертью Ромашова, я отрезал себе возможность в «Нищих » снова вывестиего» 143. ИхотяГорькийуверялКуприна, что вновом романе больше не нужен никакой поручик Ромашов, что надо перестать оплакивать покойника, забыть о нем и дать в «Нищих» новые лица, вывести иные характеры, заговорить «о рабочих и людях, с ними соприкасающихся»,— Куприн не хотел расстаться с Ромашовым, казалось, был не в силах победить свое к нему «влеченье — роднедуга». (*81 )Было и еще одно важное обстоятельство, служившее трудно преодолимой для писателя помехой в реализации темы «Нищих». В то время как Горький представлял «Нищих» романом, который приведет сознание читателей «к неизбежности революционного пути», а в авторе надеялся увидеть «глашатая революции», сам Куприн не был столь глубоко проникнут таким настроением и не намеревался акцентировать в романе мотивы революционного протеста. Роман мыслился им вначале как социально-бытовой, но художественная форма выражения главной идеи («борьба за право быть свободным человеком») представлялась ему не совсем ясной. Первоначальный замысел романа постепенноменялся. Набросав весною 1905 года общий план «Нищих», Куприн начал их писать в мае следующего, 1906 года. Как вспоминает В. Боцяновский, у Куприна был написан подробный конспект романа, составлена особо разграфленная таблица-схема произведения 144. Однако с первых шагов работа подвигалась трудно. Пришлось переключиться на рассказы. Осенью 1906 года для продолжения работы над романом он уехал в Крым 145. Но административная высылка из Балаклавы в Алушту выбила его из равновесия. Новое упоминание о «Нищих» находим в
142 Там же — С. 232. 143 Там же — С. 227. 144 Рукописный отдел ГБЛ, ф. 218, № 686, ед. хр. 18. 145 21 сентября 1906 года Куприн писал Ф. Батюшкову из Алушты: «Я чувствую себя бодро и точу перо на „Нищих"».
письме к Ф. Батюшкову от 25 марта 1907 года. Куприн обещает отдать свой роман в журнал «Мир божий». В том же году редакция «Шиповника» сообщала, что в ближайших книгах этого альманаха будет помещен роман Куприна «Нищие» 146. Очевидно, Купринсобиралсязакончитьегов 1907 году. Он не был завершен и через полгода. Уезжая в июне 1908 года в Ессентуки лечиться, Куприн заявил, что там он продолжит работу над романом: «Весь план у меня настолько готов, так живы все лица и события, что я мог бы закончить его в месяц» 147. Действительно, через месяц газеты уже оповещали о выходе в ближайшее время второго сборника «Земля» с романом Куприна «Нищие» 148. Это сообщение казалось настолько достоверным, (*82) что Горький, заинтересовавшийся романом Куприна, в июле 1908 года запросил С. П. Боголюбова: «Разве второй сборник «Земли» с «Нищими» Куприна еще не вышел? » 149 Сборник-то вышел, но в нем все еще не было «Нищих». Когда в августе 1908 года, по возвращении из Ессентуков, Куприна спросили о его ближайших планах, он ответил: «Да вот, уеду опять в Даниловское и закончу там большую повесть «Нищие», которуюяужедавнозадумал...» 150 Именно в этом году в газетах промелькнули сообщения, свидетельствующие об известном отступлении писателя от первоначальной поэтической идеи «Нищих». Вот что со слов Куприна писалось о «Нищих» в газете «Слово» в 1908 году: «Основной замысел романа — показать потерю красоты и свободы «чистых и непосредственных переживаний» в будничной мещанской узкой борьбе за существование» 151. Репортер газеты «Новая Русь», опять-таки ссылаясь на слова Куприна в беседе с ним, писал, что в романе «Нищие» автор протестует «против нищеты и трусости человеческого духа, спеленутого обязательствами, условностями и преданиями», и что главная идея этого романа — «триединая троица: бог — человек — зверь» 152. Наконец, еще одно — более позднее — высказывание на этот счет. Излагая содержание своей беседы с писателем, критик А. Измайлов утверждал, что Куприна интересует в романе не обездо
146 Шиповник — 1907— Кн. 3 — С. 309. 147 А. И. Куприн о литературе.— С. 288. Вот журнальная перепечатка из газет: «В непродолжительном времени выйдет второй сборник «Земля». В нем будут помещены:
рассказ Леонида Андреева «Небо и земля», мистерия Байрона в переводе И. А. Бунина, повесть Бориса Зайцева, роман «Нищие» А. И. Куприна и др.» (Известия... по литературе, наукам и библиографии — 1908 — № 8 — С. 115).
А. И. Куприн. Забытые и несобранные произведения.— Пенза.— 1950 — С. 298.
150 А. И. Куприн о литературе.— С. 291.
151 Слово — 1908 — №610.
152 Новая Русь.— 1908 — № 4.
ленная часть человечества, не те нищие, которых живописал Крестовский в «Петербургских трущобах», а нечто совсем другое: «На самом деле, «Нищие» Куприна не имеют ничего общего с этими нищими. Его книга будет о нищем человечестве, о людях, которые вместо гордого назначения властвовать, наслаждаться жизнью, обокрали себя, сделали нищими, подчинили себя тысяче всяческих запретов и живут век жалкими банкротами. Такие нищие могут быть среди миллионеров и кровных аристократов, и роман будет захватывать не один какой-либообщественныйслой, ажизньвовсейеешироте» 153. (*83) Здесь очевидно некоторое отклонение автора «Нищих» от начального содержания и идеи романа. Легко видеть, что остросоциальная проблематика «Нищих» с течением времени была оттеснена проблемами философсконравственными, и вместо того, чтобы развернуть социальную и личную драму обитателей «дна», Куприн теперь намеревался писать о духовной нищете людей
— бедных и богатых, неимущих и миллионеров, о нищенстве буржуазной цивилизации современного мира собственников. Допустим, что кое-что в высказываниях Куприна было в печати неточно передано его интервьюерами. Но вот небольшая заметка «О нищих», напечатанная в декабре 1910 года и, возможно, содержащая конспективное изложение главной мысли романа. Куприн пишет: «Подобно нашему отдаленному предку, зарывавшему, озираясь, кусок оленины в моху корней дерева, мы ревниво накопляем богатство и власть, каждый для себя. Акогдаумрем — кчемунам нашинищенские, тайнозашитыевтюфяк, сгнившие деньги? Власть и богатство — самые яркие формы нашей нищенской цивилизации» (IX, 125). Мысль автора заметки сродни той, которая присутствует в горьковском романе «Фома Гордеев», где артист Римский-Каннибальский, «посвятивший всю жизнь свою обличению пороков», обвиняет купеческого сына Фому в человеческой нищете: «...ты — дурак и нищий, ибо слишком богат! Тут — мудрость: всебогачи — нищие» 154. В купринской заметке «О нищих» несколько ослаблен социальный акцент и возобладали отвлеченно-моралистические рассуждения писателя. В этом тоже, думается, следует видеть негативное влияние реакции на творческую практику и миропонимание Куприна. Писателю, по-видимому, было трудно соединить воедино мысль о борьбе «за право быть свободным человеком» с мыслью о духовном нищенстве всего человечества. Оттого-то так медленно, так трудно, 153 А. И. Куприн о литературе. — С. 319.
дажемучительнопротекалаработанад «Нищими». И поэтому он охотно отвлекался от сюжета и образов этого романа ради работы над другими произведениями, в частности над повестью «Яма», к написанию которой он приступил как раз в 1908 году. Правы в своих предположениях П. Н. Берков и Э. М. Ротштейн: некоторые картины, эпизоды и лица, предназначавшиеся вначале для «Нищих», перешли в повесть «Яма»; таковы сцены (*84) разгрузки арбузов на днепровской пристани и пирушки торговок на рыночной площади, рассуждения репортера Платонова о «человеческом нищенстве» 155. Известно, что местом действия в «Яме» стала окраина того же Киева, вкоторомдолженбылочутитьсяРомашоввромане «Нищие». Нельзя, однако, согласиться с П. Н. Берковым, что с 1909 года Куприн больше не возвращался к этому роману 156. Нет, Куприн работал над «Нищими» не только в 1909 году, но и летом 1912 года, вскоре после возвращения из-за границы, уже после того как давно была опубликована первая часть «Ямы» и писалась вторая. Осенью 1912 года, например, Куприн сообщил газетному корреспонденту: «У меня закончен и требует только некоторой отделки объемистый роман «Нищие»...» 157 Еще через год Куприн, уточняя замысел и объем произведения, сказал, что приступает к обработке этого романа: «Последний мною задуман весьма широко. Полагаю, что роман займет листов 60 печатных...» 158 К сожалению, ниоднойстраницыэтого «объемистогоромана» несохранилось 159. По-видимому, главной причиной неудачи, которую потерпел Куприн в работе над «Нищими», было не то, что какая-то часть материала из этого романа перешла в повесть «Яма», а то, что начиная с 1912 года, особенно после заграничной поездки, Куприн стал с несколько иной эстетической меркой подходить к своему будущему произведению и к пониманию задач литературы
154 Горький М. Полн. собр. соч.: В 25 т.— Т. 6.— С. 605 155 Перечисляя представителей «ненужных, шутовских профессий», какими, по его мнению, являются надзиратели, судьи, прокуроры, тюремщики и чиновники, Платонов заключает: «Все они обслу- живают человеческую жадность, трусость, порочность, рабство, узаконенное сладострастие, леность — нищенство! Да, вот оно, на- стоящее слово: человеческое нищенство! А какие пышные слова! Алтарь отечества, христианское сострадание к ближнему, прогресс, священный долг, священная собственность, святая любовь! Ни одному красивому слову я теперь не верю, а тошно мне с этими лгунишками, трусами и обжорами до бесконечности! Нищенки...» (VI, 228—229). 156 Берков П. Н. Александр Иванович Куприн.— С. 138. 157 Петербург, газ.—1912.— Октябрь. 158 Биржевые ведомости.— 1913.— 12 июня. 159 В. Боцяновский, ссылаясь на свидетельство Е. М. Куприной, сообщил Э. М. Ротштейну в письме от 10 августа 1939 года, что весь относящийся к роману материал был в 1919 году оставлен Купри- ным в Гатчине и до сих пор не обнаружен (Рукописный отдел ГБЛ,
вообще. Теперь ему уже кажется не столь важным и нужным пи-(*85)сать о нищенстве человеческого духа. Он начинает говорить о необходимости отражения в литературе героических сторон действительности: «Меня влечет к героическим сюжетам. Нужно писать не о том, как люди обнищали духом и опошлели, а о торжестве человека, о силе и власти его» 160. Это было сказано им в 1913 году.
3 От романа «Нищие» нити протянулись к повести «Яма», творческая история которой в значительной мере повлияла на его судьбу. Начиная с весны 1908 года, когда более или менее отчетливо созрел замысел «Ямы», Куприн в своей работе все время раздваивался между этой повестью и романом «Нищие», очень часто брался за написание то того, то другого произведения, словно еще не решив окончательно, которому из них отдать предпочтение. Вот он в июне 1908 года едет на юг, в Ессентуки, и одновременно хочет продолжить «Нищих» и отделать начальные главы «Ямы» 161. Возвратясь с юга, Куприн решает закончить осенью оба этих произведения 162. Лишь в октябре 1908 года он твердо закрепился на мысли закончить сначала первую часть повести, а затем вернуться к роману. Поступить так его побуждала необходимость дать «Яму» в третий альманах «Земли», запланированный к выходу на весну следующего (1909) года. С ноября 1908 года Куприн отдался всецело работе над «Ямой». Писал он ее в Даниловском иКруглицах. В ходе работы Куприн обратился 11 ноября 1908 года к М. Меньшикову с просьбой прислать ему недавно изданную книгу З. Воронцовой «Записки певицы из шантана». Тот ответил, что «Записки» можно купить у букинистов на Литейном, и Куприн просит Ф. Батюшкова (в письме от 25 ноября) достать книгу и поскорее прислать ее в Даниловское, вместе с правилами для женщин, находящихся в публичной доме. Эти материалы нужны были для «Ямы» 163. К середине декабря было написано в общем четыре главы повести. Он отправил их внабор, неоставивусебячерновиков, чтомешалодальнейшему писанию. (*86) С января 1909 года работа продолжалась уже в Гатчине. Туда к Куприну
ф. 218, № 686, ед. хр. 18). 160 А. И. Куприн о литературе.— С. 324. 161 Отрывком из «Ямы» был рассказ «Троица», напечатанный сначала в журнале «Вопросы пола», 1908, № 1, и затем в журнале «Пробуждение», 1908, № 19 162 А. И. Куприн о литературе.— С. 291. 163 Там же — С. 230.
приезжал представитель Московского книгоиздательства (выпускавшего альманах «Земля») В. С. Клестов и просил поскорее дать рукопись пятой и шестой глав для набора, который производился по мере завершения главы, прямо с черновиков. Рассказывая позднее об этом посещении, Куприн жаловался, что Клестов не только торопил его, но нырял своим ярославским глазом в его «отвратительные черновики и еще при этом колебался, на чем ему остановиться: на «Яме» или на «Нищих». В феврале 1909 года Куприн переехал в Житомир. «Я очень много работаю. Сейчас разогреваю десятую главу»,— пишет он Ф. Батюшкову 3 марта 164. Много работать приходилось потому, что требовалось срочно — в марте — написать для «Земли» еще две главы — одиннадцатую и двенадцатую. Оставались считанные дни. Надо было спешить. Написанное он надеялся «переутюжить в корректуре», поэтому настойчиво просил издательство во что бы то ни стало высылать наборные листы. На издательство Куприн жаловался в одном из писем: «Несмотря на 9 моих телеграмм в Московское издательство, телеграмм с отчаянными просьбами о присылке 11-йи 12-й глав, я нарасстояниидвухнедельнеполучилдажеответа» 165. Наконец 25 марта 1909 года вышел альманах «Земля» с первой частью повести «Яма». В том же году Куприн приступил к продолжению «Ямы», к ее второй части. На вопрос корреспондента «Петербургской газеты», правда ли, что ему наскучила жизнь в Житомире, и не собирается ли он уехать за границу, Куприн ответил: «Нет, сейчас я по уши сижу во второй части «Ямы». Пока я не кончу, буду находиться здесь безвыездно <...>. Закончить свою работу я думаю к июлю месяцу...» 166 Одно непредвиденное обстоятельство осложнило и задержало работу. Первая часть «Ямы», вызвав живейший интерес со стороны читателей и профессиональной критики, породила ожесточенные споры, причем суждения о повести, как некогда и о «Поединке», были самые разноречивые, часто — взаимоисключающие: «Одниеехвалят, возносят, другие — ругают; одни считают круп-(*87)ным художественным произведением, другие — слабым, не оправдавшим ожидания. Такое же разнородное мнение раздается и в критике» 167. Это вызывало в Куприне чувство растерянности, горечи, неудовлетворенности напечатанным и всем тем, что он писал весною и летом 1909 года. «Критика — а
164 А. И. Куприн о литературе.-С.231 165 Там же. 166 Там же.— С. 307.
как ее не читать? — столько много наболтала, что я временно вовсе не мог приняться за работу. Опротивело»,— читаем в его недатированном письме к В. Клестову 168. Почти дословно то же — в письме к Ф. Батюшкову от 26 сентября 1909 годаизОдессы: «...уж больно много начитался критики — до того, что мне моя работа опротивела»169 . В конце письма говорится, что, насилу справившись с собой, он начинаетписать. С этого времени Куприн на протяжении ряда лет занимается второй частью «Ямы». Десяткираз онаупоминаетсявгазетных интервьюи вчастной переписке. «Сейчас я упорно работаю над «Ямой»,— сообщает он в беседе с корреспондентом в марте 1910 года.— Вторая часть будет как бы совсем отдельная» 170. В апреле он совсем мало занимался повестью: надо было срочно писать разные «мелочи». Дальнейшая работа над «Ямой» подвигалась с трудом, без вдохновения, даже с отвращением. 29 мая 1910 года он пишет Ф. Батюшкову: «И если бы ты знал, как мне противно и тяжело было опять приняться за «Яму»
— так она мне надоела! Право: точно меня опять заставили чистить помойку!» 171 Ему же 6 июля: «С месяц-полтора буду возиться над «Ямой». Потом будет виднее». В. Клестову он пишет летом 1910 года: «Притянул-таки себя за волосы к столу и с отвращением докапываю «Яму». Тяжеловато мое отхожее занятие» 172. В другом письме (без даты) есть слова о том, что он засел за повесть «прочно и плотно», не дает себе «ни льгот, ни пощады», ибо хочет скоро ее завершить: «Кончимвсамомначалеоктября» 173. (*88) Однако конец не удалось тогда написать. Среди разных причин — субъективных и объективных, творческих и бытовых — осенью 1910 года возникла новая: владелец «Московского книгоиздательства» Г. Блюменберг высказал желание, чтобы автор «Ямы» изменил заглавие второй части повести и дал новое. Это смутило и встревожило Куприна, и он в растерянности написал Ф. Батюшкову: «Я даже и придумал: Гибель (потому что дело идет о гибели женщин и о гибели дома и целой улицы), но ведь это уловка! Если ее провести без явного 167 Вести лит.— 1909 — № 5 — С. 132. 168 А. И. Куприн о литературе.— С. 239.
Там же.—С. 232. Подтверждение слов Куприна находим в сообщениях печати: «А. И. Куприн поглощен теперь работой над второй частью «Ямы». Поселился он на окраине Одессы, в стороне от повседневного шума и суеты, и пишет» (Известия... по литературе, наукам и библиографии.— 1909.— № 10.— С. 167. См. также «Книжные новости— 1909.—№ 1.—С. 3). 170 Рус. слово.— 1910.—14 марта.—№60. 171 А. И. Куприн о литературе.— С. 234. 172 Там же — С. 238.
обмана публики <...>, то ведь надо придумать новых действующих лиц. Тогда старые лица из «Ямы» повиснут в воздухе. Тьфу, какую я наделал путаницу и какиеналожилнасебяузы» 174. После этого в работе наступил двухлетний перерыв. Лишь в сентябре 1912 года газеты оповестили, что Куприным закончена вторая часть «Ямы», но по некоторым обстоятельствам она появится с первых месяцев будущего года 175. Уезжая в середине октября в Гельсингфорс, Куприн сказал, что там он примется «заокончательнуюотделкудавнонаписаннойвторойчасти „Ямы"» 176. «Давно написанную» повесть надо было отделать и сдать в набор не позже 15 марта 1913 года 177. До истечения срока оставалось четыре месяца. Как раз в это время — в ноябре 1912 года — Куприну стало известно, что беллетрист «граф Амори» (Ипполит Рапгоф) решил за Куприна дописать и под своим именем издать вторую часть «Ямы», как он недавно написал конец романа «Ключи счастья» А. Вербицкой. Куприн выступил в печати с протестом против затеи «графа Амори» 178. Протест не имел последствий: в самом начале 1913 года в Петербурге вышла книга: «Финал. Окончание романа «Яма» А. И. Куприна, гр. Амори». Это обстоятельство, как заявил Куприн в интервью, подорвало в нем желание работать: «...представьте, это произвело на меня такое удручающее и противное впечатление, что мне нужно (*89) было уже принудить себя сесть за окончание повести < ... > одна мысль о том, что, таким образом, мне придется совпасть с рассказом г. Рапгофа и что найдутся люди, которые еще меня же обвинятвкражеегосюжета, заставляетмоирукиопускаться» 179. К продолжению «Ямы» писатель обратился лишь в конце 1913 года. Работа затянулась до весны следующего года. Последние страницы Куприн диктовал стенографисту. Летом 1914 года «Яма» была закончена и передана в редакцию альманаха «Земля». Редакция разделиларукопись надвенеодинаковые пообъему
173 Там же — С. 239 174 ИРЛИ, ф. 20, 15.125/ХС, б. 1. № 17. 175 А. И. Куприн о литературе.— С. 319. 176 Петербург. газ.— 1912.— 14 окт. 177 В печати было сообщено следующее: «Куприн находится сейчас в полосе усиленной работы над окончанием повести, и 15 марта его рукопись во что бы то ни стало должна поступить в набор. В противном случае автор должен будет уплатить издательству неустойку в 3000 рублей» (А. И. Куприн олитературе.— С. 320).
Известия... по литературе, наукам и библиографии.— 1912.— № 11—С. 163.
А. И. Куприн о литературе.— С. 320. Выпущенное графом Амори окончание «Ямы» Куприн решил не читать до тех пор, пока не закончит свою повесть. «Это у него такое крепкое решение,— улыбаясь, говорит жена Куприна,— что даже и я не читала и не прочту «Яму» Амори, чтобы как-нибудь нечаянно и случайно не дать ему подсказа или фальшивой ноты» (Огонек.— 1914.— 13(26) апр.— №
половины и включила одну из них в сборник 15-й, изданный в 1914 году, а остальные главы под отдельной нумерацией были напечатаны в шестнадцатом сборнике, которыйвышелужев 1915 году. Сталобыть, размышленияиработанадобеимичастями «Ямы» занялишестьлет.
4 В повести «Яма» (глава девятая) есть утверждение о том, что предшествующая русская литература, по сути, не занималась художественным исследованием проблемы проституции и судеб «падших женщин», не освещала быт и нравы публичных домов. Литература охотно и много говорила о крестьянстве, о мужицкой деревне, но она словно бы забыла и почти ничего всерьез не сказала о другой столь же страшной действительности — жизни и положении публичной женщины, хотя для России, по мнению автора, одинаково важны обе эти действительности — проститутка и мужик. В уста главного положительного персонажа «Ямы» — репортера Сергея Платонова Куприн вложил следующую авторскую филиппику по адресу русских художников слова: «...наши русские художники — самые совестливые и самые искренние во всем мире художники — почему-то до сих пор обходили проституцию и публичный дом» (VI, 209). Развивая далее выдвинутый им тезис и уточняя свою мысль, Плато-(*90)нов делает оговорку: русская литература, преимущественно сосредоточенная на изображении деревни, изредка касалась темы проституции, но, оказывается, ив том и в другом случае из-под пера писателей выходили лишь поверхностные и «какие-то сусальные, пряничные, ернические» картины и образы: «Я вас спрашиваю: что русская литература выжала из всего кошмара проституции? Одну Сонечку Мармеладову. Что она дала о мужике, кроме паскудных, фальшивыхнароднических пасторалей?» (VI, 210). Прав ли купринский герой и сам его создатель? В гневных высказываниях Платонова больше полемического пафоса, чем исторической правды. Оставим в стороне вопрос о мужике в русской литературе: очевидна ошибочность умозаключений и обобщений Платонова, ибо помимо «народнических пасторалей», в нашей литературе XIX века были глубоко правдивые реалистические произведения Тургенева о крестьянстве, и очерки Николая и Глеба Успенских, и народные поэмы Некрасова, и сатиры и сказки СалтыковаЩедрина, и проза и драматургия Толстого, а также рассказы и повести Чехова,
15—С. 3).
Горького, Бунина, Подъячева, Вольнова. Что же касается тем и образов, к которым в «Яме» обратился Куприн, то они не были совершенно новыми в русской литературе, а имели к тому времени почти вековую историю, если иметь в виду, что о публичном доме писал еще В. Пушкин в «Опасном соседе» (1811). Разработкаэтойпроблемыданавпервые наиболее полноГоголем вповести «Невский проспект». Разнообразные типы падших женщин эмоциональнохудожественно закреплены в щедринском «Запутанном деле», в стихах и прозе Некрасова, в повести Помяловского «Брат и сестра», в «Нравах московских девственных улиц» Левитова, в «Арбузовской крепости» и «Крыме» Воронова. По ходу повествования в тексте «Ямы» упоминаются не только хорошо известные некрасовские стихи о женщинах с улицы («Когда из мрака заблужденья...», «Убогая и нарядная»), но и роман Чернышевского «Что делать?», а также забытый рассказ В. Крестовского «Погибшее, но милое создание» (1860) — о любви студента к проститутке. Трагической судьбе падших женщин была посвящена повесть неизвестной в наши дни писательницы А. Луканиной «Палата № 103» (1879), предвосхищавшей проблематику и идейный пафос купринской «Ямы». Велика заслуга Достоевского в разработке темы проституции — и не только в (*91) романе «Преступление и наказание», о котором речь идет в монологах Платонова, но и в большинстве других произведений этого писателя. К ним непосредственно примыкают тематически родственные повестиирассказыГаршина, Чехова. И конечно, не всегда русские писатели ограничивались лишь «сусальным, пряничным, ерническим» изображением этого зла. Другое дело, что в литературе наиболее жизнестойкой и довольно распространенной была традиция жалостливого, христиански-сентиментального отношения к уличной женщине, связанная с именем Достоевского, с его творческой практикой, когда проститутка, вроде Сонечки Мармеладовой, представала в некоем ореоле мученичества и чуть ли не святости. От такого взгляда на проститутку не были свободны многие демократическиеписателиРоссии. Ноужеу Гаршинавповести «Надежда Николаевна» (1885) и особенноу Чеховав его знаменитом «Припадке» (1888) заметна совершенно иная тенденция в художественном освоении этой темы: их книги пронизаны ощущением личной вины и ответственности интеллигента-гражданина за то, что в современном ему обществе не изжита проституция, что существуют узаконенные дома терпимости. Отсюда протест и возмущение гаршинских и чеховских героев, отсюда
обличительная сила произведений этих «совестливых и самых искренних в мире художников». Неоднократные попытки представить проституцию как великое социальное зло предпринимались писателями, пришедшими в литературу на исходе девятнадцатого столетия. Стоит упомянуть повести «Именинница» и «Марька из Ям» Е. Чирикова и «Травля» Н. Тимковского. То, что в них слышалось чуткому уху демократического читателя, позднее было усилено в толстовском романе «Воскресение», опубликованном в 1899 году и содержавшем гневное, безжалостное обличение всего собственнического мира, порождающего проституцию, поругание женской любви, унижение женщины, распад семьи, ложь, лицемерие, циничныйторгчувствами. Целая вереница образов проституток дана Горьким в его рассказах девяностых годов: «Однажды осенью», «Горемыка Павел», «Женщина с голубыми глазами», «Пробуждение», «Мальва», «Коновалов», «Васька Красный», а также в повести «Трое» и драме «На дне». Горького, художника новой эпохи, интересовало не столько (*92) инстинктивное свободолюбие отверженных женщин, сколько социальные причины, порождающие проституцию, ставившие женщину в положение рабыни в семье и обществе. Его героини, нередко бесстыдные и порочные, бросают вызов законам и морали, которые оберегались в мире собственности, неравенства и угнетения. Горький, восстав против философии смирения и покорности судьбе, которую любил проповедовать Достоевский, отверг вместе с тем и расслабленно-сентиментальное, слегка идеализированное изображение проститутки в художественной литературе прошлого и настоящего. Тут, как и во всех других случаях, говорил Горький, нужна безжалостная, неприкрашенная правда, только правда. Он хотел, чтобы книги об уличной женщине, правдиво и с гневом рассказывая о неравноправии людей, в конечном счете были призывом к борьбе за освобождение человека. Об этом Горький писал, например, в послесловии к автобиографическому рассказу бывшей проституткиКлавдииГрос, которыйбылопубликованв 1899 году. Таким образом, демократические русские писатели-реалисты — каждый посвоему — дали почувствовать жуткую в своей обыденности трагедию женщины, вынужденной продавать себя, чтобы не умереть с голоду, сделали попытку выявить социальную обусловленность проституции, возбудить в людях сострадание к «падшимсозданиям», пробудитьсознаниесвоейвиныпередними. Иным было художественное осмысление проблемы проституции в творчестве
писателей-модернистов рубежа XIX—XX века. Если демократическая и революционная литература, говоря о проституции, преследовала цель «поведать людям о неустройстве жизни и о страданиях человеческих» 180 и необходимости для всех людей — в том числе и женщин — свободы, равенства и уважения к человеку, то литераторы буржуазно-охранительного лагеря, так много писавшие в годы реакции на эту тему, обычно делали проститутку объектом своих сексуально-грязных сцен и картин, часто низводя свой рассказ о ней до откровеннойпорнографии. Литературно-общественная позиция Куприна как автора «Ямы» была в этих вопросахпозициейубежденного гуманиста идемократа.
5 (*93) Вопросы проституции интересовали Куприна давно. Он касался их еще в рассказе «Наташка» (1897). Небезынтересно, что как раз во время работы над второйчастью «Ямы» — весною 1910 года — писательвернулсяксюжету только что упомянутого рассказа, переделал его до неузнаваемости и повторно напечатал под измененным заглавием «По-семейному». Этот рассказ о деревенской девушке, ставшей проституткой, вызвал тогда одобрительную оценку Толстого 181. Написанный в 1905 году рассказ «Штабс-капитан Рыбников» содержал сцены в публичном доме, но эти эпизоды и картины имели там чисто «служебное» значение и впоследствии они были широко развернуты в повести «Яма». Одна из героинь «Ямы» — проститутка Манька Маленькая — высказала искреннее желание проституток: «Хоть бы кто-нибудь написал по правде, как живем мы здесь, б... разнесчастные...» (VI, 212). Написанием такой книги и занялся Куприн. Цель, которую ставил перед собою писатель, создавая повесть «Яма», он определил так: «...я только пытался правильно осветить жизнь проституток и показать людям, что нельзя к ним относиться так, как относились до сих пор. И они люди...» 182 Чтобы освещение было правильным, предельно правдивым, писатель внимательно изучил все доступные ему материалы по «истории вопроса» и, главное, пристально и долго наблюдал нравы и быт публичных домов на юге России и в столице, стремясь «вникнуть с головой в эту жизнь и подсмотреть ее близко-близко, без предубеждения, без громких фраз, без
180 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 23 — С. 296. 181 Утро России.— 1910.—29 апр.—№ 134. 182 А. И. Куприн о литературе.— С. 333.
овечьей жалости, во всей еечудовищной простоте и будничной деловитости» (VI, 210). Мало того. Тут недостаточно было самых внимательных и точных «наблюдений, сделанных с записной книжечкой и карандашиком»,— надо было «самому вжиться в эту жизнь, не мудрствуя лукаво, без всяких задних писательских мыслей» (VI, 212). В какой степени полно писатель художественно осуществилв «Яме» своюзадачу? В центре повести — четырнадцать совсем еще молодых женщин, выброшенных обществом, отвергнутых семьей и в разное время очутившихся в публичном доме. (*94) О прошлом каждой из них известно очень мало. Куприн не дает развернутого «жизнеописания» проститутки, почти не касается ее биографии. Он беретлишьтри месяца изсумбурной иунизительной жизни своих героинь, чтобы сказать, что их положение ужасно, и ужас этот состоит в том, что к нему уже все привыкли. Нравы и обычаи, давно узаконенные в домах терпимости, быт и образ жизни полутора десятка проституток в недорогом, двухрублевом публичном «заведении» некоей Анны Марковны — все это выставлено наружу во всей их «чудовищной простоте и будничной деловитости», подавляет своей до оскорбительности грубой, обнаженнойправдой. Поздний подъем «девиц» после угарной и грязной ночи, их ленивое шлянье по комнатам, пересуды и глупые разговоры, предобеденное томление от «сладкой скуки», привычные гигиенические процедуры, дешевая косметика и одеванье перед приходом «гостей» и началом «работы», крикливый, шумный и угарный вечер, свиномитабаком, прием «клиента», и опять нечистая ночьи позднее вставанье с грязной постели... Так день за днем. Регламентированы «рабочие» часы, установлена такса за «любовь», определены обязанности «девиц» и права хозяйки. Женщины безропотно продают себя охочим мужчинам, а заработанная двухрублевка, второпях спрятанная в чулок, передается затем «экономочке», а через нее — хозяйке. Совершаются обычные торговые сделки, происходят будничные деловыеденежныерасчеты. Проститутки тут — нечто вроде живого товара, за которым ежедневно приходят, точно в лавку или ресторан, похотливые «потребители»: дряхлые старцы и мальчики, отцы семейств и холостяки, здоровые и больные, уроды и красавцы, воры и каторжники, купцы и помещики, офицеры и педагоги, адвокаты, актеры, чиновники, приказчики, парикмахеры, студенты. У многих посетителей нет в повести ни лица, ни имени: они только фигурируют в длиннейшем списке тех, кто спокойно и деловито покупает на время проститутку, не спрашивая ее
разрешения. Портреты некоторых других, например постоянного завсегдатая публичного дома Ваньки-Встаньки, драматического актера Эгмонта-Лаврецкого, с его кривляньем и лживыми речами, добровольного палача Дятченко, блудливого и мелочно-скупого педагога-немца, студента Собашникова, нарисованыживымикрасками, зримо, ясно. В доме под красным фонарем господствуют те же от-(*95)ношения неравенства, тот же произвол и то же порабощение и унижение одним человеком многих, что и там, за стенами заведения Анны Марковны, с той лишь разницей, что здесь все это цинично оголено, и ежечасным сделалось поругание всего человеческого в человеке. Экономка бьет провинившуюся проститутку жестоко, холодно и расчетливо; роль усмирителя «бунта», ежели таковой случается, взял на себя швейцар Симеон — здоровенный вышибала и очень набожный субъект, тайно мечтающий о спасении своей души в монастыре. Никому в доме не дает спуску хозяйка, Анна Марковна,— на вид милая старушка с блекло-голубыми, девичьими глазами, нежная мать, выколачивающая из «девиц» рубли для своей любимой дочери Берточки. А над всем домом высится еще одно грозное лицо — околоточный Кербеш, врывающийся сюда для того, чтобы сорвать с хозяйки взятку и уж кстати посетовать на «повсеместный разврат», который сеют, конечно, революционеры, зачтоихидолжнорасстреливать. В этой атмосфере губят свою жизнь жертвы проституции: спокойная, уравновешенная Тамара, довольно образованная, владеющая французским языком; дерзкая и вспыльчивая и в то же время самая кроткая и тихая девушка Манька-Скандалистка; злая и гордая красавица Женя, из ненависти и презрения к мужчинам заражающая их венерической болезнью; наивная, простая и добрая Люба; маленькая, гнусавая деревенская девушка Нина, совсем недавно проданная каким-то коммивояжером в публичный дом; прыткая Нюра; болезненно-сладострастная, странная и несчастная Паша; ленивая и холодная Катька; гомельская еврейка Сонька Руль, длинноносая и рослая, с некрасивым темным лицом и прекрасными большими глазами. Куприн не делает попытки как-то «приподнять» своих героинь, окружить их ореолом мученичества или святости. Он старается беспристрастно-правдиво изобразить их внутренний мир, как он изобразил и их быт. Проститутки нередко ведут себя в повести цинично, поступают бесстыдно, говорят грубо и грязно; интеллект у большинства из них не развит, словарь убог, ихнарядынаивно-безвкусны. Через все эпизоды и картины в «Яме» настойчиво и последовательно проведена
мысль о том, что торгующие собою женщины менее всего виноваты в том, что стали тем, кем они сейчас являются. Только одна из них, Паша, поступила в публичный дом добровольно, все же осталь-(*96)ные попали сюда либо по крайней нужде, либо были завлечены обманом и проданы. (Как торговец женщинами Горизонт продал «свою» Сарочку и десяток других своих «невест»). Так кто же повинен в их человеческой трагедии? Что породило и порождает проституцию? Когдаикакбудетпоконченосэтимстрашным злом? Когда Куприна спросили, как он относится к «теории» о так называемой «врожденности проституции», он ответил очень определенно: «Какая же тут врожденность, когда мы знаем, что девяносто процентов проституток выходит из горничных? А у скольких дочери идут в проститутки из бедности?...» 183 Очевидно, что Куприн хорошо понимал социальную обусловленность проституции: бедность, материальная необеспеченность и бесправие женщины в обществе — вот где источник всех зол. Так он говорил в интервью. К такому решению вопроса он очень близко подошел и в повести: социальное и экономическое неравенство порождает нищету большинства, а нищета и бесправие толкают женщину на проституцию — вот смысл рассуждений в «Яме» репортера Платонова («Пока будет собственность, будет и нищета».— VI, 235). Но в противоречие с этой мыслью и с тем, что говорил Куприн в интервью, Платонов
— двойник Куприна —высказывает и другую: в самом человеке, якобы, заложены «петушиные любовные инстинкты», и ему недостаточно одной жены — ему нужна еще и проститутка. И этот неожиданный поворот мысли вносит путаницу в художественное освещение вопроса о первопричинах, порождающих проституцию. Естественно, что Куприн не мог ответить читателю на тревожный вопрос: когда исчезнет проституция и можно ли ее когда-нибудь уничтожить? В процитированном выше интервью Куприн сказал: «...около этого вопроса люди кружатся, кружатся, и ничего не выходит», а о себе заявил: «А рецепт? Но рецепта я не знаю!» 184 Рецепт от проституции он не предлагает в «Яме»: он не знал его ни тогда, когда работал над повестью, ни после ее написания. В уста Платонова он вложил фразу: «Зло это не неизбежное, а непреоборимое». Значит, проституция могла возникнуть — и могло ее не быть, но уж коли она есть, радикальных средств против нее никто пока не знает. «Когда она прекратится,— 183 Рус. слово.— 1910. — 14 марта,—№ 60.
вслух рассуждает Плато-(*97)нов,— никто тебе не скажет». Он лишь предположительно говорит, что она, возможно, исчезнет в далеком будущем, когда «осуществятся прекрасные мечты социалистов» и когда «земля будет общейиничьей», а «любовьбудетабсолютносвободна» (VI, 233). Нечеткость и очевидная противоречивость авторской позиции в эстетическом осмыслении и решении одной из важных и насущных социальных проблем современности, конечно, снижали художественные достоинства «Ямы». Повесть не свободна от ряда других недостатков. Наиболее значительные из них — натуралистичность отдельных описаний быта и жизни публичного дома и не упорядоченность композиции: повесть расползлась вширь, и в ней оказалось немалолишнего. «Яма» была в свое время предметом острых критических споров и объектом нападок на ее автора. Сам Куприн очень сурово высказался о «Яме» в письме от 20 февраля 1918 года: «Повесть вышла бледна, скомкана, беспорядочна, холодна ибыла, повсейсправедливости, обруганакритикой... Такинадоей!» 185 Повесть Куприна и по сей день возбуждает желание спорить с некоторыми высказываниями писателя. Однако при всех своих недостатках она читается и поныне с интересом и увлечением. Заслуживает упоминания тот факт, что «Яму» высоко ценил такой взыскательный художник слова, как Ромен Роллан, отметивший глубокую человечность таланта Куприна и его «редкое и характерное дарование делать живыми „людей коллектива"». В середине тридцатых годов РолланписалКуприну: «Читая некоторые страницы «Ямы» <...>, я распространяю их на всю Европу — эту громаднуюяму наканунекатастрофы» 186.
Глава III. КНОВОМУПОДЪЕМУ
1
— Конечно, еслибылюдиценилилюбовь, тонебылобыпроституции... Это — излюбленная мысль Куприна: проституция и любовь несовместимы. Только что приведенные слова (*98) были высказаны писателем в марте 1910 184 Там же. 185 А. И. Куприн о литературе.— С. 243. 186 Лит. ижизнь,— 1958.— 9 апр.— № 2.
года 187, т. е. в те дни, когда он работал — то с душевным подъемом и увлечением, то с апатией и с замедлениями — над второй частью «Ямы». И примечательно вот что: именно в это время и затем в последующие месяцы и предвоенные годы Куприн создал ряд поэтичных произведений о любви, светлых и жизнерадостных по тону и отличающихся искренностью чувств, психологическойглубиной, тонкостьюияркостьюочерченныхвниххарактеров. Такова, прежде всего, во многом автобиографичная новелла «Леночка», написаннаявесною 1910 года188. Новелла эта, светло-элегичная по настроению, воскрешала два значительнейших и наиболее памятных в жизни героев эпизода, отделенных во времени четвертью века. Тогда — много лет тому назад — кадет Коля Возницын полюбил Леночку Юрлову. Полюбил так, как умеют любить купринские герои,— со всей страстью и пылкостью юного сердца. Герою во всем чудился радостный, пьянящий запах «распускающихся тополевых почек и молодых побегов черной смородины, которыми они пахнут в ясные, но мокрые весенние вечера, после мгновенного дождя, когда небо и лужи пылают от зари и в воздухе гудят майские жуки» (V, 200). Девушка, зажегшая в Возницыне это непонятное и всесильное чувство, переполнившее его сердце, не была романтической красавицей. Даже напротив: Леночка выглядела внешне некрасивой. И вовсе не за внешность герой новеллы так полюбил ее. В Леночке «было нечто более прекрасное, чем красота, тот розовыйсияющийрасцветпервоначального девичества, который, бог знаеткаким чудом, приходит внезапно и в какие-нибудь недели вдруг превращает вчерашнюю неуклюжую, как подрастающий дог, большерукую, большеногую девчонку вочаровательнуюдевушку» (V, 199). Тот год любовного томления был для юного кадета годом мечтаний, буйных, радостных, но и горестных, ибо Леночка не столько любила его, сколько на короткое время увлеклась им, уступив напору его чувств. Счастье не состоялось, но они навсегда сохранили в чистоте и яркости эти первые впечатления жизни — «дорогие, мучительнонежные, обвеянныетакойпоэтическойгрустью» (V, 193). (*99) Четверть века спустя они снова встретились — сорокапятилетний полковник Возницын и немолодая уже Елена Владимировна, у которой взрослая дочь Леночка. И воспоминания мгновенным светом осветили давно прошедшее, словно ослепив их обоих. Не было в этих воспоминаниях ничего тягостного,
187 Рус. слово.— 1910.— 14 марта.— № 60. 188 Перваяпубликация — в газете «Одесские новости», 1910, 18 апр.
омрачающего. Были иные чувства — мягкие и светлые, радость и легкая грусть по навсегда ушедшему и тихая благодарность за когда-то пережитое и, к сожалению, невозвратимое. В душе героев Куприна нет разъедающей горечи и тоски. Воспоминание родило глубокие раздумья над жизнью, и эти философские размышления исполнены непоколебимой веры в жизнь и любви к ней. Герои рассказа приходят к признанию великой мудрости и красоты жизни, не всегда легкой, но всегда прекрасной, являющейся бесконечным процессом, вечным воскресением из мертвых. «Вот мы уйдем с вами, разрушимся, исчезнем,— говорит Возницын Елене Владимировне,— но из нашего ума, вдохновения и таланта вырастут, как из праха, новая Леночка и новый Коля Возницын... Я уйду, нояжеиостанусь. Надотольколюбитьжизньипокорятьсяей» (V, 203).
Их жизнелюбие питается любовью. Без любви герои Куприна вообще не мыслят себе жизни счастливой, полноценной. Горький как-то заметил в одном из своих рассказов, что «от любви к женщине родилось все прекрасное на земле» и что самое умное, чего достиг человек,— «это уменье любить женщину, поклоняться ее красоте» 189. Пусть хоть раз на своем веку, пусть даже без надежды на взаимность, но человеку необходимо изведать любовь, причаститься к хмельной радости ее «сладких мук», чтобы, наполнив ею свое сердце и навеки сохранив в себе, пронести это чувство через всю свою жизнь. Любовь у Куприна дает человеку ощущение высшего счастья, она — самое великое благо его жизни, она нередко определяет решительно все в жизненной судьбе людей, движет их благородными или злыми поступками и помыслами 190. И в таком понимании определяющей важности любви, в неизменно возвышенном взгляде на женщину как воплоще-(*100)ние любви и красоты и в создании романтически окрашенных образоввлюбленных — характернаячертанравственнойфилософииКуприна. Герои произведений Куприна, чаще всего незаметные и скромные, очень хорошо осознаюткрасоту любви. Такой любовью осчастливлен Саша Врублевский (рассказ «Телеграфист», 1911), образ которого дан писателем в резком контрасте внешности и нравственного облика: некрасивый горбун, этот человек оказывается бесконечно добрым, чутким, бескорыстным, с отзывчивой душою. Красивая, большая любовь
189 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— М., 1951— Т. 15— С. 100. 190 Сходные суждения — у Толстого, сказавшего незадолго досвоейсмерти: «Я все-такичемдольшеживу, тем больше убеждаюсь, что любовь — это самое главное, что должно наполнять собою всю нашу жизнь и к чему надо стремиться... Если есть любовь, то все хорошо: и солнце хорошо, и дождик хорошо...» (Булгаков В.
Л. Н. Толстойв последний год его жизни.—М., 1957.— С. 290).
маленького горбатого телеграфиста не была взаимной, но, ярким светом озарив его нерадостную жизнь, она сделала Сашу Врублевского по-своему счастливым, научила его жить без тени уныния. Оттого он бережно и хранит в своей душе это младенчески-чистое, нежное чувство, убежденный в том, что «нет ничего более святогоипрекрасноговмире, чемженскаялюбовь» (V, 331). Не всем героям Куприна выпадало счастье познать приходящую раз в сто лет любовь, но все они мечтают о такой любви к необыкновенной женщине, любви быть может без надежды на взаимность и потому особенно сильной, мучительнорадостной. Это о ней Назанский когда-то говорил Ромашову, облекая свою мысль в форму риторического вопроса: «Понимаете ли вы, сколько разнообразного счастия и очаровательных мучений заключается в нераздельной, безнадежной любви?» (IV, 51). Апофеозом еесталзнаменитый «Гранатовыйбраслет». Писался рассказ в течение сентября—декабря 1910 года 191. Во время работы над ним Куприн жил на окраине Одессы. Туда, на Черноморское побережье, перенесено и место действия в «Гранатовом браслете». События развертываются в пригороде морского курорта, на фоне южного осеннего пейзажа, который, как и бетховенская соната, исполняемая в конце рассказа, усиливает грустный лиризм авторского повествования. Не только главные герои рассказа, но и другие действующие лица — Анна Фриессе, Людмила Львовна, генерал Аносов, БулатТугановский — имели в жизни своих прототипов, о чем подробно рассказал в своих воспоминаниях Лев Люби-(*101)мов 192. Не была выдумкой история взаимоотношений Желткова и княгини Веры, достоверны и многие детали быта и семейной жизни в доме князя Василия Шеина. В сущности, почти все моменты сюжета взяты из реальной действительности. Но только Куприн не списывал происшедшего. Он поступил в этом случае так, как и в ряде других, как у него в «Гранатовом браслете» поступает прекрасный рассказчик князь Василий Шеин, о котором сказано, что тот обычно брал в основу рассказа истинный эпизод, где главным лицом был кто-нибудь из общих знакомых, но при этом так сгущал краски и смещал события, что в его изложении «правда чудесно переплелась с вымыслом» (V, 239). На таком переплетении правды и художественного вымысла построени «Гранатовыйбраслет». Куприн опять, как и в «Телеграфисте», в центр своего рассказа ставит мелкого чиновника, служащего не то на телеграфе, не то в другом каком-то казенном
Напечатан в альманахе «Земля» (кн. 6), вышедшем в начале 1911 года. 192 Любимов Л. На чужбине.—М., 1963— С. 20—29.
учреждении. Он ютится где-то на шестом этаже в узкой, еле освещенной комнатке, куда надо пробираться по темной, заплеванной лестнице, пахнущей мышами, кошками, керосином и стиркой. Убогая, жалкая жизнь, ничтожная должность. И фамилия у него смешная, «непоэтичная»: Желтков. Ему ли, казалосьбы, мечтатьовеликойлюбвиккрасивойженщине из «высшегосвета»!
Но именно Желтков одержим «сильной, как смерть», любовью к княгине Вере Николаевне Шейной. Полюбил он ее, когда она была еще девушкой, и вот уже семь лет владеет им молчаливая, трепетная любовь — не та чувственная, плотски-страстная любовь, что хорошо ведома героям большинства произведений Куприна, а любовь рыцарски-возвышенная, самоотверженная, всепоглощающая. И целомудренно-застенчивая, робкая. В анонимных записках к княгине Вере он выражает свои чувства словами, в которых есть едва уловимый оттенок наивной провинциальности, но его объяснения с нею исполнены горячей искренности: нельзя не верить в безусловную правду чувств, так могуче и безраздельно завладевших его душою. Желтков переживает такую любовь, во имя которой человек готов, не задумываясь, с радостью отдать всего себя, свою жизнь, пойти на мучения, совершить любой подвиг. «Любовь должна быть трагедией,— говорит в рассказе генерал Аносов.— Величайшей тайной (*102) в мире! Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться» (V, 253). Бескомпромиссная, в высшей степени чистая любовь купринского героя трагична, потому что она безответна, безнадежна. Желтков понимает всю нелепость надежды на взаимность чувств, но не может отказаться от своей любви к княгине. «Я знаю, что не в силах разлюбить ее никогда»,— признается он мужу княгини Веры, и тот в душе согласен с Желтковым: да, он не волен в своей любви, и не в его власти управлять непонятным и неодолимым чувством, которое «до сих пор еще не нашло себе истолкователя». Куприн развивает здесь ту же, что и в тургеневских повестях «Первая любовь» и «Вешние воды», философию любви, как силы, подчиняющей себе всего человека, как могучего чувства, сопротивлятьсякоторомучеловекбессилен. В чем для Желткова может быть разрешение переживаемой им «громадной трагедии души»? Оно могло быть, как выражаются психологи, в «сублимации чувств» — в переключении эмоций и интересов в иную сферу деятельности, будь у Желтков а эти другие интересы, заботы, волнения, тревоги, все то, что как-то занимает и увлекает человека, как например, телеграфиста Врублевского,
находящего для себя успокоение и счастье в труде. Ничего этого у Желткова нет. «Случилось так,— объясняется он в своем последнем письме к княгине,— что меня не интересует в жизни ничто: ни политика, ни наука, ни философия, ни забота о будущем счастье людей — для меня вся жизнь заключается только в Вас» (V, 266). Он сам ограничил свою жизнь только одним всепоглощающим чувством: любимая им женщина стала для него «единственной радостью вжизни, единственным утешением, единой мыслью». И когда он убедился, что у него отнимают эту единственную радость, он решает лучше умереть, чем жить без любви. Желтков умирает, посылая восторженное благословение прекрасной женщине: «Пусть я смешон в Ваших глазах <…>. Уходя, я в восторге говорю: «ДасвятитсяимяТвое» (V, 266). Есть в самоубийстве Желткова нечто страдальческое, мученическое. Безропотную смерть маленького телеграфиста и его добровольный уход из жизни, пожалуй, можно истолковать как проявление слабости, но находить в его поступке только это — значит видеть не все. Еще Тургенев заметил: «Слабые люди никогда сами не кончают — (*103) все ждут конца» 193. И о самоубийстве героя «Гранатового браслета» будет справедливо сказать, что его смерть явилась выражением силы духа слабого человека, трагедийной развязкой его возвышенно-прекраснойлюбви. Известно, что в живой действительности вовсе не столь скорбно завершилась история любви телеграфного чиновника к женщине-аристократке: реальный прототип Желткова дал слово больше не преследовать ее и остался жить. Любовно-психологическому сюжету Куприн придал трагический исход. Так ярче выявились могущество и красота любви к женщине, обрели большую остроту душевные переживания влюбленного, полнее раскрылись человеческие характеры, а заключительные страницы «Гранатового браслета» окрасились в тонаглубокой, нонебезнадежнойпечали. То чувство «тихой, прекрасной грусти», которое завладело героиней рассказа, оттеняется и усиливается мелодией бетховенской «Аппассионаты», мощно звучащей в финале «Гранатового браслета» и составляющей его элегический лейтмотив. В звуках этой нечеловеческой музыки словно ожили чувства умершего Желткова, изливалась боль, сожаление и запоздалое раскаяние княгини Веры, вдруг неожиданно понявшей после его смерти, что мимо нее прошла большая любовь, о какой только и может мечтать женщина. «Язык» любви
193 Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т.—М., 1981.-Т. 8—
автором был переложен на «язык» музыки, музыка и любовь слились в нечто единое, нерасторжимое, мощнопотрясающее душу. Весь рассказ пронизан мелодией любви, настроением высокой, трепетной взволнованности чувств, той красоты и целомудренности, которые рождаются в сердце только чистой любовью к женщине. Куприн сам признавался в письме к Ф. Батюшкову от 3 декабря 1910 года, что он не писал «ничего более целомудренного». Содержание рассказа, несомненно, шире любовного конфликта, оно выведено за границы интимных переживаний. Выразительной, меткой является характеристика светского общества, его представителей, их праздного быта, нравов и сословных предрассудков. По ходу развития сюжета возникают картины жизни бедноты на окраине большого города, а воспоминания генерала Аносова дают некоторое представление о походной военной жизни в далеком прошлом. Интересен и сам образ этого рус-(*104)ского генерала, любящего солдат и любимого ими, справедливо требовательного и человечного. Аносов нем-то напоминает генерала в «Поединке» и предвосхищает образ умного генерала Л. в «Последнихрыцарях». Глубокая человечность чувств, испытываемых героями рассказа, тонкий психологизм в раскрытии характеров, теплота и искренний тон повествования, правда быта и жизненных обстоятельств, тонкий лиризм пейзажей, непринужденность, естественность авторского голоса — все в «Гранатовом браслете» подкупает и волнует, как волнует каждое истинно художественное произведение. Рассказ сразу был замечен читателями, выделен критикой среди потока модернистской беллетристики и оценен очень высоко. «А какая превосходная вещь «Гранатовый браслет» Куприна и «Дерябин» Ценского <...>! Чудесно! Ия
— рад, я — с праздником! Начинается хорошая литература!» — восторженно отозвалсяГорькийвписьмекЕ. Малиновскойвмарте 1911 года 194. Появление весной 1911 года купринского «Гранатового браслета» и одновременно повести С. Н. Сергеева-Ценского «Пристав Дерябин» было воспринято современниками как несомненное свидетельство оздоровления, художественного роста и гуманистического обогащения современной реалистическойрусской литературы. С. 363.
Архив А. М. Горького. Неизданная переписка: В 14 т.— М., 1976— Т. 14 — С. 343.
2
Заметно оживившееся с конца 1911 года революционное движение положительно сказалось на идейном содержании русской литературы в целом и на творчестве очень многих писателей-реалистов, в том числе и Куприна. В предвоенные годы его все больше начинают привлекать героические сюжеты, интересовать люди смелые, волевые, сильные духом. К ним он обратился в ряде своих произведений различныхжанров. Сначала — о пьесах. Еще в сезон 1907/1908 года, когда в столичных и провинциальных театрах не без успеха шла пьеса «На покое», являвшаяся переделкой Куприным (в соавторстве с А. Свирским) его собственного одноименного рассказа, Куприн принялся за написание пьесы, которая должна была называться «Я». Как сообщали тогда газеты, написано было два акта. Они чем-то не понравились автору, и, перечитав их, он порвал ру-(*105)копись. В августе 1908 года Куприн объяснил репортеру: «Мои попытки создать пьесу не удавались мне главным образом потому, что герои ее в большинстве говорили моим языком, одинаково, похоже один на другого. Вот почему я и говорю, что не владею диалогом. Каждый герой пьесы должен по-своему думать и по-своему выражать свои мысли. К этому я и буду стремиться, приступая к драматическому произведению» 195. О каком драматургическом произведении говорил Куприн, трудно сказать утвердительно: возможно, что он заново вернулся к сюжету пьесы «Я». Основную идею пьесы он определил словами: «Торжество отрицания во имя радостей жизни». Куприн настойчиво подчеркнул: «Обязательно напишу пьесу, трудности этой задачи меня особенно прельщают» 196. Пьеса эта, однако, осталась неизвестной. Какое-то время спустя Куприн взялся еще за одну пьесу. Когда в феврале 1910 года газетный репортер спросилего, не думает лион написатьдля театра, Куприн ответил: «Не только думаю, но пишу...» 197 Что именно писал Куприн? Как он пояснил в интервью другому репортеру, начальные сцены пьесы напоминали шекспировскую комедию «Укрощение строптивой» и одновременно пьесу «Шлюк и Яу» Герхарта Гауптмана: герцог или король, встретив во время охоты пьяного человека, распорядился перенести его спящим во дворец, а когда тот проснулся, его стали шутя уверять, будто он — король. Дальнейшее действие у
195 А. И. Куприн о литературе.— С. 291. 196 Там же. 197 Раннее утро.— 1910.— 26 февр.—№ 46.
Куприна получало резкий поворот: проспавшийся пьяница оказывается неглупым и незаурядным человеком. В королевстве он все перевернул: «Дочь короля в него влюблена, народ его приветствует, так как в его лице явился добродушный человек, которыйшутярешаетвопросыполитики, борьбы, праваит. д.» 198 Более подробно Куприн изложил сюжет и содержание этой пьесы в беседе с критиком А. Измайловым в сентябре 1912 года. Он заявил, что вся пьеса «выношена и продумана», только нет у нее названия. Герой пьесы — не пьяница, не ничтожество (как это было у Шекспира и Гауптмана), а сильная натура, человек героического (*106) характера, энергичный, талантливый, умный, бесстрашный моряк, капитан корабля, любящий в жизни борьбу, приключения, подвиги, преодоление препятствий. Своими достоинствами этот человек превосходит горделивогогерцогаиспесивыхаристократов. Став во главе небольшого герцогства, он использует свою власть на благо народа, распоряжаясь, как «настоящий плебей, все действия которого в высшей степени логичны, мудры, гениальны с точки зрения демократических понятий». Пьеса оборачивалась сатирой на королей и на власть, заключала горячую защиту идей народовластия и демократизма. «Вся пьеса Куприна,— пояснял А. Измайлов,— написана в таких фантастических тонах, сквозь которые, однако, явно чувствуется глубоко реальная идея. Это — замысел глубокого, заядлого демократа в душе, и когда Куприн, разгораясь, говорит <...> о всесокрушающей силе плебейского ума и плебейских рук,— вы чувствуете, что в пьесе, вероятно, будет немало мест, по которымразгуляетсяцензорскийкарандаш» 199. Интенсивная работа над этой пьесой, в замысле, большой по объему, одновременно героической и сатирической, велась Куприным осенью 1912 года, вскоре по возвращении писателя из заграничного путешествия. Пьеса была, однако, тогда не дописана. Произошло это не столько потому, что приходилось с беспокойством думать о цензорском карандаше, сколько из-за трудности овладения драматургической формой. В минуту откровенности он сам сказал о своих пьесах: «Признаться, мне просто не удается этот род творчества» 200. Пьеса вскользь упоминалась Куприным и в его более поздних интервью. Однако интерес к ней постепенно ослаб, вероятно, по той причине, что Куприн использовал часть ее материала в рассказе «Капитан». В этом рассказе, написанном уже позднее — в начале 1914 года, действует, как и в пьесе, морской
198 Рус. Слово — 1910 — 14 марта — № 60. 199 Аякс (А. Измайлов). Новая пьеса А. И. Куприна // Биржевые ведомости.—1912.— 8 сент.
капитан, человек несокрушимой энергии, хладнокровный, находчивый, отважный, до жестокости властный, но и очень великодушный, незлопамятный и добрый, человек «необычайнойкрасоты»,— какговоритонемрассказчик. Мужественный, волевой человек пленял Куприна и в научно-фантастической повести «Жидкоесолнце», кото-(*107)руюонписал с осени 1911 годаизавершил в конце 1912 года. Для нас ясна ложность отдельных суждений героев о далеком будущем, можно говорить также о недостаточной психологической мотивированности развязки повести, но нельзя не видеть того, что в «Жидком солнце» любовно выписаны люди большой энергии, натуры непреклонные, целеустремленные и смелые, прекрасные в своем чистом бескорыстии. Таковы лорд Чальсбери и его помощник Генри Диббль, вызывающие восхищенную любовь к человеку, веру в него, чувство гордости за человека и его великие, героические дела, восторг и преклонение перед мощью человеческого разума. Их высокие достоинства раскрываются в остром, драматичном, увлекательном сюжетеповести, врезкихстолкновенияхяркиххарактеров. В одно время с этой повестью был закончен рассказ «Черная молния», начатый в августе 1912 года. Куприн наделяет героя «Черной молнии» лесничего Турченко качествами, которые роднят его с подвижниками-учеными из предыдущей повести: он тоже «фанатик дела и бессребреник» (V, 369). Турченко, пожалуй, более цельный характер, ибо он не знает разочарования в нужности для народа и для всей страны «ответственной и глубоко важной работы, которую самоотверженно несет на своих плечах целые двадцать лет». Турченко одержим одной идеей — обратить богатства природы в пользу живущим на земле. Горячо и радостно, с веселым упорством он трудится над тем, чтобы не только сохранить лес, являющийся национальным достоянием, ноиумножить лесные угодья, вдвое поднять урожайность хлебов и улучшить благосостояние народа. Турченко укрепляет кустарником речные берега, сажает хвойные деревья на песчаных пустырях, в оврагах, горячо и просто говорит крестьянам о значении в сельском хозяйстве больших лесных площадей, через учителей школы старается привить детям любовь к «зеленому другу», устраивает праздники лесонасаждения. Берегите лес, осушайте болота — упрямо твердит этот беспокойный, неиссякаемойэнергиичеловек. Куприн создал в «Черной молнии» образ положительного героя — носителя передовых, демократических идеалов и борца за эти идеалы. Герой поставлен
200 А. И. Куприн о литературе.— С. 291
писателем в жизненные обстоятельства, вынуждающие его вступить в единоборствослюдьми, лишеннымикакихбытонибылоидеалов. (*108) Вспоминается высказывание Горького. Собираясь написать цикл драм о современниках, он намеревался одну из них посвятить быту интеллигенции: «Куча людей без идеалов, и вдруг! — среди них один — с идеалом! Злоба, треск, вой, грохот» 201. Представлявшийся Горькому «герой с идеалом», вероятнее всего, мыслился как пролетарский революционер. Турченко из «Черной молнии»
— не революционер. У Куприна было демократическое понимание «героя с идеалом». И естественно, что в его рассказе художественное истолкование образа положительного героя, будучи выдержано в традициях литературы критического реализма, лишено той идейной ясности и полноты, которая обычно прослеживается впроизведенияххудожниковреволюционногоискусства. Вокруг купринского «героя с идеалом» не возникает в «Черной молнии» сильной «злобы, треска, воя и грохота» — всего того, что возбудил бы горьковский герой. Но и ему приходится с великим трудом преодолевать равнодушие людей, в чьих руках находится и лес, и все богатства страны, и сама судьба народа. Его окружают и ему противодействуют сытые, самодовольные, пошлые «люди без идеалов»: помещик Дудукин, купеческий сын Ноздрунов, мировой судья, земский начальник, «миролюбивый взяточник» в должности исправника, акцизный надзиратель, страховой агент, инспектор народных училищ, соборный священник. Все, что делает Турченко, им кажется ненужным и бесполезным, и самонвихглазах — простодушныйчудак. Общество «образованных обывателей», занятых картами, вином и глупыми разговорами, которые сбиваются на сплетню или клевету, представлено в сатирическом освещении. Куприн обличает мещанское захолустье, погруженное в окаянную, мертвую апатию. И становится ясно, что рассказ этот рожден ненавистью писателя к мещанам, оскудевшим и умом, и чувствами, полон чувств авторского презрения к буржуазно-мещанской интеллигенции — «сонной, ленивой, ко всему равнодушной, ничего не любящей, ничего не знающей» (V, 379). Таким образом, «Черная молния» дает целостную картину нравов уездного города, обыватели которого чуть ли не похваляются своим равнодушием и черствостью и о себе самих говорят у Куприна так, как говорят меща-(*109)не у Горького: «Внашемгородедомакаменные, асердцажелезные». Визображении «уездной, зверинойглуши» Купринвсвоемрассказебылблизокк 201 Архив А. М. Горького: В 14 т.— М., 1954.—Т. 4.— С. 43.
Горькому, можно сказать, шел за Горьким, создавшим незадолго до того свой «окуровский» цикл, хорошо известный Куприну и восторженно им оцененный, в особенности повесть «Жизнь Матвея Кожемякина». Во всяком случае, бытовой и общественный фон, на котором контрастно выступает главный герой «Черной молнии», воспринимается какпараллелькартинам окуровскогобыта. Своеобразная «перекличка» с Горьким заметна не только в критической антимещанской направленности «Черной молнии», где элементы сатиры играют немаловажную роль, хотя рассказ не является в точном смысле сатирическим. «Горьковское» более всего чувствуется в восславлении непреклонности и энергиичеловека, каким являетсяТурченко. Любопытно: действующие лица «Черной молнии» вовлечены в оживленный спор вокруг Горького и его «Песни о Буревестнике». Все они иронически-враждебно воспринимают романтико-героический образ гордого буревестника и убеждены в том, что в своем произведении Горький говорил о том, чего не бывает, что, например, черная молния — выдумка писателя, нелепая чушь. Лишь Турченко да рассказчик, от лица которого ведется повествование, глубоко верят в безусловную художественную правду образа черной молнии. Это он, Турченко, говорит в рассказе, что только люди ограниченного ума не признают и не понимают ныне Горького, как не понимали когда-то Пушкина и как совсем недавно не понимали Чехова. Словами, близкими к «Песне о Буревестнике», Турченко описывает это редкостное явление природы — черную молнию, которую он видел однажды своими глазами: небо сначала точно все засияло трепетным голубым, синим и ярко-белым блеском, и вдруг на этом колеблющемся огнями голубом фоне с необычайной ясностью острым изломом мгновенно мелькнула ослепительно черная молния, и тотчас же вместе с ней страшныйударгроматочноразорвалпополамнебо. Но черная молния в этом рассказе воспринимается не только как редкостный и совершенно реальный феномен Вселенной; образу черной молнии придан иносказательный смысл, по существу тот же, что и в горьковской песне в честь Буревестника — «пророка победы»: он (*110) символизирует мощные мятежнобунтарские социальные силы, способные потрясти современное общество» которое в сознании Гурченко ассоциируется с гниющим болотом, с зловонной, смрадной трясиной. В финале рассказа Гурченко с гневом кричит своему собеседнику: «Вы сами видели сегодня болото, вонючую человеческую трясину! Но черная молния! Черная молния! Где же она? Ах! Когда же она засверкает?»
(V, 387). Герой Куприна не удовлетворен настоящим, и в нем уже кипит возмущение. Он негодует. Он страстно желает одного — чтобы сильнее ударил гром, засверкали бы яркие молнии, освещая даль жизни. Эти мысли, настроения и чувства лесничего Гурченко молчаливо разделяет и рассказчик в «Черной молнии». И это
— чувства и настроения самого Куприна, который позднее в очерках «Лазурные берега» радовался бурным «событиям последних дней», показывающим, что народноенедовольстворазрастаетсявпожар. Неосознанный протест против стеснительных форм жизни, служебной регламентации и насилий над правдой, протест, продиктованный скорее здоровыми человеческими эмоциями, чем разумом, с подкупающей психологической тонкостью запечатлен Куприным в рассказе «Анафема», который был написан в январе 1913 года 202. Стихийный «бунт души» переживает в рассказе протодьякон отец Олимпий. Толчок этому бунту дал Лев Толстой своим глубоко человечным, гуманистическим творчеством. Трижды кряду прочитанная протодьяконом повесть «Казаки» привела его в восторг, взбудоражила к нем все чувства, лишила сна; простые и увлекательные образы повести всплывали в уме отца Олимпия даже во время церковного богослужения и, как живые, вставали в его воображении. Вот почему, когда ему велено было пропеть с амвона анафему «еретику и безбожнику, болярину Льву Толстому», протодьякон почувствовал, что совесть не позволяет ему проклинать того, кто дал ему возможность изведать и пережить столько чистой радости, умиления, счастья. Протодьякона возмутила вопиющая несправедливость церковного начальства. И он взбунтовался: вместо анафемы отец Олимпий мощно провозгласил на весь собор торжественную здравицу Льву Толстому — «земной нашей радости, украшению и цвету земля». В этот момент лицо протодьякона «сдела-(*111)лось столь прекрасным, как прекраснымможетбытьчеловеческоелицовэкстазевдохновения» (V, 461). Проникая в первоистоки стихийно-мятежных чувств и дерзкого непослушания смиренного протодьякона, писатель отмечает в своем герое нечто родственное пахарю и воину, а не духовному лицу. Эта народно-мужицкая закваска чувствовалась в нем всегда. И немудрено, что после всего, что с ним произошло в соборе, отец Олимпий твердо решает снять с себя сан священника: «Не хочу больше. Не желаю. Душа не терпит»,— заявляет он решительно и непреклонно. Герой «Анафемы» еще не перестал верить в бога, но отныне он «не приемлет» ни
202 Опубликованв журнале «Аргус», 1913, 7 февр., № 2.
злобы, нилжислужителейкульта. «Богохульный» рассказ Куприна был запрещен цензурой. Журнал «Аргус» с текстом «Анафемы» предали сожжению, а когда Куприн в августе 1913 года в обход московской цензуры включил этот рассказ в десятый том своих сочинений, то московский градоначальник Климов распорядился немедленно конфисковать весь том. В его предписании говорилось: «Всем приставам и начальникам жандармерии: предлагаю немедленно конфисковать в книжных магазинах и везде, где будут обнаружены, и доставить в мою канцелярию <...> брошюру А. Куприна: «Рассказы», том X» 203. При переиздании этого тома сочинений в 1915 году рассказ «Анафема» был изъят (печаталось заглавие, а под ним — страница точек) ивосстановленавторомвиздании 1920 года. И не только цензурное ведомство, но и церковные иерархи в подобных случаях единодушно вставали на защиту православной церкви от «посягательства» на них со стороны литературы. Стоит напомнить в этой связи, что еще 8 декабря 1911 года на специальном совещании при святейшем Синоде епископ Гермоген в своем докладе назвал Куприна одним из представителей «противохристианского течения в современной русской литературе». Ссылаясь на произведения Куприна, Толстого, Горького и других писателей, Гермоген заявил тогда, что многие русские литераторы являются «интеллигентного рода хлыстами», и потому возникланеобходимость в «отлученииподобныхписателейотцеркви» 204.
3 (*112) Еще в годы реакции Куприн дважды пытался выхлопотать себе заграничный паспорт, но под тем или иным предлогом его просьбы отклонялись205. Хлопоты свои он возобновил в начале 1912 года. Мрачные дни столыпинщины понемногу отодвигались в прошлое, становилось меньше формальных требованийвластейкотъезжающим изРоссии. Куприн смог на этот раз без больших затруднений получить нужное разрешение. Былоэтовмарте. Уже готовясь в дорогу, Куприн написал рассказ «Путешественники» 206. Это
203 Цит. по: А. И. Куприн. Забытые и несобранные произведения.—
Пенза.—1950.—С. 314.
Известия... по литературе, наукам и библиографии.— 1912.—
Январь.—№ 1.—С. 4.
В апреле 1910 года Куприн писал Ф. И. Благову, что одесский градоначальник Толмачев отказал ему «в выдаче заграничного паспорта, несмотря на полный порядок в полицейских и иных справках» (V, 494). 206 Напечатан вгазете «Речь», 1912, 25 марта, № 83.
немного грустный рассказ о том, как отец и сын, жизнь которых однообразна и неустроенна, страстно мечтают совершить увлекательные путешествия по Финляндии, Уралу и Сибири, по Кавказу или горам Тибета... Мысленно они отправляются туда вместе с географической экспедицией. Им уже грезятся водопады и скалы, огромные озера с дикой птицей, и белая тихая ночь в пути, и яркий костер в лесу, и розовые рассветы на берегу никому не ведомой лесной речонки, и плеск огромной рыбы в ней... Очаровательные странствия! К сожалению, только по карте. Фантастические видения помогают двум мечтателям-горемыкам забыть их бедность и унижения, составляют «единственную, большую и чистую радость в их усталой, скучной, вымороченнойжизни» (V, 354). Что-то от этих настроений, несомненно, было и в самом Куприне, когда он в первых числах апреля 1912 года отправился с семьей в заграничное путешествие. В мечтах и на расстоянии чужие земли и страны выступали словно сквозь утреннюю розовую туманную дымку, но оказалось, что они не так привлекательно-волшебны. Куприн ощутил и понял это очень скоро. О том, что он испытал, что увидел и над чем размышлял, рассказано им в глубоко правдивых и поэтичных путевых очерках «Лазурные берега» ивсвоихискреннихписьмахиз-заграницы. Двойственные чувства вызвал в нем вид австрийской столицы: в красивом городе прекрасны оранжереи бота-(*113)нического сада и великолепен собор святого Стефана, но рядом — множество домов казарменного типа, серых и скучных. Жители Вены словно не ходят по тротуарам, а маршируют, и кажется, что «любой из них готов с радостью надеть чиновничью одежду для того, чтобы хоть немножко походить на офицера» (VI, 12). Эти «бравые австрияки» в мундирах чиновников вымогали у проезжих взятки, ухитрились обсчитать семью Куприна при размене русских рублей на австрийские марки, были придирчивы к визам и билетамиещесумелиих «обмошенничатьраздесять». Австрийские Альпы, которые Куприн пересек в поезде, не поразили его, а удручили «своей мрачностью, громоздкостью и волосатостью», как он выразился в письме к Ф. Батюшкову от 29 мая. Неприятное впечатление производили серые, мрачные феодальные замки, похожие одновременно и на церковь, и на тюрьму, и на разбойничье жилище. Видно было, что эти древние крепости, с башнями и бойницами, сложены в горах из тяжелых каменных глыб: «Для меня очевидно,— пишет Куприн в «Лазурных берегах»,— что лошади не могли втащить такую
громадную тяжесть наверх. Могли бы это сделать выносливые железноногие мулы или кроткие, терпеливые, умные ослы. Но ни тех, ни других в этих местах не водится. Стало быть, это сделали люди» (VI, 12). И Куприну чудится, что в угрюмыхзамкахдосихпорсохранилсязапахчеловеческойкровиипота. Одиннадцатого или двенадцатого апреля семья Куприна приехала в Ниццу207. То был модный аристократический курорт, куда съезжалась богатая, пресытившаяся публика в поисках приключений, «пикантных» встреч, флирта, азартных игр и т. д. О курортниках Ниццы Куприн отозвался с сарказмом: «Это были какие-то сомнительные баронессы, венгерские графини, вообще дутый свет, те аристократки, которых какой-нибудь подъехавший на автомобиле американец просто вызывал из отеля через портье, сам не поднимаясь в их комнаты» 208. Общее впечатление о курорте Куприн определил так: «Какой-то международный вертеп, игорныйдом, растянувшийся повсейРивьере». И как в свое время Толстой, впервые приехав за (*114) границу, был возмущен бессердечием и черствостью европейской буржуазной публики, так и Куприна поразиливНицце ханжество и лицемерие современного буржуа. Он рассказывает в очерках, казалось бы, мелкий эпизод: двухлетняя девочка вздумала искупаться в море без трусиков, нагишом, но пожилые мужчины вдруг запротестовали — они «коллективно заявили о том, что их целомудрие не допускает такого гнусного зрелища», что они шокированы и оскорблены «видом голой женщины» (VI, 14). Куприн показывает лживое лицо буржуа посредством вот такой маленькой детали, заменившей собою многословные описания и рассуждения, ибо, как в другом месте выразился писатель, в такого рода «забавных и противных мелочах больше всего сказывается душа человека, страна и история» (VI, 36). Ницца показалась Куприну «гаже всего», что он увидел в первые недели жизни на юге Франции. Но потом он из любопытства заглянул в Монте-Карло и убедился в том, что и этот городок не лучше. «Все лжет на лазурном побережье»,— по-гоголевски восклицает он в очерках (VI, 24). В Монте-Карло съезжались толпы «пресыщенных болванов» и прожженных шулеров, одержимых низменными страстями. Брезгливость вызывали в русском писателе хищные лица и грубое поведение сотен словно обезумевших игроков, сгрудившихся за столами с зеленым сукном: мужчины и женщины «сидят, толкая друг друга локтями и
207 29 апреля Куприн сообщил Ф. Батюшкову, что он находится в Ницце «уже три недели» (ИРЛИ, архив Ф. Д. Батюшкова). 208 А. И. Куприн о литературе.— С. 317.
бедрами; сзади на них навалился второй ряд, а еще сзади стиснулась толпа, сующая жадные, потные, мокрые руки через головы передних. Мимоходом локоть растакуэра попадает в щеку или в грудь прекрасной даме или девушке. Пустяки! На это никто не обращает внимания!» (VI, 20). Монте-Карло, по словам писателя, походил на какое-то «зачумленное, охваченное эпидемией место, которое было быоченьполезнополитькеросином исжечь» (VI, 21). И очень скоро у Куприна отпала всякая охота бывать в тех местах лазурного берега, где обыкновенно толпилась эта пестрая, сытая, высокомерная, «чистая публика». Он перестал интересоваться показной стороной южного побережья. Везде, где он бывал, Куприна всерьез интересовали только люди труда. «Этим милым, продетым, как все труженики, людям я обязан моим знакомством с Ниццей»,— признаетсяонвочерках (VI, 14). Как сообщали русские газеты, Куприн «быстро сошелся на дружескую ногу со здешними рыбаками, син-(*115)дикатами кучеров, шоферов и разного рода рабочих, завел знакомство во французском обществе врачей, педагогов <...>. Часто рыбаки, с которыми особенно подружился Куприн, поджидают его, чтобы ехатьвместетащитьсети, послушатьстарые итальянские песни и позавтракать на берегу специальным блюдом с бутылкой незатейливого местного винца» 209. Его сердечным собеседником сделался извозчик Альфред, о котором он в очерках пишет так же доверительно тепло, как в «Листригонах» писал о балаклавских рыбаках Яни, Андруцаки или Паратино: «мой любимый извозчик» или: «мой друг, извозчик господин Альфред». До поздней ночи бродил Куприн по городу. Его можно было видеть то на цветочном рынке, то в порту среди матросов, то в крошечной мастерской сапожника, то в окружении ребятишек, с которыми он поднимался в горы. Таким путем он до мельчайших подробностей узнавал, как живут и о чем думают простые люди в далеких от России землях. Он имел право сказать в письме на родину: «Шатаясь по городу, дружась с извозчиками, я вижу многое, чегоневидятдругие» 210. Он видел и тяжелый труд рыбаков, и тесные жилища на окраинах города, где скученно ютятся рабочие и ремесленники, и следы голода и болезней. Видел он и то, как трудовой народ веселится. «Ницца пляшет» — так озаглавлен один из очерков, в котором с удивительной яркостью и богатством тонко подмеченных деталей изображены национальные празднества и танцы людей на площади
209 А. И. Куприн о литературе.— С. 316.
Письмо Ф. Батюшкову от 29 апреля 1912 года (ИРЛИ, ф. 20, 15.125/Х, сб. 1, № 131).
города, и шумная лотерея, и непритязательный бал рыбаков, и театрализованные развлечения извозчиков в подгороднем местечке, где Куприн тоже побывал и где он провозгласил тост «за счастье храброго, веселого народа — славных извозчиков Ниццы» и «за всех французских извозчиков и за русских, и даже за извозчиковвсегомира...» (VI, 41—42). Люди простого звания поглощали внимание Куприна, когда он дважды — в мае и июле — приезжал из Ниццы в Марсель. В письмах своих Куприн говорит о нем не иначе, как с прибавлением самых восторженных и нежных эпитетов: «удивительный город», «мой милый, очаровательный Марсель». Удивляла оживленность Марсе-(*116)ля, поражали социальные контрасты и пестрота города — «одновременно великолепного и грязного, безумно суетливого и тихого, страшно дорогого и дешевого» (VI, 65). Описанию его отведено в «Лазурных берегах» большоеместо. Отдав дань необыкновенной красоте марсельского проспекта Каннобьер — с его широкими тротуарами, прекрасными новыми зданиями, роскошными магазинами, с зеленой аллеей мощных платанов вдоль мостовых и с живописной, нарядной толпою людей — Куприн по обыкновению спешит в район старого Марселя, и мысленно ведет читателя по узким улочкам, прилегающим к порту и населенным исключительно одними бедняками. «Что было для меня самым интересным, это — соприкосновение с улицей,— пояснил Куприн позже репортеру.— Она так содержательна и колоритна, эта иноземная улица, и так не похожа на нашу. Целые дни я проводил в порту Марселя на молах, среди всех этих носильщиков, продавцов, матросов, пролетариев всякого рода и их подруг»
211
. Четкие рисунки того, что подметил там его цепкий глаз, составили целые страницы очерков. Вот широкая панорама марсельского порта, где снуют тысячи паровых и парусных судов, густым лесом вздымаются трубы, мачты и мощные краны, похожие на исполинские удочки, гремят лебедки, звенят колокола, свистят паровозы, а воздух насыщен запахом смолы, дегтя, краски, керосина, вина, пота, гнилой воды. Вот сотни грузчиков, крановщиков, рабочих ловко и быстро нагружают пароходы углем. А вот ряды пакгаузов, амбаров, складов, и опять сотни людей, деловито суетящихся у таможни. Тут все полно жизни, кипучей энергии, движения, глубокого смысла. И Куприн жадными глазами всматривается в лица людей, в их одежды, вслушивается в их речь, любуется их
211 А. И. Куприн о литературе.— С. 318.
сноровкой, выносливостью. А когда кончится трудовой день и наступит ночь, он пойдет по капризным диковинным сплетениям «кривых, узеньких улиц, по которым невозможно проехать даже .одноконному извозчику», и увидит следы нищеты и грязи, ис горечью отметит то же, что он не раз встречал и в России; «Что за невообразимая вонь, грязь и темень царят в этой запутанной клоаке!» (VI, 72). Питейные заведения и ночные кабачки; уличные женщины и дома тер-(*317)пимости, грязные, как стойла; охмелевшие моряки, бездомные бродяги, ночные ссоры и драки — все он подмечает и, побуждаемый самыми лучшими чувствами, обо всем рассказывает в очерках тепло, сдержанно-кратко; описывает с поразительной рельефностью и четкостью своих персонажей, как, например, нищего музыкантастарика, исполняющего в кабачке шопеновский вальс «Брильянты» настолько виртуозно, что, кажется, можно было увидеть, как со струн «вдруг посыпались блестящие, редкой драгоценности камни, переливаясь, сверкая, зажигаясь глубокими разноцветными огнями», как будто музыкант и в самом деле жонглировалбрильянтами (VI, 75). Вообще Куприн до мельчайших подробностей пытливо исследовал жизнь людей разных профессий и социального положения, дал их портреты, воспроизвел в очерках картины труда французов и итальянцев, глубоко проник в национальные формыихбыта, вихнравы. В одном месте очерков Куприн говорит, что его не влекли к себе «ни музеи, ни картинные галереи, ни выставки, ни общественные праздники, ни театры» (VI, 68). Не надо понимать эти слова буквально. Куприна, конечно, больше всего занимала бытовая сторона народной жизни за границей, но он не оставался равнодушнымниксокровищамискусства, никобщественнымвопросам.
Так, он совершил поездку в Симье, чтобы увидеть развалины древнего римского цирка, созерцание которого родило в нем смутную тоску по людям «огромных размахов, воли, решений, спокойствия и презрения к смерти» (VI, 25). С ярким живописным мастерством Куприн описал и этот цирк, и постановку оперы «Кармен », шедшей под открытым небом в Фрежюсе, куда он с семьею специально ездил за шестьдесят верст от Ниццы. Постановка знаменитой оперы в присутствии десяти тысяч зрителей потрясла воображение и чувства писателя, а выступление великой актрисы Сесиль Кеттен в роли Кармен словно захлестнуло его радостной волной восторга: во время спектакля он «не по-театральному, а понастоящему, по правде, жил радостями, очарованиями и падениями ...
прекрасной, гордой, изменчивойКармен...» (VI, 35). Стемже увлечением Куприн любуется архитектурой домоввгороде Бастиа на Корсике, и подолгу простаивает у картин гениальных мастеров в Венеции, осматривая там и знаменитый Дворец дожей, и собор святого Марка. «Мы были в Венеции недолго, но взяли (*118) от нее все, что можно взять в три-четыре дня,— от музеев и здании до катанья на гандолах»,— заявил Куприн по возвращении домой212. Значит, его сильно влекли и музеи, и картинные галереи, и театры. Был прав один из собеседников Куприна, сказавшийемувНицце: «Ядавновижу, чтовывсеминтересуетесь» (VI, 25—26). Его заинтересовал и национальный праздник французов — день падения Бастилии. Присутствуя в Марселе на этом «настоящем празднике» французского народа, русский писатель вслушивался в мелодию прекрасной песни, начинавшейся словами: «Вперед, отечества сыны» и кончавшейся кличем: «Долой тиранию»; наблюдал за выражением радости на лицах людей. Конечно, то было чужое веселье, чужой праздник, и он не очень веселил Куприна, а только еще больше обострял никогда не покидавшие его тяжелые думы о родине. Грустно звучит в очерках признание Куприна: «... я чувствую себя неприглашенным гостем на чужом пиру. Увы! Судьба моей прекрасной родины находится в руках рыцарей из-под темной звезды, и у нас нет ни одного случая вспомнитьнашепрошлое» (VI, 78). Сочувственно отнесся Куприн к забастовке моряков Средиземного моря. Эта забастовка, по его словам, достойна почетного названия «великой средиземной забастовки», потому что она была проведена моряками «с необыкновенной настойчивостью и самоотверженностью». Его восхитило то, что люди труда в своих усилиях отстоять свободу и достойную человека жизнь «упорно не останавливались ни перед голодом, ни даже перед смертью ради общих интересов» (VI, 47—48). Куприн не остался безучастным к выборам во Франции. В Ницце он посетил несколько предвыборных собраний, наблюдал, с какой горячностью и оглушительным шумом обсуждались кандидаты на пост мэра города. Эти споры он воспринял насмешливо, видя в них «ничтожный повод» к очередной перепалке между оппозиционными группами и конкурирующими газетами. Под конец Куприн не выдержал и энергично вмешался в предвыборные споры — держалпаризаодногоиздвухкандидатоввмэры, хотя с обычной скептичностью оговорился, что он чуждается политики, особенно в неродной стране: «Я
212 А. И. Куприн в литературе.— С. 318.
вмешался в политику, совсем для меня чужую и так же для меня безразличную, как выборы го-(*119)родского головы в петербургскую думу»,— пишет он в «Лазурных берегах» (VI, 15). Очерки эти полны иронии и над комедией выборов, и над «добрым республиканцем» Гуароном и его «административной распорядительностью», и над всем буржуазным Марселем, который «сделал французскую революцию, чтобы республиканское правительство получало деньгизаправообозрениятюрем...» (VI, 79). От внимания Куприна не ускользнули факты продажности французской прессы. Он пишет в очерках о том, что «вся французская печать проституируется» (VI, 20), что газетчики и издатели лживы, продажны и бесчестны, столь же беспринципныикриводушны, какирусскаябульварная прессаижурналистика. Когда русские эмигранты в Ницце попросили Куприна принять участие в вечере в пользу недавно учрежденной библиотеки памяти Герцена, он охотно выступил 28 апреляслекцией оПушкине. Попросьбе собравшихся Купринпрочиталтакже отрывок из «Поединка». Местные газеты с высокой похвалой отозвались о вечере илекцииКуприна 213 . За границей Куприн увидел много поучительного для себя, совершенно нового и, во всяком случае, не похожего на то, что он знал и видел в России. Но ему всетаки была в тягость разлука с родиной — первая в его жизни. Уже спустя три неделипосле отъезда изРоссиионискренне восклицалвписьмекФ. Батюшкову: «Нет, Федор Дмитриевич, заграница не для меня!» Временами он начинал сожалеть о том, что свою милую Гатчину добровольно променял «на Ниццу пышную» и был готов хоть сейчас вернуться домой: «Ой, как хочу в Россию! Ужас! Но завяз в Ницце и конец» 214. О своем страстном желании поскорее увидеть русскую землю он написал М. Горькому: «Ах, теперь полежать бы в березовом лесу где-нибудь в Куршинской волости, Зарайского уезда, Рязанской губернии!»215. В нем все сильнее растет чувство безотчетной неприязни к загранице, несмотря на его глубокую привязанность к простосердечным и трудолюбивым людям Франции и Италии. В процитированном выше письме к Ф. Батюшкову он в категори-(*120)ческой форме заявляет, что за границей он ничему не удивляется и что его ничто «не заставляет верить в прелести европейскойкультуры».
213 А. И. Куприн о литературе.— С. 317.
Письмо Ф. Батюшкову от 29 апреля 1912 года (ИРЛИ, ф. 20, 15.125/Х, сб. 1, № 132).
Недатированное письмо за июнь 1912 года (ИМЛИ, КГ-П, 41-10- 5).
«Очаровала ли меня заграница? Не скажу» — так ответил Куприн на вопрос газетного репортера о впечатлениях, вынесенных из путешествия по Европе 216. Он оспаривал мнение тех русских путешественников, которые утверждали, что заграница вливает в душу «какое-то странное ощущение легкости, свободы, бодрости», что там, за рубежом, все хорошо — природа, люди, обычаи. Свое впечатление о впервые увиденной им Европе он сформулировал в очерках так: «... кроме милых, гостеприимных, ласковых, щедрых, веселых, певучих итальянцев, все европейские люди — рабы привычных жестов, скупы, жестоки, вралишки, презирают чужую культуру, набожны, когда это понадобится, патриоты, когда это выгодно...» (VI, 11). Не презирая ни чужой культуры, ни чужого быта, он особенно остро ощутил за границей свою привязанность к русскому быту, ксвоемународу, кРоссии. В конце июля 1912 года Куприн возвращался на родину. На русской границе он испытал горечь и оскорбленное чувство обиды за судьбу своей страны. В глаза бросилась кажущаяся мелочь — грязная и заплеванная таможня, напоминавшая не то сарай, не то каземат. Откормленные и ко всему равнодушные таможенные чиновникинеразговаривалисприезжими, абеспричиннооскорблялиих, женщин же подвергали унизительному осмотру и весело смеялись, когда у тех от стыда появлялись на глазах слезы. Солдаты из таможенной охраны тоже грубы, неряшливо-грязны. Станционные жандармы глядели с самодовольной наглостью. Можно было видеть, как городовой «бил ножнами шашки по спине извозчика и вслух говорилтакиеслова, откоторыхегостарая, притерпевшаясяковсему кляча из белой сделалась рыжей» (VI, 10). Одним словом, воскрешались до боли знакомые картины. Чувствовалось, что ты въезжаешь в страну, где так силен произвол. Все это, разумеется, было не ново для Куприна. Но после заграничной поездки глубже осознавалась ненужность народного терпения и молчаливой покорности царским властям, оскорбляло то, что многим русским не приходит в голову обидеться, рассердиться, высказать (*121) свое возмущение насилием и произволом. Горькую иронию вызывало в Куприне «русское христианское терпение », и он с радостью отмечает признаки пробуждения страны к энергичному протесту: «Однако, события последних дней показывают с непоколебимой ясностью, чтоэтотерпениеиногдаразгораетсявпожар» (VI, 10). Это писалось летом 1912 года, когда вслед за ленскими событиями,
216 А. И. Куприн о литературе.— С. 317.
действительно, налицо были признаки того, что Россия после оцепенения в годы реакции снова набирает силы для борьбы за демократические свободы. В стране начались массовые стачки, демонстрации, митинги. Летом 1912 года вспыхнуло восстание саперов в Туркестане, в январе следующего года произошло волнение солдат в Киеве, было неспокойно среди матросов на балтийском и черноморском флотах. Общественный подъем так или иначе отразился на содержании и оптимистическом тоне путевых очерков «Лазурные берега», которые были начатыещезарубежом, новосновномписалисьпослевозвращенияна родину217. Некоторые — пусть незначительные — сдвиги наметились во взглядах и художественнойпрактике Купринавканунвойны.
4 За границей Куприн намеревался посетить Горького, жившего на Капри. Не зная, как отнесется к нему Горький, Куприн не решался ехать туда без приглашения. Горький сам вывел его из состояния нерешительности и колебаний: в середине мая 1912 года он прислал Куприну в Ниццу теплое, дружеское письмо с приглашением заглянуть «на тихий остров Капри, повидаться, побеседовать, рыбы половить». Письмо заканчивалось словами: «Жду ответа и буду душевно рад видеть вас, пожать вашу руку» 218. Куприн был обрадован. Он тотчас ответил Горькому: «Вы меня очень тронули, дорогой, добрый Алексей Максимович, тем, что не совсем забыли обо мне. Без зова, правду сказать, я не решился бы к Вам приехать: знаю, как Вас осаждают. А теперь непре-(*122)менно приеду, даже через несколько дней, вот только обрасту немного шерстью» 219. Куприн испытывал затруднения в деньгах и просил известить о том, как дешевле и удобнее устроиться на Капри, о ценах в отелях. Обо всем этом его уведомила М. Ф. Андреева в письме от 20 мая (2 июня): «Мы очень обрадовались Вашему решению приехать на Капри, вот уже — милости просим! <...> Алексей Максимович шлет Вам дружеский привет и ждет Вас с радостью, также и я, конечно». Горький сделал к этому письму короткую приписку, уговаривая Куприна приехать на Капри: «Встретите здесь хороших ребят, Александр
217 Очерки «Лазурные берега», завершенные в ноябре 1912 года,
печатались в следующем году в газете «Речь», а в феврале 1914 года
вышли отдельной книгойвиздании журнала «Новаяжизнь».
Письмо Горького впервые опубликовано Ю. Оксманом в газете
«Коммунист» (Саратов), 1947, 18 июня, № 119; полный текст в кн.:
Берков П. Н. Александр Иванович Куприн.— С. 100-101.
219 А. И. Куприн о литературе.— С. 221.
Иванович. Рыбину поймаем!» 220 Куприн в июне собрался было встретиться и побеседовать с Горьким. Вот как он писал об этом в своих очерках: «Как раз в ту пору один знаменитый русский писатель, которому я навсегда останусь признателен за все, что он для меня сделал, и — главное — светлую и чистую душу которого я глубоко чту, написал мне любезное письмо в Ниццу, приглашая погостить у него несколько дней на самом юге Италии, на островке, где он проживает вот уже несколько лет. Это приглашение радостно взволновало меня. Я тотчас же собрался в дорогу» (VI, 48). Но Куприн не смог побывать на Капри. Сначала помешала забастовка моряков, охватившая все порты Средиземноморья. С искренним сожалением о неудаче Куприн писал Горькому в недатированном письме за июнь 1912 года: «Совсем былоясобралсянавеститьВасна Капри, ноиз-зазабастовки застрял вЛиворно, а потом на Корсике в Бастиа, и едва-едва смог вернуться домой, в Ниццу, где тоска смертельная, жара адская <...>. Ежедневно вздыхаю о том, что не успел повидатьсясВами — такмечталобэтом! Ноещенетеряюверывмоюсчастливую судьбу» 221. Была и другая причина — не было денег на дорогу. Позже он признался в этом Горькому. Об этом же он говорил и репортеру: «...уже собрался было да вдруг забастовка там судовых команд, и ехать не удалось. В другой раз, чуть ли не через неделю, отправиться к Горькому стало возможно, так у меня денег не было. Словом, так мне видеть его и не удалось, о чем я сейчас (*123) жалею очень» 222. Ранее того, сразу по возвращении домой, Куприн заявил в печати, что для него было бы «большой радостью повидаться с Горьким», звавшим его к себе «таким милым дружеским письмом», и что он все-таки надеется съездить на Капри в другой раз 223. В письме своем к Горькому, написанном, вероятнее всего, в октябре или ноябре 1912 года в Гатчине, Куприн говорит, что денежные затруднения явились причиной того, что он не поехал на Капри. К слову сказать, в этом письме Куприн очень высоко оценивает недавно им прочитанную горьковскую повесть «Жизнь Матвея Кожемякина», ставит в заслугу Горькому правдивое изображение обитателей «дна», глубокое раскрытие их психологии: «...Вы первый уловили, закрепили и, как чудесный художник, показали самую
220 Мария Федоровна Андреева: Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы.—М., 1968.— С. 221—222. 221 А. И. Куприн о литературе.— С. 222. 222 Там же — С. 323. 223 Там же — С. 317.
страннуювещьнасвете — душу русскогобродяжки» 224. Во всех письмах, которыми обменялись Горький и Куприн в 1912 году, много взаимной теплоты, сердечности, деликатности. Чувствуется обоюдное желание восстановить то доверие друг к другу, которое было между ними в дни первой революции и которое омрачилось в годы реакции. Инициатива в сближении исходила от Горького, все время пристально и тревожно следившего из-за границы за каждым шагом Куприна, за его удачами и горестными заблуждениями. Заявив в октябре 1911 года (в письме к Треневу) о том, что ему «до смерти жалко Александра Ивановича и страшно за него», Горький, как только представился удобный случай, первый протянул ему руку и сказал ободряющие, хорошие, искренние слова нерешительному, всегда словно чего-то стесняющемуся Куприну. Куприна тоже тяготила шестилетняя разлука с человеком, который в прошлом сделал для него так много и с которым он давно хотелвозобновитьпрежнююдружбу, тольконезнал, какэтосделать. Взаимоотношения этих двух больших русских писателей значительно улучшилисьвгоды, шедшие за столыпинской реакцией. Куприн не мог не ценить в Горьком «человека с большой и открытой душой», писателя высокого благородства и огромного таланта. Именно в этих выражениях Куприн откликнулся в июне 1913 года (*124) на сообщение печати о возможном возвращении Горького на родину (визу на въезд в Россию Горький получил 22 июня). Куприн напомнил тогда, что Горький еще молод: ему только сорок пять лет — самый благодатный для писателя возраст — и что его талант достиг мудрой писательской зрелости: «Ему теперь только и творить,— сказал Куприн.— Ясчитаюпоследние вещиГорькогооченьталантливыми» 225. И все-таки оказалось невозможным полностью восстановить между ними прежнее доверие. В только что процитированном интервью (июнь, 1913) Куприн как бы невзначай, в осторожной, вежливой форме заметил, что яркий талант Горького «немного заедает политика», которая, дескать, лишает Горького «основного требования для писателя — свободы творчества и заставляет писать тенденциозно» 226. Эта ложная мысль о «неминуемом вреде политики для беллетриста» — мысль, то и дело опровергавшаяся творческой практикой самого же Куприна,— была причиной того, что он занял неверную позицию в спорах вокруг инсценировки романа Достоевского «Бесы», предпринятой
224 Там же — С. 223. 225 А. И. Куприн о литературе.— С. 323. 226 Там же — С. 324.
Художественным театромосенью 1913 года.
Узнав из газет, что Вл. И. Немирович-Данченко репетирует пьесу «Николай Ставрогин», основанную на материале и сюжете «Бесов», Горький в конце августа с беспокойством написал ему, что инсценировку произведений Достоевского он вообще считает «делом общественно вредным», ибо это способствовало бы «разрушению и без того не очень здоровой общественной психики», а в письме к другому адресату Горький выразился еще более энергично: «... мне противна затея Немировича с «Бесами», буду печатно протестовать против этой „пропаганды садизма"» 227. Немирович-Данченко, встревоженный такой реакцией Горького, в письме к нему от 8 сентября попытался как-то ослабить его критику в свой адрес и по возможности предотвратитьпечатный протестписателя. Этоне помогло. 22 сентября 1913 года в газете «Русское слово» появилось открытое письмо Горького «О карамазовщине», в котором он громко осудил готовящуюся инсценировку «Бесов», признав ее затеей безусловно вредной социально и сомнительной со (*125) стороны эстетической; письмо кончалось обращением: «Я предлагаю всем духовно здоровым людям, всем, кому ясна необходимость оздоровления русской жизни,— протестовать против постановки произведений Достоевского на подмостках театров» 228. Спустя четыре дня в той же газете был напечатан коллективный ответ Художественного театра, высказавшего свое несогласие с Горьким, а Немирович-Данченко в частном письме объяснял выступление писателяузостьюего взгляда на автора «Бесов» и вообще на литературу и театр и даже личной неприязнью к нему как режиссеру и постановщику: «Все это испещрено почти неприличной выходкой против меня лично и узким взглядом не только на Достоевского, но и вообще на литературу и театр, узким, партийным, нехудожественным» 229. Репетиции продолжались, а 23 октября состоялась премьера спектакля «Николай Ставрогин». Горький впервые увидел его в начале февраля 1914 года, носвоегоотрицательногоотношениякспектаклюнеизменил. На протяжение ряда месяцев Горький подвергался до ожесточения резким нападкам буржуазной прессы и целого ряда писателей, в частности Ф. Сологуба, Д. Мережковского, И. Ясинского и других, обвинявших его в «дерзких выпадах против титана русской мысли», хотя Горький осуждал не Достоевского вообще, а
227 Архив А. М. Горького.— М., 1959.— Т. 7.— С. 228 228 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— М., 1953— Т. 24 — С. 150. 229 Фрейдкина Л. Дни и годы Вл. И. Немировича-Данченко.— М., 1962 — С. 301.
инсценированиеегоромановвтеатре. Куприн, какэтопороюснимбывало, неразобравшись глубоко всущности спора, принципиального и политически важного для того времени, выступил заодно с теми, кто осуждал Горького. Он выдвинул два аргумента: во-первых, «если считать, что типы Достоевского вредны на сцене, тогда, значит, они вредны и в литературе», но ведь Достоевский не изъят ни из литературы, ни из библиотек и, следовательно, его можно ставить на сцене; во-вторых, грешно «поднимать руку» на наш лучший театр, который обладает нужным чутьем и сам знает, что включать в свой репертуар. А что до романов Достоевского, то хотя они явно тенденциозны, однако вряд ли мы вправе осуждать гениального писателя за это. Куприн здесь противоречит себе самому: он готов простить Достоевскому тенденциозность его романов, (*126) но в то же время упрекает Горького в тенденциозности, считая ее недостатком творчества писателя. Вмешательство Горького в постановку «Бесов» Куприн объяснил его «слишком долгой причастностьюкпартиисоциал-демократов» 230. В своих сбивчивых и противоречивых рассуждениях Куприн, разумеется, был неправ. Прав был Горький. В его поддержку выступила тогда ленинская «Правда», поместившая открытое письмо рабочих, которые заявили, что они вместе с Горьким протестуют против проповеди мракобесия с подмостков театра: «Под видом служения искусству позорно проповедовать мракобесие, позорно служить реакции» 231. На стороне Горького был и Демьян Бедный, активно вмешавшийся в полемику своей басней «Бесы» (1913), которую назвал «очень свирепой» 232. Выступление Куприна объективно было на пользу реакционным силам в стране, но не подлежит никакому сомнению, что он был далек от намерения проповедоватьмракобесие ислужитьреакции «подвидомслуженияискусству»: то и другое всегда было ему органически чуждо и враждебно. Примечательно, что за день до появления горьковской статьи Куприн выступил в печати против антисемитизма, национальной розни и расовой дискриминации, против провокационной затеи правительства организовать громкое судебное разбирательство «дела Бейлиса».
230 Биржевые ведомости.— 1913.—8 окт. 231 За правду.— 1913.— 30 окт.— № 23. 232 В письме от 17 октября 1913 года Д. Бедный сообщил В. Бонч- Бруевичу: «В «совр<еменном> мире» пойдет большущая басня «Бесы» — на защиту Горького против «похода» на него за Достовского. Очень свирепая басня, задеты личности (Батюшков, Куприн, Сологуб, Ясинский, Арабажин, Потапенко и вся «биржевая» рать), и я побаиваюсь, что меня начнут крепко ругать» (Записки отдела рукописей.— М., 1966.—Вып. 28.— С. 250).
Писатель был убежден, что как в свое время еврейские погромы, так и этот кошмарныйпроцессподготовленохранкойичерносотенцами: «...вся мрачная таинственная закулисная сторона этого возмутительного дела носит... тот же характер кровавой провокации»,— заявил Куприн 233. В оценке суда надВейлисом КупринбылсолидаренсГорькимиКороленко. Вряд ли можно считать случайным совпадением и факт, что Куприн прекратил сотрудничество в «Новом (*127) журнале для всех» тогда, когда узнал, что издателем его стал черносотенец Гарязин — издатель реакционного еженедельника «Дым отечества». В ноябре 1913 года в печати появилось открытое письмо группы литераторов — и Куприна в том числе — с отказом от участияв «Новомжурналедлявсех» 234. Полемика вокруг Достоевского не могла способствовать сближению Куприна и Горького, она, наоборот, внесла нежелательный оттенок недоверия в их отношения, помешала углублению дружбы, возобновление которой явственно обозначилось полтора года тому назад. Даже после того, как Горький в последний день декабря 1913 года вернулся из политической эмиграции в Россию, что-то мешало обоим коротко сблизиться, хотя между ними в дальнейшем не возникало ни личных размолвок, ни принципиальных литературныхспоров, аихименаоченьчастосноваупоминалисьвпечатирядом.
5 Лучшие образцы реалистической художественной прозы Куприна предвоенных лет были пропитаны жизнерадостным мировосприятием и вновь усиливавшимся социальнымкритицизмом. Особенно сильно «дух отрицанья» ощутим в очерково-публицистической книге Куприна о знаменитом французском памфлетисте Анри Рошфоре, выпущенной в самый канун войны — виюле 1914 года 235. В личности и деятельности «короля фельетонного памфлета», каким был Анри Рошфор, русского писателя-демократа восхищали смелость и страстность в отстаивании и защите справедливых прав человека от произвола властей, неукротимость энергии политического бойца. Куприн уподобляет Рошфора солдату, который не покидает добровольно своего поста и умирает на часах, «не выпуская из рук своего страшного оружия», каким в руках Рошфора было перо
Куприн А. И. Анри Рошфор. Его жизнь и литературная
памфлетиста. Куприн включил в свою книгу многочисленные высказывания самого Рошфора, ибо хотя о нем у нас уже писалось, но «никто не заставлял говорить Рошфора (*128) своими словами, что было бы стократ интереснее» 236. Некоторые выдержки из статей-памфлетов Рошфора Куприн дает в собственном переводе с французского. Куприн убежден в том, что язвительные строки Рошфора на политические темы и поныне живы своей «неувядающей злобою», а ненависть его к реакции и бонапартистскому режиму во Франции «будет понятна особенно в России» (IX, 140). Слово «особенно» Куприн выделил в своей книге, давая читателю понять, что все, что взято из статей Рошфора, интересно постольку, поскольку оно имеет прямое отношение к современной России. В письме к редактору «Русского слова» Ф. И. Благову (середина июля 1913 года) Куприн заметил, что «Рошфор так обаятелен по своей злобе, презрению и остроумию, что он жив и до сих пор» 237. А в другом недатированном письме в редакцию той же газеты он еще определеннее заявил, что в работе над очерком о Рошфоре им руководили любовь к уму этого человека и «желание показать аналогичность тогдашних французских и теперешних русских условий общественной жизни»
238
. Куприн, например, приводит полные желчи слова Анри Рошфора о том, что во Франции министром изящных искусств назначен маршал, а на должности директора театра в Мадриде подвизается ничего не смыслящий в искусстве начальник кавалерии, и от себя иронически замечает: «Петербургский читатель больше, чем всякийдругой, пойметвсюнеувядающую колючесть этих строк» 239. Да, читатель понимал — ибо то же происходило тогда и в России. Русскому человеку был хорошо понятен смысл издевки Рошфора над тупоумием и безответственностью государственных министров, слишком часто пользовавшихся на службе «привилегией двухгодовалых детей — не отвечать ни за слова свои, ни за свои поступки» 240. Куприна восхищает смелость и беспощадность, с какою Рошфор зло обличал в печати императора французов и его жену. Он обращает внимание своих читателей на резкие и справедливые выпады Рошфора против «тех государынь,
деятельность.— Спб.; М., 1914. Недатированное письмо Куприна в редакцию газеты «Русское
слово» (рукописный отдел ГБЛ, ф. 259, п. 16, ед. хр. 17).
237 Рукописный отдел ГБЛ, ф. 259, п. 16, ед. хр. 17.
238 Там же.
239 Куприн А. И. Анри Рошфор.— С. 15.
240 Там же.— С. 33.
которые с высоты своих фальшивых (*129) волос председательствуют в советах, выбирают министров, устраивают <...> экспедиции и посылают солдат на смерть...» 241. Подчеркнутые Куприным слова были «явным и злым намеком» не столько на императрицу Евгению, которую имел в виду Рошфор, сколько на русскую императрицу Александру Федоровну, которая тоже и председательствовала в разных благотворительных обществах, и шефствовала над воинскими частями, и бесцеремонно вмешивалась в государственные дела, добиваясь от царя — в угоду Григорию Распутину — замены одного министра другим. Рошфор когда-то с убийственным сарказмом писал о том, что у него всегда вызывает чувство восторга лишь один «прекрасный государь» — Наполеон Второй. Этот император был хорош тем, что он... никогда не царствовал. «И что это былоза правление, друзья мои, что заправление! — восклицал Рошфор.— Ни налогов, ни бесполезных войн с неизбежными потерями, ни отдаленных экспедиций, на которые расходуют по 600 миллионов для того, чтобы вытребовать 15 франков; не было при нем двора, на содержание которого страна расходовала бы громадные суммы, не было министров, из которых каждый исполнял бы от пяти до шести должностей с жалованьем в 100 тысяч франков за каждую должность» 242. Конечно же, Куприн не без тайной мысли сделал эту пространную выписку из антимонархического памфлета Рошфора. Ненависть французского памфлетиста к монархии, к тирании была по душе Куприну. Он верно сказал о Рошфоре: «Более пламенными и презрительными словами никто нерешалсяоскорблятьмонархов». Кроме Рошфора-политика и борца, Куприна интересовала его личность как гражданина и человека. Привлекало в этом «свирепом памфлетисте» то, что он, по словам писателя, обладал «благородным, отзывчивым и теплым сердцем», обращенным к народу. Куприн готов расписаться под афоризмом Рошфора о том, чтозаслугипростогопожарногозначительнеезаслугмаршала: первый, жертвуя своей жизнью, спасает людей, а второй обрекает их на смерть и истощает казну. Смелая борьба Рошфора за гражданские права и политическую свободу в стране, за равноправие женщин, за благопо-(*130)лучие и счастье всех членов общества, его всегдашняя готовность встать на защиту несправедливо гонимых,— все это было бесконечно дорого Куприну в личности французского публициста.
241 Куприн А. И. Анри Рошфор.— С. 22.
Именно поэтому Куприн с горечью говорит о последних годах жизни Анри Рошфора, когда он — в прошлом деятельный участник Парижской коммуны — ушел из-под знамени республиканцев и демократов и на какое-то время «сделался юдофобом, националистом, поклонником белого генерала Буланже и антидрейфу-саром» (IX, 142). Его выступление на стороне реакционеров Куприн признает великой ошибкой и заблуждением Рошфора, тем более досадными, что в пору расцвета своей деятельности этот блестящий публицист и остроумный памфлетист «был во Франции таким же властителем дум, как в России Герцен в пору изданияего „Колокола"» (IX, 139). Сравнение Рошфора с русским революционером-демократом было неточным, но оно показывает, как высоко Куприн ценил его за то, что Рошфор бесстрашно «шелнаврагасоткрытым забралом исмечомвруке» (IX, 142). Нельзя, однако, сказать, что сам Куприн в то время, когда им писались эти строки, отваживался идти на врага «с открытым забралом и с мечом в руке». В нем все-таки было мало того, что его так восхищало в Рошфоре и в Герцене: он необладалкачествамиполитическогобойца. Но при всей своей непоследовательности и невольных заблуждениях Куприн боролся, как умел и как считал возможным, с вполне определенны м врагом и защищалидеи, которыебылидорогидемократической России.
6 Совершенно искренне сочувствуя всякому проявлению возмущения и протеста, Куприн, однако, так и не смог в предвоенные годы практически войти в тесное соприкосновение с активными общественными силами страны. Положительного героя для своих произведений он продолжал искать и по-прежнему находил не среди сознательных революционеров, а среди людей иного идейного облика и социального склада. Несомненно, что в ту пору его пленяли мужественные, волевые характеры, но почти одновременно он рисовал и совсем другие(*131) портреты, зачисляя в разряд положительных таких людей, которые во всем контрастны героям «Черной молнии», «Жидкого солнца» или «Капитана» и лишеныгероическихчерт. Таков Иван Семенюта из рассказа «Святая ложь» (апрель, 1914). Легко видеть, что человек этот, в сущности, совсем не плохой: он трудолюбив и усерден, с мягким характером, ласковый, скромный, отзывчивый. Но Семенюта не
242 Там же — С. 31.
возбуждает восторженных чувств читателя. Он излишне робок, растерян, молчаливо-замкнут, даже выглядит запуганным, придавленным жизнью. Поэтому в житейских делах он оказывается «самым типичным из неудачников», ибо судьба благоволит людям решительным, энергичным, смелым, а Семенюта, при всех его добрых качествах, лишен всего этого. Его человеческие добродетели пассивны. Да и сам создатель этого литературного образа ничуть не умиляется им. Он говорит о своем герое тоном жалостливой, необижающей иронии, но не осуждает его, не отказывает ему в праве на жизнь, которой достоин каждый человек. Конечно, гуманизм Куприна, как он выразился в обрисовке Семенюты, совершенно недостаточен с точки зрения революционной идеологии. Нам дорог в искусстве гуманизм активно борющийся, а не сострадающий только, ибо в жалости всегда есть нечто такое, что унижает достоинство и гордость человека. В купринском рассказе, как и во всем его творчестве, доминирует гуманизм демократический, в котором всегда заключено сострадание и жалость к людям — вместесуважением книмибеспокойством заихнеустроеннуюжизнь. Перед войной Куприн написал около десятка рассказов, очень мало связанных с общественной жизнью того времени, таких, которые нельзя прямо соотнести с теми или иными политическими событиями дня. Есть среди них рассказы, основанные на авторских воспоминаниях о прошлом: «Травка» (1912), «В медвежьем углу» (февраль, 1914) или та же «Святая ложь». Есть и рассказы с анекдотическим сюжетом, немного смешные, немного забавные, построенные на комизме положения и комизме языка рассказчика. По преимуществу в этом состоит интерес юмористического монолога «Мученик моды» (1913) и гротескногорассказа «Виннаябочка» (февраль, 1914). В ряде предвоенных произведений речь идет о животных, о зверях, о детях. Таковы рассказы «Медведи», (*132) «Еж» и «Слоновья прогулка», созданные в 1913 году, и рассказы «Брикки» и «Марья Ивановна», датируемые 1914 годом. Они в первую очередь адресованы детскому читателю. Общее, что сближает столь несхожие по сюжету и образам рассказы, это то, что они словно пронизаны веселым светом, ощущением радостиикрасоты. Внихмногожизнелюбия. Возьмите рассказ «Слоновья прогулка». Только ли это увлекательно изложенная история о том, как добрый и умный слон Зембо совершил весеннюю прогулку по Москве и чем она для него кончилась? Пафос рассказа — в неукротимом стремлении всего живого к свободе, к солнцу. Вы читаете о том, как Зембо
«победной торжествующей походкой» идет по зоологическому саду и, покинув клетку, высоко поднятым хоботом трубит радостную песню весне, наслаждаясь свободой,— ивозникаетненоваяу Куприна, настойчивоповторяемая иммысльо счастье быть свободным, о ненужности и бессмысленности зла и жестокостей, о красоте добра и справедливости. Вы безотчетно проникаетесь добрым сочувствием кмягкому, вежливому иумномувеликану, вырвавшемуся на волю, и сопереживаете затем эмоции гнева и мстительного буйства, вспыхнувшие в Зембо, когда его, скованного, силой тащат снова в клетку-тюрьму. Весь купринский рассказ — именно в этом настроении, в этой эмоциональной атмосфере, вызывающейу читателясложныйрядассоциаций. Вообще от подавляющего большинства произведений Куприна, написанных в тот отрезок времени, когда в русском народе с новой силой стала прорываться ненависть к угнетению и недавняя усталость сменялась революционным брожением масс, веялочем-тоосвежающим, бодрым, веселым ижизнерадостным. Показательно, что в предвоенные годы возрос интерес демократического читателя к произведениям Куприна, значительно увеличился спрос на его книги. Специалисты по книжной торговле единодушно отмечали: «Очень хорошо идет Куприн» 243. Это подтверждается официальными данными Главного управления по делам печати: в 1912 году сочинения Куприна издавались тиражом в восемь тысяч экземпляров, тогда как книги Леонида Андреева и Д. Мережковского — недавно еще (*133) очень «модных» и популярных писателей — имели пятитысячный тираж 244. Небезынтересно отметить для сравнения, что за три года до этого — в разгар реакции — у русских читателей особым спросом широко пользовались совсем иного рода книги — о черной магии, оккультизме, гаданиях и предсказаниях. Тогда, в 1909 году, можно было прочитать в печати такое сообщение: «Очевидно, в широкой интеллигентной публике интерес сначала к политике и к красным брошюрам, затем к порнографии, после к вопросам религии — сменился интересом к таинственному, к магии, к оккультизму и пр.»
В рецензии на очередной том купринских сочинений говорилось в конце 1912 года, что «если искать в литературе противоядия унынию и самоубийствам среди подрастающего поколения, то именно в такой бодрой и жизненной литературе»,
243 Известия... по литературе, наукам и библиографии.— 1912. №9
— С. 139. 244 Там же.— 1912.—№ 7.— С. 101. 245 Вестн. лит.— 1909.—№ 7.— С. 179.
одним из талантливых создателей которой является Куприн 246. Это литература помогала росту правосознания демократического читателя и возбуждению энергиипротеставрусском обществе. Легко допустить возможность и, вероятно, даже неизбежность дальнейшего возрастания протестующих мотивов в творчестве Куприна по мере все более высокого подъема освободительной волны в России. Но война прервала и революционный подъем и отрицательно отразилась как на творчестве Куприна, такинасудьбевсейрусскойлитературывканун Октября.
Глава IV. ПИСАТЕЛЬ ИВОЙНА
Разразившаяся 1 августа 1914 года мировая война породила в среде русской буржуазно-дворянской интеллигенции — в том числе художественной — настроения великодержавного шовинизма и черносотенного национализма. Монархисты и кадеты, царские министры и думские депутаты от главных политических партий, явные и скрытые реакционеры разных мастей объединились и слились в одном хоре одобрения действий и политики царского правительстваввойнесГерманией. (*134) К голосу идеологов реакции с первый дней войны дружно присоединились либералы. От них не отставали очень многие из вчерашних демократов. Славословием войне была заполнена буржуазная пресса всех идеологических оттенковиполитическихнаправлений. Публицисты и философы, декадентствующие поэты, прозаики и драматурги, не так давно увлекавшиеся «проблемами пола» или напускавшие на читателя туман мистики и мрачного пессимизма, теперь, в дни войны, вслед за официальными лицами усердно выискивали «формулу оправдания» кровавой бойни, в которой повинен был и русский царизм, наперебой старались разжечь в народе «патриотические чувства». Дело изображалось так, будто виновницей всех бед является только кайзеровская Германия, первая напавшая на Россию, чтобы поработить ее народ и унизить достоинство русской нации, а война со стороны царской России есть война оборонительная, направленная на защиту «отечества, нации и государства», война в интересах всего народа. Именно так и писалось:
246 Книжные новости.—Одесса.—1912.— № 29—30.— С. 2.
«Нынешняя война с самых первых ее дней есть в нашем сознании война народа. Войну ведетнерусскоеправительство, нерусскоевойско,— ееведетстрана» 247. Исходя из этого тезиса, буржуазные публицисты, вроде М. Гершензона, громко взывали к необходимости сплотиться вокруг трона, забыть «вражду партий, корысть сословий, оппозицию власти...» 248. Возрождались обветшалые славянофильские идеи «мессианской роли» России в отношении «единоверных и единокровных братьев-славян», которых, дескать, надо защищать от угрозы «тевтонского порабощения», чем и было, якобы, озабочено правительство и армия «белогоцаря». В пропаганде реакционных идей усердствовали не только испытанные, «маститые» ренегаты типа В. Розанова, П. Струве, Булгакова или Гершензона. «Ударился в политику» и Леонид Андреев, обронивший тогда свой афоризм: «Война — во спасение» 249. Андреев стал в изобилии сочинять казенношовинистические статьи, беллетристику и пьесы, а уж заодно принял и редакторство сразу трех отделов — литературного, театрального и критического в реакционной газете А. Протопопова (*135) «Русская воля», которая финансировалась магнатами российского капитала, поддерживалась охранкой и являласьрупоромкрайнеправыхидей. ОткровенномилитаристскиелозунгивыкрикивалН. Гумилев 250. Азартным трубадуром войны был С. Городецкий. В своих напыщеннориторических стихах он возглашал о том, что Россия воюет не то «за правду божью» 251, не то «за спасенье братьев — страждущих славян» 252, а на языке прозы выразился более определенно и воинственно: «Мы по-другому думаем, подругому чувствуем, иначе любим. И это так понятно! Война очистила нас, как огонь» 253. В сущности то же самое наперебой твердили Ф. Сологуб, М. Арцыбашев, Б. Лазаревский, М. Кузмин, Вяч. Иванов, А. Ремизов и другие литераторы, в большинстве своем активно сотрудничавшие в реакционном суворинском журнале «Лукоморье» ив «Русской воле». Жрец «чистого искусства» К. Бальмонт, подчеркнуто замкнутая в себе Анна Ахматова, жеманноразвязный Игорь Северянин, рационалистичный В. Брюсов — каждый из них так или иначе отдал поэтическую дань богу войны. А. Толстой готов был видеть в
247 Кузьмин-Караваев В. Кто победит! // Невский альманах.— Пг., 1915 — С. 40. 248 Там же — С. 34. 249 Журнал журналов — 1915.— № 30. — С. 7. 250 Гумилев Н. Избранное.— Париж, 1959.— С. 123. 251 Война: Лит-худож. альманах.— М., 1914. — С. 44. 252 Современная война в русской поэзии.— Пг., 1915.— С. 144.
войне против Германии некое «знамение освобождения и мира», утвердившееся «на знаменах всех союзных полков» 254. Не отставали и Е. Чириков, иИ. Шмелев, иБ. Зайцев. Даже и В. Маяковский в первые месяцы войны не устоял перед общим дурманом и сочинил одно за другим свыше полусотни лубочных двустиший, пророчивших скорую и легкую победу русских над проклятыми пруссаками255. Курьезным литературным документом первых дней войны является составленное И. Буниным открытое письмо-обращение «От писателей, художников и артистов », напечатанное в сентябре 1914 года и содержавшее выражение чувств протеста русской художественной и научной интеллигенции против зверств германской армии 256. Это воззвание, в сущности оправдывавшее войну России против Германии, подписали: И. Бунин, А. и (*136) В. Васнецовы, К. Коровин, Д. Овсянико-Куликовский, Ф. Шаляпин, П. Струве, Скиталец и другие писатели, артисты, художники. Курьез тут в том, что среди подписавших, словно по какому-тонедоразумению, стоялитакжеименаМ. ГорькогоиА. Серафимовича. Правда, этотшагМ. Горькогобыл опрометчивым, и он сам безоговорочноосудил его буквально через три дня, впрочем, не публично, а в частном письме: «...а вот протест литераторов против немецких зверств — подписал второпях, и это меня очень мучает...» 257 О том, что Горький «осрамился, подписав поганую бумажонку российских либералишек», писал в конце октября Ленин 258. Имея в виду это печатное выступление интеллигенции, В. И. Ленин, отметив его «фальшь и пошлость», писал тогда, что оно является «шовинистски-поповским протестом против немецкого варварства» 259. Почему? Не потому, что не было проявлений варварства и зверств со стороны полчищ кайзера,— они были! И сам Ленин тоже писал о том, что империалистическая война грозит ввергнуть Россию и всю Европу в состояние варварства и что не исключена возможность гибели цивилизации как следствия мировой войны, но при этом он со всей определенностью сказал, что нынешняя война «поставила человечество перед дилеммой: погубить всю культуру и погибнуть или революционным путем свергнуть иго капитала, свергнуть господство буржуазии, завоевать социализм и
253 Журнал журналов.— 1915.— № 33.— С. 14. 254 Война: Лит.-худож. альманах.— М., 1914.— С. 22. 255 Маяковский В. Полн. собр. соч.: В 13 т.— М., 1955.—Т. 1.— С. 357, 361. 256 Рус. слово,— 1914.— 28 сент. 257 Летопись жизни и творчества А. М. Горького: В 4 вып.— М., 1958— Вып. 2.—С. 456. 258 Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 49.— С. 24. 259 Там же — Т. 26 — С. 96.
прочный мир» 260. Альтернативой варварству и войне должна быть революция, борьба за социализм. В статье «О национальной гордости великороссов» Ленин писал в декабре 1914 года: «...нельзя в XX веке, в Европе <...>, «защищать отечество» иначе, как борясь всеми революционными средствами против монархии, помещиков и капиталистов своего отечества, т. е. худших врагов нашей родины...» 261 Шовинистическими протестами против немецкого варварстваделу непоможешь. Многие русские писатели слагали громкие гимны войне и проклинали зверства врага, а некоторые из них, сбросив с себя демократические и гуманистические «доспехи», охотно переоделись в офицерский мундир и уш-(*137)ли на фронт. ВсеэтодалооснованиеД. Бедномусказатьв 1916 году, чтовдни войны: Бытописателироссийскогоболота ПреобразилисявТиртеев 262. Убежденными врагами войны стали пролетарские поэты «Звезды» и «Правды», А. Серафимович, М. Горький и его соратники по антивоенной «Летописи», ас начала 1915 года — иВ. Маяковский. Они вели настоящую борьбу против военной идеологии, систематически разоблачали захватнические планы империалистов всех воюющих стран, боролись за превращение войны империалистической в гражданскую. Отрезвление постепенно пришло и к некоторым из тех демократических литераторов, которые в начале войны горячо ее славословили.
2
Казенно-шовинистические настроения в первые военные дни охватили и Куприна: он оказался ничуть не лучше многих своих литературных коллег, что добровольно «преобразилися в Тиртеев». У него не было понимания войны как продолжения политики насильственными средствами, и он не улавливал какойлибо связи между возникшей войной и социально-политической борьбою внутри воюющих стран. Он был далек от мысли о том, что война есть неизбежное следствие классовых противоречий и непримиримого антагонизма буржуазных
260 Там же.— Т. 35.— С. 169. 261 Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 26.— С. 108.
государств, алчно жаждущих передела колоний и захвата новых территорий, и что поэтому она неотвратима в эпоху господства эксплуататоров. Сами эти политико- экономические термины и формулы воспринимались им как нечто отвлеченно-теоретическое, мало интересное, не всегда понятное и в общем чуждое его мышлению. Куприн мог бы сказать о себе то же самое, что много лет спустя после первой мировой войны писал Арнольд Цвейг о европейской интеллигенции своего поколения: «Мы тогда не понимали того, что именно эта система экономического угнетения привела и к войне... Мы верили мировым проповедям царей и кайзеров... Мы стали солдатами, и каждый защищал свою родину, своеотечество» 263.
(*138) Будучи в полном неведении относительно истинных причин войны, Куприн всерьез и совершенно искренне полагал, чтоцарскаяРоссия нискольконе повинна в том, что на фронтах льется кровь,— во всем виновата только кайзеровская Германия, по своей природе кровожадная, коварная и жестокая. В открытом письме австрийскому писателю Артуру Шницлеру он заявил в сентябре 1914 года, что нынешняя война вызвана «природной немецкой самонадеянностью, самовлюбленностью и жестокостью ради жестокости» 264. Не империалистические хищники из-за золота вцепились один другому в горло и послали на смерть сотни тысяч людей, а столкнулись две культуры и две нации: дикари-немцы вознамерились истребить кротких, мирных славян, вздумали «запугать окружающие народы, внушить им понятие о силе, могуществе и беспощадности германской нации». В статье «О войне», из которой взяты эти слова, Куприн писал, что интеллектуальная сущность немцев «немногим отличается от сущности средневекового варвара», что на русских двинулись вооруженные до зубов, злобные и мстительные современные гунны. Он так и выразился: «Против нас идут полчища диких, некультурных гуннов, которые будут все жечь и уничтожать на своем пути и которых надо уничтожить до конца» 265. Имея в виду всех немцев, а не германских милитаристов только, Куприн в письме к Ф. Батюшкову (от 14 февраля 1915 года) называет их «разбойниками с большой дороги», «профессиональными убийцами», «насильниками над слабыми и осквернителями святынь», пишет, что «Германия
262 Бедный Д. Собр. соч.: В 5 т.—М., 1953— Т. 1.—С. 307. 263 Правда— 1958.— 7 июня. 264 А. И. Куприн о литературе.— С. 242.
265 Война: Лит.-худож. альманах.—М., 1914.— С. 12.
обнаружила с угрожающей, омерзительной, жестокой ясностью истинное лицо своей пресловутой культуры», что поведение немцев является наглым попранием «чистых, священных, высоких законов христианского человечества». Гнусным зверствам врага Куприн противопоставляет идеи человеколюбия, гуманизма, добра и справедливости, формулирует «неколебимые моральные законы», обязательные для всех наций, целых армий и отдельных людей: «Это — безусловное уважение к раненым и убитым воинам <...> это милость к людям, имевшим несчастье попасть в плен. Это неприкосновенность жизни и чести мирных жителей завоеванной страны <...>. Это — всегдашнее рыцарское отношение к (*139) женщинам, детям, старикам и больным. Это — опущенная сабляисклоненноеружьепередбелымфлагомипередКрасным Крестом» 266. Возмущенный «неслыханной жестокостью» немцев и «германскими зверствами» в захваченных ими селах и деревнях, о чем ежедневно сообщала печать, Куприн был готов видеть в немцах уже не только варваров, но и «садических безумцев», опьяневших от крови беззащитных людей. Эта мысль выражена им в статье «О жестокости» (1915). Он писал в ней: «Вообразите себе кровожадность, как меру, введенную в строгую систему. Насилие над женщинами и убийство детей, как кабинетный способ обескровливания дочиста враждебной страны. Поджоги, разгромы и добивание раненых, как механический рецепт устрашения. Глумления над ни в чем не повинными людьми, толчки, плевки, кулаки, приклады и мерзости, каких не предвидел ни один знаток сексуальной психики...» Перечислив далее все подлинные и воображаемые преступления немцев, Куприн негодующе восклицал: «Нет, видимо сам бог отступился от страны, покарав ее этим неизлечимым, злобным, хитрым и холодным сумасшествием» 267. Ну, а ежели «сам бог» за нас и против немцев, то наше дело свято и справедливо и, значит, надо всем идти в бой и сражаться «до победного конца», до полного уничтожения врага. И вот уже из-под пера Куприна 18 сентября 1914 года выходитвоинственноечетверостишие: Врагавлечетгордынитемныйрок. Звездалюбвисияетпереднами, Мымирумирскуеммечами, — Занамиправда. Снамибог! 268
266 ИРЛИ, ф. 20, 15.125/Х, сб. 1, № 138. С. 220—221. 267 В эти дни: Лит-худож. альманах.— М., 1915.— С. 13—14. 268 Белоусов И. А. Литературная среда.—М., 1928.— С. 258.
Эта мысль показалась ему настолько верной, что он не расставался с нею около года. Одно из газетных интервью Куприна конца 1914 года так и названо: «Во имя бога!» 269 В сонете «Рок», написанном 20 января 1915 года, Куприн говорит, что если Россия воюет с Германией, то это потому, что ее народ «божье исполняет повеленье» и, не преследуя никаких корыстных целей, «миру он несет освобожденьеисмертьвойне» 270. (*140) Захватническая, с обеих сторон несправедливая война представлялась Куприну всенародной, чуть ли не «святой», освободительной, делом глубоко патриотическим. Ему вдруг вспомнился Севастополь, показалась правильной историческая аналогия между нынешней войной и Крымской: «Тот же подъем патриотизма,— пишет он в одной из статей,—тоже стремление стать в ряды действующей армии, то же спокойствие и такая же трезвая мобилизация» 271. Ему кажется, что «наш рабочий и мужик» охотно становятся в эти дни солдатами, готовыми к бою, что весь народ России взялся за оружие «с полным сознанием своейобязанностипередродиной» 272. И если, как он думал, весь народ глубоко осознает свою обязанность перед родиной, то как он, русский писатель и гражданин страны, подвергшейся разбойничьему нападению,— останетсябезучастным? И вот в середине августа — через две недели после объявления войны—писатель насобственныесредства открываетвсвоем гатчинском доме лазаретдляраненых солдат. Ежедневно он ходит на вокзал, отбирает очередную партию больных, прибывших с фронта, и доставляет их к себе домой. Его жена, Елизавета Морицевна, служившая в русско-японскую войну сестрой милосердия, взяла на себязаведованиедомашнимгоспиталемиуходзаранеными. Вконце 1914 годаонобратилсячерез газеты с призывомдобровольно жертвовать деньги на нужды армии и на лечение раненых фронтовиков, решительно отказывается от публичного чествования его по случаю 25-летия литературной деятельности 273. По-видимому, тем же стремлением принести какую-то практическую пользу воюющей русской армии были вызваны поездки Куприна в сентябре 1914 годавприфронтовыегородаДвинек, Вильнои
269 Биржевые ведомости.—1914.— 1 дек.— № 14528. 270 Невский альманах — Пг., 1915.— С. 27. 271 Война: Лит.-худож. альманах.— М., 1914.— С. 11. 272 Там же.— С. 12. 273 Вот что он заявил в интервью: «От всяких чествований, обедов, речей, подарков и цветов я категорически уклонился бы и в мирное время. Теперь же, когда русское общество переживает такие тяжелые кровавые дни, сам собою отпадает вопрос о юбилее част- ноголица» (Вечернее время.— 1914.— 3 дек.).
Ровно274. (*141) Куприну не терпелось попасть в действующую армию. Он чувствует себя неловко оттого, что он штатский, стыдится своего писательства. Он хлопочет о призыве на службу. В начале ноября 1914 года Куприн надел мундир поручика. «А ведь счастье быть теперь военным!» — восклицает он в беседе с журналистом
. С другим журналистом он поделился своим радостным настроением: «Я сам не ожидал, что меня взволнует и оживит простое, казалось бы, но непривычное дело — надеть мундир <...> чувствую себя молодым и бодрым» 276. Поначалу военная служба, которую он отбывал в Гельсингфорсе, нисколько его не тяготит. Он рад постоянному общению с солдатами, восхищен их выносливостью и выдержкой: они — «все народ серьезный», «мудрые мужики», «это войско, с которым можно сделать что угодно». Отзываясь тепло о солдатах, Куприн, по свидетельству корреспондента, весь «загорался, и какая любовь к серым защитникамродинысветиласьвегоглазах» 277. Увлечение службой было на первых порах столь полным, что свое уважение к солдатам он незаметно перенес и на офицеров, на всю армию. Он, автор «Поединка», сейчас вдруг заговорил о том, будто за последние десять лет офицерская среда до неузнаваемости изменилась к лучшему, что в армии больше нет ни тех грубых нравов, ни того грязного быта, которые изображены им в той обличительной повести. Свои теперешние наблюдения — несомненно, очень поверхностные — Куприн резюмировал следующим образом: «Народился другой офицер, другойсолдат... Возвратившисьвармию, ятеперьнеузнаюих: переменился и мой Ромашов, изменились и другие герои «Поединка», и часто, уже не как военный, а как бытописатель, я изумляюсь: какое чудо совершило эту перемену? С каким вниманием, с каким увлечением офицеры учатся...» 278 Ничто вармииневызываеттеперьсегостороныпорицаний.
Что суждения Куприна были далеки от истины, вряд ли можно в этом сомневаться. Переменились не бывшие герои «Поединка», не офицеры царской армии стали другими, а изменился — пусть ненадолго — взгляд писателя на них, от которого сам Куприн скоро откажется. Приме-(*142)чательно, что весной 1915
Как можно судить по штампу прописки в паспорте Куприна, хранящемся в рукописном отделе ИРЛИ, 23 сентября 1914 года он был в Двинске, 25 сентября — в Вильно, 29 сентября — в Ровно. Цель этих поездок не совсем ясна. 275 Биржевые ведомости.— 1914.— 1 дек. 276 Новь — 1914.— 13 ноября.— № 3. 277 Биржевые ведомости.— 1914.— 1 дек. 278 Там же.
года, будучи в Финляндии, он написал «Драгунскую молитву» — первый вариант, очевидно, не пропущенного цензурой рассказа, впоследствии доработанного и переозаглавленного в «Последние рыцари», где будет уже без розового флера, трезво-критически оценено положение дел в русской армии периодавойнысГерманией. Вполне допустимо, что скорому отрезвлению Куприна способствовало то обстоятельство, что он прослужил в армии очень мало: уже в середине января 1915 года он заболел и в самом начале мая был уволен по состоянию здоровья. И хотя он жаловался на «несвоевременность болезни» и совершенно искренне говорил, что «полон кипучим желанием только служить и служить родине» 279, к весне в нем заметно охладел недавний боевой пыл, и, выздоровев, он не пытался больше вернуться в воинскую часть командовать ротой. В конце мая 1915 года Куприн выразил желание стать военным корреспондентом: «Поправлюсь и тогда поеду корреспондентом. Яуверен, что это дастмне многое» 280. Намерение это не былоосуществленонитогда, нипозднее.
3
На внезапно начавшуюся войну Куприн откликнулся немедленно и очень энергично рядом публицистических статей, настроенных «на патриотическую волну», двумя-тремя стихотворениями лозунгового, призывного характера, да несколькими газетными интервью, в которых он обычно информировал читателей о своей занятости «военными уставами, построениями и учениями». Что касается собственно художественного творчества, то некоторое понятие о взглядах и настроении писателя в начале войны дают его «Сны» (октябрь, 1914) —лирико-философские раздумья над настоящим и будущим человечества. В дни, когда народы судорожно бились в крови и в огне войны, Куприн упорно твердил в своих «Снах» о том, что «человек пришел в мир для безмерной свободы, творчества и счастья» (VI, 145). Вопрос лишь в том, как утвердить на земле этот идеал. Купринубежден, что к этой цели и к братскому единению людей приведут «не война, не политика, не умные, разговоры, не конферен-(*143)ции», а... развитие авиации! Да, только «великое искусство летания», говорит Куприн, принесет человеку ощущение «чистой блаженной радости» и «великой свободы». В этих рассуждениях немало наивного, неясного, путаного, хотя им нельзя
279 Биржевые ведомости.—1915.—17 янв. 280 А. И. Куприн о литературе.— С. 333.
отказатьвполнейшейавторскойискренности. Войной были подсказаны сюжетные положения и темы водевиля «Лейтенант фон Пляшке», написанного в декабре 1914 года 281. Тут, так сказать, инсценированы идеи, содержавшиеся в статьях и стихах Куприна: немцы — разрушители культуры и убийцы невинных людей, Пруссия — очаг милитаризма. Заглавный герой водевиля, собираясь на войну против «русских варваров», рассказывает о том, что он будет там делать: «Я сожгу сотни деревень, разрушу все храмы и музеи, расстреляю тысячи мужчин, женщин и детей...» Идеалом лейтенанта является легендарный «свирепый царь Гелиогабал», знавший только одно правило обращения с соседями — «руби с плеча, смелей коли!». Спесивый пруссак причисляет себя к «непобедимым потомкам Атиллы», именует немцев не иначе, как «мощными тевтонами», «мужественными белокурыми гигантами», которым подсилупобедитьвсенародыи «дрессироватьвесьмир». Собеседник лейтенанта ростовщик Зигерле убежден, что стоит только немцам крикнуть: «Дейчлянд юбер аллес!» — и перед ними «вся Европа запищит». Между воинственным лейтенантомипройдохойЗигерлепроисходитследующийдиалог:
— Какиетрисамых главныхслованабукву «к»? — Кайзер, кровь, контрибуция. — Адлячегосуществуетмир? — ДляГермании. — Германия? — ДляПруссии. — Пруссия? — Длякавалерийского гвардейскоголейтенанта. — Лейтенант? — Для того, чтобы повелевать, разрушать, делать долги, пить, есть, ни за что не платить, наслаждаться иблистать 282. Милитаристский дух прусской военщины и алчные устремления кайзеровской Германии к захвату чужих (*144) земель и к покорению не только Европы, но и всего мира, подмечены Куприным исторически верно. В этом смысле его водевиль и поныне злободневен и современен, ибо обличаемые в нем захватнические и реваншистские идеи, составлявшие сущность пруссачества и разгромленного гитлеризма, подогреваются и в сегодняшней буржуазной Западной Германии. Однако купринский «Лейтенант фон Пляшке» — всего лишь 281 Водевильнапечатан вжурнале «Аргус», 1914, 25 декабря, № 22.
«водевиль с пением и маршировкой», завершающийся трусливым бегством прусского вояки, до смерти напуганного донскими казаками, победоносно вступившими в Берлин. Разумеется, жанр водевиля — с его условностью сюжета, сценических положений, образов и разговорного языка — допускал возможность завидно легкой развязки, которая как бы говорила зрителю и читателю: «Ничего, мы непременно и очень скоро победим хвастливых пруссаков на поле боя». От водевиля «Лейтенант фон Пляшке» исходил казенно-патриотический пафос, его агитационнаязаданностьочевидна. Было легче писать такой водевиль, чем серьезный реалистический рассказ об ужасахитяготахвойны. ИКупринненаписалтакогопроизведения. Не написал по двум причинам. Во-первых, масштабы событий представлялись ему столь грандиозными, что он считал преждевременным браться за эпическую разработку военной темы сейчас, в ходе мировой войны. Художники, говорил он, пока еще «слишком субъективны и разгорячены», они еще не успели спокойно осмыслить происходящее, глубоко в него вникнуть. Сославшись на Толстого, создавшего «Войну и мир» спустя более полувека после событий Отечественной войны, Куприн о себе самом заявил в мае 1915 года: «...писать я думаю о войне нераньшеееокончания, когдабудутподведеныитоги» 283 В данном случае Куприн склонялся на сторону тех, кто исповедовал сомнительную теорию «дистанции времени», теорию, которая ведь не так давно имела хождение — да и сейчас еще не изжита — среди некоторой части теоретиков и практиков советской литературы. Куприн был тогда не одинок в своих суждениях. Так думал, например, С. Сергеев-Ценский. Когда незадолго до февральской революции к нему обратился Горький с просьбой дать для антивоенной «Летописи» какой-либо новый (*145) рассказ, Сергеев-Ценский ответил, что он в последнее время ничего не пишет и что сейчас вообще не до писания. Горький был очень огорчен отказом Сергеева-Ценского и решительно не согласился с ним, будто в дни войны писатели должны молчать: «Может быть, я понимаю Ваше настроение и, конечно, не решусь спорить с ним. Скажу только, что никогда еще живое слово талантливого человека не было так нужно, как теперь, в эти тяжелые дни всеобщего одичания» 284. Вероятно, нет нужды доказывать ошибочностьприведенныхвышесужденийКуприна. Но не в этом заключалась главная причина того, что Куприн не дал ни тогда, ни
282 Аргус — 1914 — №22 — С. 10. 283 А. И. Куприн о литературе.— С. 334. 284 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 29.— С. 376.
впоследствии прямого отображения военных событий 1914—1918 годов. Ведь он все-таки пытался принудить себя писать художественную прозу о войне — и, однако, не мог продолжать начатое. «Принимаюсь за рассказ и скоро обрываю работу» — такими признаниями пестрят его интервью тех лет 285. В письме к А. Измайлову от 6 марта 1915 года он говорит, что ему кажется просто «удивительным, какэтодругиеумудряютсяписать» 286. Лично для него трудность состояла в том, что он не был непосредственным участником войны и ни одного дня не провел в окопах и не сражался на фронте, хотя и хотел этого. В декабре 1915 года, находясь в Киеве, Куприн намеревался выехать на фронт, но «то не случалось оказии, то не было свободного автомобиля», а потом он отказался от поездки на войну в роли «наблюдателя» со стороны. В очерке «Союзники» (январь, 1916) он писал: «... В конце концов, яи сам решил, что ездить туда из праздного любопытства, с комфортом и полною безопасностью... ну, как-то неловко, что ли, неловко наблюдать для темы страдания, смерть или роды... И все равно, ведь из мимолетных картин, из беглых расспросов, из отрывочных рассказов никак не уловить даже тени того великого, страшного и простого, что совершается там, впереди» 287. Куприн считал для себя невозможным писать. С искренним недоумением он спрашивал: «Как можно писать о буре в море, если никогда не видел не только легкого волнения, но даже самогоморя?» 288 (*146) Отвечая в ноябре 1915 года на анкету «Журнала журналов», Куприн сказал: чтобы правильно описывать войну, художнику надо, как это делали Толстой и Гаршин, самому побывать на войне, пройти сквозь ее огонь. Почему нас волнуют «Севастопольские рассказы» Толстого и «Четыре дня» Гаршина? Потому, что они «овеяны дыханием войны, которую названные авторы пережили и переиспытали...» 289. Если этого нет, то в произведениях будут «неизбежны ошибки, самые смешные и самые вопиющие нелепости». Куприн с огорчением отметил, что «у многих беллетристов, не видевших и не испытавших войны и тем не менее ее отражавших, таких ошибок и нелепостей не оберешься. Убедительные и красочные в своих невоенных рассказах, эти беллетристы становятся жалкими, напыщенными и фальшивыми, когда берутся за батальные
285 А. И. Куприн о литературе.— С. 330. 286 ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, ед. хр. 171. 287 Биржевые ведомости.—1916.— 1 янв.—№ 15300. 288 А. И. Куприн о литературе.— С. 333 289 Журнал журналов — 1915— № 29.--С. 6.
сюжеты» 290. Досаду вызывали в Куприне бессчетные рассказы и стихотворения, сочиненные «в уютном кабинете» литераторов, которые не знают жуткой и обыденной правды о войне и потому «совершенно неправильно живописуют быт войны» 291. Легко себе представить, как сидящие в окопах солдаты воспринимают эти вздорные сочинения: «...они буквально за животы держатся при чтении. Смеются, точно читают не об ужасах войны, а юмористический рассказ из «Сатирикона» 292. Рассказ о трагическом и ужасном не должен возбуждать смеха. Серьезный военный рассказ будет написан тем из русских писателей, кто сегодня находится на передовой и вместе с солдатом идет в атаку. Такой писатель непременно явится, Куприн убежден в этом, и, вероятнее всего, то будет молодой и талантливый художник. «Я верю,— заявил Куприн,— что где-нибудь в мерзлом окопе или в развалившейся халупе сидит он, никому еще не ведомый, еще не чующий своего великого призвания, но уже бессознательно впитывает своими широко открытыми глазами и умным послушным мозгом все слова, звуки, запахи, впечатления» 293. Сам Куприн сказал о себе: «На войне я не бывал, и потому мне совершенно чужда психология сражающихся (*147) солдат...» 294. Боясь сказать слово неправды о людях на войне или невольно сфальшивить в художественном описании военных событий и тем самым показаться смешным, Куприн, в силу своеобразия своей писательской индивидуальности и особенностей творческого метода, так и не взялся в разгар войны за батальные сюжеты: к ним он обратился немногопозднее, уже послефевральскойреволюции. Первые антивоенные произведения Куприна, одушевленные резко выраженными пацифистскими идеями и настроениями художника-гуманиста, написаны с отвлеченных позиций христианской морали, причем отличительную их особенность составляет тяготение автора к обобщенно-символическим художественным формам, к использованию образов и сюжетов, традиционных в апокрифической литературе. Мрачные, трагические события минувших месяцев войны своеобразно художественно преломились и нашли субъективно-эмоциональный отклик писателя в небольшом сказе «Сад пречистой девы» появившемся летом
290 Там же. 291 А. И. Куприн о литературе.— С. 332. 292 Там же.— С. 333. 293 Журнал журналов.—1916.—№ 15. 294 А. И. Куприн о литературе. — С. 333.
1915 года 295. По времени написания он совпал с годовщиной нападения Германии на Россию. Рассказ рисовал гигантских масштабов картину — грандиозное поле сражений, до самого горизонта усеянное трупами убитых и оглашаемое стонами раненых. Это «страшное видение» взаимного человеконенавистнического истребления людьми друг друга предстает ясным, чистымикроткимочамбогоматери — пречистойдевы: «Напоенные кровью, сырые, красные луга и нивы. Сожженные дома и церкви. Поруганные женщины, обиженные дети. Сплошные холмы, целые горы наваленных один на один трупов, под которыми хрипят умирающие. Стоны, проклятия и богохульство, вырывающиеся сквозь предсмертную икоту и скрежет зубовный... Изуродованные тела, иссохшие материнские груди, сочащиеся раны поля сражений, черные от слетевшегося воронья» (VI, 442). Воистину апокалипсическое зрелище земли мертвых, кроваво-черный лик войны, до осязаемости зримая картина ее ужасов, людских зверств и человеческих мук. Земля погружена во мрак ночи — и «над миром нависла душная, грозовая тишина», воздухнеподвижен. Есть ли, однако, просвет в будущее? Над красными от крови полями сражений, напоминающими огромное (*148) открытое кладбище с незахороненными и разлагающимися человеческими телами, медленно и с трудом «восходит солнце, окутанное тяжелыми, густыми облаками». Что оно сулит оставшимся в живых, что предвещает и пророчит? Обновленную жизнь? Надежду на мир и счастье? Победу гуманизма, торжество любви над ненавистью и жестокостью? Солнце, радуяисогревая, одновременноитревожитнеопределенностьюбудущего: «Огромным багровым пятном, всемирным кровавым пожаром горит оно на небе». Возможны новые потрясения, разруха и новый «кровавый пожар» как следствие войны и как возмездие за проявление столь великой «человеческой злобы, зависти, корысти, нетерпимости и властолюбия» (VI, 442). Впрочем, будущее гадательно, оно скрыто от нас «непроницаемой завесой, за которой таятся темные пути грядущего, понятные только детям, мудрецам и святым прозорливцам» (VI, 440). Рассказ передает ощущение тревоги, горечи и растерянности, охватившее Куприна во время войны, патриотическое чувство которого было оскорблено неудачами на фронтах и унижением России, омрачено бессмысленной гибелью миллионов ни в чем не повинных людей. Писатель был буквально потрясен тем,
295 Август.— 1915.—№ 8.
как за короткий срок озверели в своей жестокости люди, так что потеряли всякую цену и человеческая жизнь, и человеческая личность. В событиях и фактах происходящего он уловил близящуюся катастрофу — возможную гибель уже не только культуры и цивилизации, но и человечества, всего живого на земле. Чувство душевной подавленности, мрачное настроение и беспокойные авторские раздумья о настоящем и будущем облечены в рассказе в форму библейскилегендарногосюжета, религиознойсимволики, иносказательнойобразности. Сюжет из церковно-житийной литературы писатель обработал и в рассказе «Два святителя», написанном осенью 1915 года 296. То, что здесь изображено и о чем повествуется, никак внешне не связано с современной действительностью, она ассоциативносоотнесенаснею: Куприн проводит дорогую для него идею действенного заступничества за несправедливо обиженного и угнетаемого человека-труженика, за народ. Гуманистическая мысль выражена в форме церковной притчи о святителе (*149) Николае, который, встретив на дороге мужика, ласковым словом ободрил его, заступился за истязуемую им лошадь и помог мужику вытащить из грязи тяжелый воз, и после того сам господь повелел, чтобы Николая чтили «все слабые, голодные, вшивые и больные» и чтобы все люди дважды в год отмечали праздникэтого доброго, милостивогосвятителяза то, чтоон «приласкал мужика» (VI, 439). Доброты и милосердия! — вот к чему в дни войны взывал писатель рассказом «Двасвятителя». Возвращением из мира художественной условности в живую современность — социально-историческую и литературную — явился ряд последующих купринских рассказов. В основу одного из них лег злободневно-литературный сюжет — о самонадеянном и невежественном писателе, который, не изведав войны и ничего не зная о людях на войне, обо всем рассуждает с беззаботной легкостьюиапломбом. Это — насмешливый, едко-ироническийрассказ «Груня» 297. У молодого литератора Гущина самое ложное представление о войне, о поведении солдат и командиров в бою. Подобно тем беллетристам, над которыми Куприн иронизировал в своих статьях и интервью, Гущин всюду ищет только театральные эффекты. Увидев в вагоне поезда раненого поручика с георгиевским крестом, он уже ждет от него непременного «красивого» рассказа о войне: «Вот,
Впервые напечатан вгазете «Биржевыеведомости», 1915, 9 сентября.
вот сейчас начнется захватывающее: визг бомб, бубуханье шрапнелей, татаканье пулеметов, знамя, пламенная, короткая, какблескмолнии, речь офицера, бешеное «ура», упоение битвы...» (VII, 64). Но поручик, к огорчению Гущина, рассказывает о страшном очень просто и даже, кажется, чересчур буднично, без ложного пафоса и рисовки: «А они нас за четверть версты из пулемета... Прямо передо мною, в пяти шагах... как бы тебе это передать?.. Ну вот кто-то взял и стегнул через все поле огромным стальным хлыстом... Понимаешь — черта, и пыль взвилась! Я добежал. Не испугался. Нет. Какой тут испуг, когда главный ужас уже преодолен. Просто обалдел. Остановился только на секундочку. Перекрестился и скок через черту. И вперед. А вокруг шум, грохот, беспорядок. Потом оглянулся назад, на роту. Смотрю, а они все, как бараны, через ту же самую черту скок да скок. Но я обо всем этом вспомнил тогда, когда мы уже взяли окоп. (*150) Вспомнил и, лежа, захохотал. А из солдат никто этого не помнил. Впрочем, и я тоже — о том, как мы выбили их из окопа, хоть убей меня, непомню! Ну вотнинастолечко» (VI 1,65). Рассказ поручика правдив и прост, до предела сжат и точен, восхищает естественностью разговорной интонации. А Гущин свысока подумал о рассказчике: «Вот что значит не художник. Никчемную мелочь запомнил, а главногонеуловил». Сам писатель Гущин не способен подметить в человеке и вокруг себя тех драгоценныхмелочей, подробностей, деталей, без которыхистинному художнику не обойтись. Он едет «наблюдать жизнь», мысленно повторяя чужие слова: «Надо... подмечать каждую черту лица, каждый жест, ловить всякое меткое словечко». Но он не умеет наблюдать, не умеет всматриваться в лица и вслушиваться в речь, не улавливает оттенков красок и запахов, разнообразия слов. Все кажется ему таким неинтересным, ничего значительного и красивого он не находит в природе и в людях. Охотнее всего он говорит о себе самом и явно скучает, когда речь заходит о ком-либо другом. Гущин — воплощенное тщеславие, высокомерие и бездарность. Он мнит себя художником, «избранником », талантом, но единственное, что он пока «подарил» читателям, это — несколько «хромых стихотворений», которые ему как-то удалось «пристроить» в печати, да какие-то прозаические пустяки с претенциозными подзаголовками «сюита», «новелла», «этюд», смысл которых ему был неясен. Гущина увлекает только ложно-величавое в жизни и в искусстве, он не понимает подлинной
297 Напечатан вжурнале «Огонек», 1916, № 26.
красоты, заключенной в правде и простоте. В своих писаниях он донельзя фальшив, в разговорной речи пользуется «непонятными, приподнятыми оборотами». Бездарнейший из русских литераторов, Гущин ничтожен и жалок как человек. Встреча с девушкой Груней показала, сколь бессилен и труслив он, лишенный воли и здоровых желаний, каким глупым и гаденьким выглядит рядом с нею — вовсеместественной, искренней, прямой, умнойинаходчивой. Куприн без тени снисхождения и сочувствия высмеял распространенный в то время тип писателя, отгородившегося от живой жизни и от людей, индивидуалистически замкнутого, жалкого и никому не нужного. В рассказе тонкоразоблачена ложьвискусстве как «болезньвремени». (*151) Этой болезнью не в меньшей, если не в большей, мере страдали газетчики, журналисты, любившие сочинять и преподносить читателю всякие небылицы. Печатная ложь и невежество газетных репортеров высмеяны и пародированы Куприным в юмористическом рассказе «Интервью», написанном почти одновременноспредыдущим—виюне 1916 года 298. Не война, а тыл в дни войны — вот что было более доступно художественному исследованию Куприна. В очерке «Союзники» (январь, 1916), выдержанном в жанровой и стилевой манере «производственных» очерков, Куприн знакомит с рядом промышленных предприятий Киева, работающих на войну. Можно не соглашаться с Куприным в высокой оценке деятельности всероссийского земского союза, но нельзя не чувствовать того неподдельного волнения, с каким он в очерке говорит о рабочих и солдатах, о народе и его будущности. «Привычное, почтительное восхищение» вызывает в нем рабочий, четко и разумно управляющий машиной как ее «безграничный властелин», повелитель и творец. От наблюдений за трудом рабочего мысль писателя переходит к солдатам как труженикам фронта: ведь война — тоже труд, только более опасный, навалившийся всей своей тяжестью на плечи вчерашних пахарей и пролетариев. Солдаты несут его мужественно и терпеливо. Собеседник Куприна восхищенно говорит о русских солдатах, выражая неизменные убеждения автора: «Прекрасный народ!» Втакойнароднельзяневерить. И нельзя не надеяться на то, что наступит конец народным страданиям: окончится страшная война, и люди вернутся к строительству лучшей, свободной жизни. В разгар войны Куприну радостно мечтать «о временах, когда грамотная,
298 Рассказ впервые напечатан в газете «Чернозем» (Пенза), 1916, 10
свободная, трезвая и по-человечески сытая Россия покроется сетью железных дорог, когда выйдут из недр земных неисчислимые народные богатства, когда наполнятся до краев Волга и Днепр, обводнятся сухие равнины, облесятся песчаные пустыри, утучнится тощая почва, когда великая страна займет со спокойным достоинствомтонастоящее местоназемном шаре, котороеейпо силе иподуху принадлежит» 299. Этими пророческими словами Куприн заключил свой (*152) очерк. В них — гуманистические думы писателя о будущем благе народа и страны, его в принципе отрицательное — хотя прямо не высказанное — отношение к войне. «Зачем и какому богу были принесены эти миллионы людских жертв?» (VII, 41)
— вотвопрос, всечащевозникавшийвглубинесознанияКуприна. Несомненно, что именно этими настроениями были продиктованы сатирически окрашенные рассказы Куприна «Гога Веселов» и «Канталупы». Оба они, написанные в 1916 году, вскрывали механику обогащения во время войны, а местомдействиявобоихбылизбранПетроград. Герой первого рассказа, Гога Веселов, внедавнем прошлом безалаберный кутила, картежник и повеса, со сказочной быстротой разбогател и даже внешне до неузнаваемости преобразился: «Цветущее лицо. Великолепное английское пальто балахоном, без швов назади. Палка черного дерева, вся испещренная золотыми инициалами. Тонкие замшевые перчатки цвета голубиного горла. Чудесное белье и в петлице смокинга бутоньерка с пучком ландышей» (VII, 43—44). Откуда этот блеск, эта роскошь? Очень просто: Гога Веселов «устроился» на службу в сыске, занялся тайным вскрытием писем. Открылся простор для шантажа и вымогательств. Гога быстро приобрел «опыт и хватку». Сначала обманом получил семьдесят пять тысяч у жены одного сибирского богача, а потом ему «удалось захватить» две выгодные военные поставки, на которых он «заработал» четыреста процентов. Честность и справедливость? Законы нравственности? Гоге Веселову они ни к чему в том «деле», каким он сейчас ворочает. Он говорит собеседнику: «Проживешь ты всю жизнь одною честностью и сдохнешь, как свинья под забором или в Обуховской больнице. И кому от этого польза?» (VII, 50). А надо из любого дела уметь извлекать выгоду, реальную пользу, только пользу — итолькодлясебя! С меркой «относительной пользы» подходит к людям и другой ловкий делец и хапуга — крупный правительственный чиновник Бакулин, главное лицо рассказа июня, № 125.
«Канталупы», написанного осенью 1916 года 300. Ведомство поставок, закупок и транспорта, где Бакулин служит, он превратил для себя в золотое дно, в доходное место. В его приемной ежедневно толпятся подрядчики, экспе-(*153)диторы, интендантские чиновники, разные посредники по части купли-продажи, просители, дельцы, темные личности, какой-то пестрый сброд жадных и наглых «ловителей фортуны» — русские, греки, евреи, армяне, поляки. Своим цепким, наметанным оком Бакулин точно определяет «удельный вес» каждого клиента и сразу называет сумму, которую тот должен дать ему за «услугу». Счет идет на тысячи. И в карманы Бакулина непрерывно стекается золото, его капитал давно уж «шагнул за два миллиона». У него огромные дома на Лиговке и на Песках, и собственнаядачаподПетроградом, идрагоценные вещи. Удачливый и наглый вымогатель и взяточник, Бакулин с головлевским лицемерием вслух выражает «неподдельные чувства» жалости к «бедной, многострадальной России», которая — об этом он каждый день читает в газетах
— задыхается «в цепких лапах взяточников, растратчиков, вымогателей и других обнаглевших жуликов и прохвостов» (VII, 88). Свои темные проделки на службе Бакулин оправдывает необходимостью заботиться о счастье семьи: «Я же ведь, если что и беру, то не на роскошь, а для семьи»,— говорит он на вечерней молитве, во время «генеральной стирки души» перед образом святителя Николая, откоторогоонмногоеутаивает, каквомногомлукавит ипередсвоейженой. На войне чудовищно наживаются соучастники Бакулина: теперь «Петроград нередко дивится их особнякам, автомобилям, содержанкам и бриллиантам большинстваизних», анекоторые ведь «тольконачинаюткарьеру». Куприн своими «Канталупами» показал неприкрашенную правду о разлагающейся, гниющей монархической России, отданной в бесконтрольную власть воров и грабителей — «на поток и разграбление» прожженным мошенникам, которые использовали государственный аппарат для чудовищного личного обогащения, вто время как народ страдал от недоедания и болезней, а на фронтах умирали сотни тысяч солдат. Социальное обличение в «Канталупах» достигло высокого сатирического пафоса. «Канталупы» есть та вершина, на которую поднялся Куприн в предоктябрьские годы в отрицании буржуазной и чиновничьей России, рассказ этот — «один из самых замечательных по силе 299 Биржевые ведомости.—1916.—3 янв.—№ 15302.
критического реализма», каксправедливозаметилП. Берков 301. (*153) С этим произведением перекликается другое — рассказ «Папаша» 302. Куприн метит в самую верхушку бюрократической России — в царский двор. Об этом можно судить по иносказаниям и намекам, к которым, естественно, должен был прибегнуть Куприн: описанные в рассказе события происходят в «историческом здании, в котором уже много сотен лет решались судьбы пятой части земного шара» (VII, 54). Не Зимний ли это дворец? В этом здании поочередно хозяйничал то один, то другой «ретивый администратор», самовластно распоряжаясь подчиненными ему людьми и судьбою всей страны, благо такому правителю «здесь представлялось широкое поле для проказливости». Тут — явное заимствование сатирических определений и словесных формул из эзоповского языка Салтыкова-Щедрина. Подобно щедринским помпадурам, вроде Козелкова или Кротикова, которые начинали свою административную карьеру произнесением либеральных речей, а кончали борьбой против свободомыслия, у Куприна старый генерал, вступая в должность, красно говорит о «полном доверии» между ним и подчиненными, играет роль добродушнейшего либерала, этакого мягкосердечного «папаши». Вскоре, однако, поведение генерала круто изменилось: «папаша» вдруг обернулся злым, властным деспотом. И вот уже в том историческом здании громыхает «страшный раскат генеральского голоса», наружу прорвался начальственный гнев и стремительно «хлынул, точно задержанная и мгновенно прорвавшая преграду Ниагара». Вращая кровавыми глазами, сжимая кулаки и топая ногой, генерал кричит, распекает, подписывает приказы и распоряжения. «Точно открылись шлюзы,— читаем в рассказе,— и через них по всей земле русской пролились миллионы бумаг <...>. Спешно вызывались начальники уездов, получали стремительные внушения и мчались в свои области делать порядок или беспорядок, и дрожь, которую они испытывали в огромном кабинете, передавалась, как электрический ток, нервам обывателей. И — боже мой,— что только не делалось в это время... Громы, молнии, ураган, извержение вулканов, ИродовоизбиениемладенцевиМамаевонашествие» (VII, 55—56); Эта картина убедительно говорит о том, что в годы войны, как в эпоху первой революции, Купринубылиненавистныдеспотизм, царскоесамовластие. (*155) Значительную художественную, нравственно-эстетическую и познавательную ценность заключают в себе и те немногие купринские рассказы
301 Берков П. Н. Александр Иванович Куприн.— С. 109.
военных лет, содержание и сюжет которых прямо не соотносились с трагедией войны, а были обращены к довоенному времени и заимствованы либо из биографии исторического лица, либо из когда-то пережитого самим писателем. В них Куприн твердо стоит на почве реальных, действительно имевших место фактов и событий, и они безусловно достоверны и глубоко правдивы в бытовых и психологическихдеталях, впортретеиязыке героев.
Это справедливо, прежде всего, в отношении рассказа «Гоголь-моголь» (декабрь, 1915). Куприн воскрешает широко известный эпизод из сценической биографии Ф. И. Шаляпина, слышанный им самим из уст великого певца осенью 1911 года и упоминаемый в воспоминаниях Шаляпина 303. Материалом Куприн распорядился как художник, а не как биограф Шаляпина, и потому неправомерным является упрек литературоведа В. Афанасьева в том, что купринский рассказ «сильно отличается от своего первоисточника» 304. Рассказывая о первых неудачах одного из «талантливых мятежных русских людей», Куприн преклоняется перед тем «радостно-тяжелым подвигом», который совершен в искусстве этим «обыкновенным смертным человеком», перед настойчивостью, упорством и трудолюбием «изумительного актера», неутомимо бродившего «по городам, рекам и дорогам своей великой несуразной родины» и сумевшего в конце концов «разыскать самого себя». Наружный портрет Шаляпина перед войной, соотнесенный с богатым и сложным внутренним обликом гениального певца и артиста, выдержан в строго реалистических словесных красках: «Большой, мускулистый, крепкий, белотелый, с видом простого складного русского парня. Белоресницый. Русые волосы лежат крупными волнами. Глубоко вырезанные ноздри. Наружность сначала как будто невыразительная, ничего не говорящая, но всегда готовая претвориться в самый неожиданный сказочный образ» (VII, 33). В портретной живописи Куприна — как бы нарочито приглушенные, (*156) неяркие, «будничные» краски, рельефность рисунка, исторически правдивые детали внешности и биографии, поданные скупо, немногословно, без тени умиления передвеликим человеком. Злоключения бродячего провинциального иллюзиониста и гадальщика явились сюжетом рассказа «Гад» (1916), тоже обращенного в прошлое. Как некогда в рассказе «С улицы», здесь с большой виртуозностью передана колоритная и живая
302 Напечатан вгазете «Утро России», 1916, 30 марта, № 90. 303 ФедорИванович Шаляпин.—В 2 т.— М., 1959.— Т. 1.— С. 86-87 304 Афанасьев В. А. И. Куприн— М., 1960.— С. 151.
по разнообразию интонаций речь-исповедь героя, богатая жаргонными словечками и оборотами. Лирическое обрамление рассказа составляет знакомая по целому ряду предшествующих произведений Куприна мысль о неразделенной любвимолодогочеловека кзамужнейженщине. В автобиографическом жанре выдержаны рассказы «Запечатанные младенцы» и «Фиалки» (оба написаны летом 1915 года). Особенно хорош второй, весь одухотворенный высокой поэзией молодой расцветающей жизни и первой любви, с ее целомудрием и трепетом чувств, навеки оставляющих в сердце человека «доброе семя радости и красоты земной», поэзией природы, где много ярких красок, солнечного весеннего блеска, и щебета птиц, и аромата цветов. Совсем юный кадет, которого подхватило «половодье чувств», и девушка, выступающая, словно фея из сказки, вся в белом на сочной зелени аллеи, легкая и красивая, с глазами, какфиалки,— героиэтикакбывсплывают ввоспоминанииавтора одавно им пережитом и рождают чувство восхищенности и даже умиления. Впрочем, авторская умиленность не навязчива, без приторной слащавости, выглядит естественной в «Фиалках», как естественно на склоне лет восхищаться всем прекраснымвнеиспорченном, красивом, чистомюноше. В нравственном здоровье купринских героев и в свежести их чувств читатель узнает нечто очень знакомое и драгоценное, то, что было и в нем самом, что каждыйрадостнопереживаетнапереломелетюностиимолодости. В ряду произведений с автобиографической основой, написанных в военное время, несколько особняком стоит рассказ «Неизъяснимое» (1915). Он необычен посвоейсюжетнойразвязке иналичествующему внем подтексту. Врассказе есть интересные детали из жизни Куприна периода его военной службы в пехотном полку, воскрешаютсяэпизодыичастные факты, которые вносят (*157) дополнительные штрихи в характеристику писателя времен его молодости. Их достоверность не подлежит сомнению, и биографы писателя охотно привлекают их, когда пытаются раскрыть внутренний облик дерзкого, своевольного и до безрассудства смелого поручика Куприна. Рассказ «Неизъяснимое» входит необходимой составной частью в автобиографическую прозу писателя. В этом его ценность. Но в реалистическое повествование, увлекательное, блестящее по форме, основанное на жизненной и художественной правде, привнесен элемент таинственности, загадочности, того, что сам автор именует «неизъяснимым». Во второй половине рассказа писатель в совершенно серьезном тоне говорит о возможности общения человека с душами умерших, о таинственных знаках,
подаваемых откуда-то из потустороннего мира, о том, что со спиритизмом нельзя шутить. Рассказ, таким образом, несвободен от мистического тумана; заключительная фраза рассказчика содержит тягостную мысль о счастье «вечного забвения, вечного покоя». Все это портит произведение, разрушает его художественнуюцелостностьиубедительность. Глубоко в прошлое уходит своими воспоминаниями Куприн в рассказе «Беглецы», работа над которым шла в конце 1916 года 305. Очевиден автобиографизм рассказа, дающего весьма ценные сведения о раннем детстве писателя: в одиннадцатилетнем Нельгине, выдумщике и фантазере, легко угадывается сам автор в пору его пребывания в Разумовском пансионе. Критический дух рассказа — в осуждении уродливых методов воспитания детей в закрытых заведениях, но главное в нем — воссоздание поэзии детства, показ мужания ребячьего характера и «выпрямления» личности ребенка на переломе к его отрочеству. Мальчик всей душой тянется к героическому, к подвигу, старается вырваться из-под власти равнодушных людей, по-своему бунтует против несправедливости, деспотизма и бездушия воспитателей. Нельгин жаждет самостоятельности, ему нужен простор, нужна свобода. Из рассказа видно: за немногие часы, проведенные «в бегах», мальчик словно подрос, возмужал характером, внемокреплаупрямаяволя. В купринском рассказе о детях много человеческого тепла, горячей любви к ребенку, серьезного и глубоко искреннего уважения к его личности. Порывы и буйные (*158) фантазии, поступки, мысли и язык — все у купринских «беглецов» неповторимо детское, все невыдуманное, психологически правдивое. Герои живут в рассказе точь-в-точь как настоящие, живые дети в реальности: они дружат и ссорятся между собою, радуются и горюют, иногда хитрят, любят игры и озорство, инстинктивно противятся грубой воле старших, мечтают о раздолье деревенской жизни, любят цирк и зверей в зоологическом саду. Дети как дети. Рассказ заражает читателя тем счастьем общения с ребенком, которое так хорошо было знакомо Куприну, и Чехову, и Толстому, и всем большим «детским» писателям. С той же сердечной теплотой, которая сквозит в каждом слове Куприна о детях и детстве, он описывает жизнь и повадки птиц и животных в своих рассказах «Скворцы» и «Козлиная жизнь». Первый из них был написан летом 1916 года, второй — в начале следующего года. Они продолжают цикл купринских
305 Опубликованв журнале «Пробуждение», 1917, № 1.
произведений о животном и растительном мире, восходящий к его ранним рассказам «В зверинце», «Столетник», «Пиратка» и щедро пополненный потом такими вещами, как «Лесная глушь», «Барбос и Жулька», «Белый пудель», «Слон», «Изумруд», «Псы», «Слоновья прогулка», «Еж», «Брикки», «Марья Ивановна». Сюда можно отнести и рассказ «Мысли Сапсана о людях, животных, предметах и событиях». Первыйего вариант созданлетом 1916 года и впоследствии подвергся значительной доработке; в новом варианте рассказ появился в 1921 году, когда Куприн уже был в эмиграции. Своей художественной формой рассказ восходит к гоголевским «Запискам сумасшедшего», вернее, к тем страницам этого произведения, в которых приведены письма собаки Меджи к «милой Фидель». Куприн заставляет своего «героя» — старого пса Сапсана — высказать несколько очень верных мыслей о людях, животных, предметах и событиях. Ему свойственнычувства крепкой привязанности и трогательной любвик детям, глаза которыхвсегда «чисты, ясныидоверчивы», особенно к маленькой дочке хозяина, которую Сапсан так мужественно спасает от укуса бешеной собаки. Умный, добрый старый пес презирает хозяйку дома и терпеть не может ее любовника Сержа, потому что оба они лживы, грубы, распутны. Сапсан вообще негодует на злых и неблагодарных людей, которые обижают «маленьких и слабых», он против жестокости и бесчеловечия, столь часто встре-(*159)чающегося в семье и обществе двуногих животных. И, читая эти строки рассказа, чувствуешь, как бесконечно дороги самому Куприну глубоко гуманные, человечные мысли и благородные переживания его необычного «героя». За рассуждениями Сапсана угадывается он сам — добрый, чутко улавливающий малейшую фальшь и неискренностьвлюдскихотношениях.
5 В период военного времени, в дни, казалось, бесконечно длящейся войны — «средь воя, средь визга» — Куприн поднимал свой голос гуманиста. Этот голос явственно слышен в повести «Каждое желание» (или «Звезда Соломона») — одном из последних купринских произведений периода войны. Под названием «Звезда Соломона» повесть печатается с 1920 года. Писалась она во второй половине 1916 года и была завершена в начале 1917 года, незадолго до февральской революции. Никто не мог сказать, когда кончится война и кто из нее выйдет победителем, да и будет ли в ней победитель? Очень многим — и
Куприну в том числе — порою казалось, что люди обезумели, ослепли в своей ненависти друг к другу; таяла надежда на мир и терялась вера в то, что воюющие народы опомнятся и перестанут проливать реки крови. Думалось, что в эти дни «всеобщего одичания» человечество лишилось способности разумно управлять своими поступками, подпав под власть непонятной, злой силы, стоящей вне людей, где-то над ними. Жизнь отдельного человека зависела от тысячи случайностей, ломкимименяющимсяоказывалсяегоповседневныйбыт. Здоровой и ясной душе Куприна вообще был чужд ужас перед сверхъестественным, потусторонним, но он был готов допустить, что в земные, людскиеделаиногдавмешиваетсянечто «неизъяснимое». И художественное воображение подсказывало писателю образ «неведомого оператора», рука которого безостановочно вертит «жизненную ленту» человечества, то убыстряя, то уменьшая ее скорость. В какие-то периоды своей жизни человек становится игрушкой в руках слепой судьбы. Так в повести возникает авторское ощущение того, что «все мы бредем ощупью, и только безумный случай может прийти на помощь счастливцу» (VII, 157). Так рождаются и пессимистические мысли о зыбкости и (*160) непрочности человеческого бытия, подвергнутого случайностям, о невозможности провести границу между бодрствованием и нелепым сном. Лишь вечный сон представляется непреложным, поскольку наше рождение случайно, а бытие зыбко. «И что такое, еслипоглядим глубоко, вся жизньчеловека ичеловечества, как не краткий, узорчатый и, вероятно, напрасный сон?» — мрачно философствует Куприн в одномизавторскихотступленийповести (VII, 190). В такой «узорчатый сон» Куприн на короткое время погружает своего героя — маленького, мелкогочиновникаИванаЦвета. Тип этот давно и хорошо известен и в предшествующей демократической литературе, и в раннем творчестве Куприна; психологически и социально он родствен и Желткову из «Гранатового браслета», и Семенюте из предвоенного рассказа «Святая ложь». Иван Цвет добр, мягок и уступчив, наделен душевной простотой. Он доволен скромной должностью канцелярского служителя, своим «канареечным прозябанием» и своей судьбой, которую он не решается испытывать какими-либо «чрезмерными вожделениями». Он хотел бы всю жизнь прожить «в простоте, дружбе, веселости», не помышляя ни об огромном богатстве, ни о славе или карьере. Единственное его желание, предел его мечты
— получить первый чин коллежского регистратора, чтобы иметь возможность
выйти на улицу в форменной фуражке с бархатным околышем и бирюзовыми кантами. Купринкакбыставитпсихологическийэксперимент: как поведет себя такой человек, если обретет возможность повелевать судьбой — своею и других людей — и удовлетворять «каждое желание»? Выпив лишнее в компании друзей, Иван Цвет уснул. А во сне началось для него нечто неслыханно-фантастическое, странное: беседа с чертом, поездка в старинное имение, ночь в кабинете давно умершего полусумасшедшего алхимика, запродавшего свою душу дьяволу. Здесь он читает книги по черной магии и оккультизму, рассматривает таинственные надписи, загадочные чертежи... Цвету случайно удается разгадать кабалистические знаки, и он овладевает великой тайной, которая дает ему поразительную власть над людьми и событиями. С этого мгновения почти все желания Цвета исполняются немедленно. Выразительная подробность: став всесильным, Иван Цвет ни разу не употребил своей волшебной силы во вред людям. И его не (*161) прельстили ни власть, ни деньги, ни женщины, ни науки и искусства, не пробудилась в нем и жажда все новых и новых впечатлений. Богатство тяготит его: он остается таким же добрым, незлобивым человеком, каким был и прежде. Но, к своему огорчению, он начал разочаровываться в людях, которых хотел бы любить. Проникнув в недра чужой человеческой души, Цвет неожиданно для себя увидел, как много там лжи, обмана, предательства, продажности, ненависти, зависти, жадности и трусости. Это способно было возбудить в нем «презрение к человеку и отвращение к человечеству». С ним этого, к счастью, не случилось: Иван Цвет проснулся. Он испытал чувство облегчения и буйной радости, когда, избавившись от кошмарного сна, вернулся опять к своему милому, простому и реальному существованию. Таким образом, в повести «Звезда Соломона», как и в рассказе «Неизъяснимое», причудливо сплелись реальность и фантастика, жизнь и сон, доподлинная правда с чертовщиной, небылицами, мистикой. Писатель — говоря его же словами — «сумел соединить таинственное, страшное, романтическое с крайним реализмом»
306. Многие происходящие в «Звезде Соломона» небывалые чудеса загадочны, необъяснимы, по своей природе иррациональны, и эти страницы повести лишены достоинств реалистического произведения. Куприн остается верен самому себе, верен принципам реализма там, где он изображает быт и рисует человеческие 306 А. И. Куприн о литературе.— С. 289.
характеры. Городские чиновники, церковный регент Среброструнов, сельский поп, сторож в имении, почтальон Василий Васильевич, толстяк Валдалаев, Иван Цвет до своего сна— все они в повести правдивы до малейших деталей своей внешности, психологии, языка, социального облика. В описаниях кабачка «Белый лебедь», глухой усадьбы, скачек на ипподроме и на ряде других страниц повести Куприн предстает как прекрасный бытописатель. Увлекательность рассказа, динамизм действия, четкость сюжета, композиции, обычные у Куприна изящество, точность и свежесть языка свидетельствуют о высоких литературных достоинствахповести. Однако философия и пафос «Звезды Соломона» являются сложными. Хотя в авторской оценке тех житейских идеалов, к осуществлению которых стремится Иван Цвет, сквозит мягкая ирония, Куприн делает этого сла-(*162)бого, кроткого и, в сущности, ограниченного человека положительным героем повести. Писатель полон тревоги за его будущее в условиях тех колебаний, бытовой неустойчивости и социальных потрясений, которым подвержена человеческая жизньпередлицомтогонепонятного, чтосовершается вокруг и чтонеподвластно воле людей. Отстаивая право хорошего, но беспомощного маленького человека на счастье в жизни и на уважение к нему, Куприн в годы войны так и не увидел в современной ему русской действительности людей высокого мужества и героизма и не смог проникнуться «боевыми настроениями» предоктябрьской эпохи. И, конечно, ему было не под силу дать художественное воплощение тех революционныхнастроений. В своем художественном творчестве периода войны и кануна революции Куприн по-прежнему стоял на почве критического реализма, освещал современность и прошлоесвысотысвоихдемократических игуманистических идеалов. Последним по времени написания произведением военных лет был детский рассказ «Козлиная жизнь», завершенный — как гласит авторская дата под рукописью — 3 февраля 1917 года, т. е. буквально за три недели до февральской революциивРоссии307.
6 Основную, главную и, безусловно, самую ценную часть литературного наследия Куприна дореволюционных лет составляет его художественная проза — те многочисленные его рассказы, очерки, повести, в которых запечатлены важнейшие
307 Напечатан вжурнале «Для детей», 1917, май, № 5.
явления и характерные черты современной ему действительности, дан живой образ времени. Уже в начале нового века он вошел в сознание читателей как большой и самобытный художник слова, превосходный рассказчик, один из крупнейшихрусскихдемократических писателей-реалистов. Но Куприн был не только художником-беллетристом; он не ограничивал свою писательскую деятельность лишь одной, хотя и чрезвычайно обширной областью литературного творчества — образно-эстетического «освоения», осмысления жизни. Современник и свидетель бурных социальных и политических потрясений, переживае-(*163)мых Россией и ее народом, непосредственный участник литературного движения на переломе столетий, Куприн довольно часто и охотно выступал также в качестве критика и историка литературы, публициста имемуариста. Для него, как, впрочем, и для каждого большого писателя, в этом не было ничего неожиданного: художник — всегда и критик, наиболее тонкий, профессионально осведомленный ценитель любого писательского труда. Оспаривая точку зрения тех, кто утверждал, будто не дело художника слова рассуждать о литературе и заниматься оценкой творчества и критическим разбором произведений других писателей, видный русский критик того времени Л. Войтоловский — впоследствии историк русской литературы — незадолго до войны писал в форме риторических вопросов: «...кому же говорить о литературе, как не Куприну или Горькому или Короленко? <...>. Куприн, который всю жизнь имел дело с художественными образами, Куприн, в рассказах которого такое изобилие таланта и силы, Куприн, которому принадлежат такие превосходные характеристики К. Гамсуна и Джека Лондона,— неужели ему не подобает раздумывать о судьбах русской литературы? Неужели он недостаточно компетентен и не должен судить о том, о чем с таким апломбом высказываются люди, не обогатившие литературу ни одним чувством, ни одной мало-мальски сносной страницей?» 308 Правильность этой мысли в наши дни ни у кого не вызывает сомнений, но во времена Куприна она все еще, как видно, нуждалась в обоснованииидоказательствах. Жанровые формы выступлений Куприна по вопросам литературы были многообразными: ему принадлежит большое количество критических и историко-литературных статей, рецензии на новые книги, газетные и журнальные заметки полемического характера; всеобщее признание еще при жизни писателя
308 А. И. Куприн о литературе.— С. 326.
получили его блестящие мемуарные очерки о Чехове, Толстом, Богдановиче, Гарине-Михайловском; он читал лекции о литературе, любил форму устных бесед с репортерами, давал интервью на темы литературной жизни, был автором фельетонов и стихотворных и прозаических пародий на современных писателей; писал критико-биографические очерки. У него, правда, нет специальных работ научно-теоретического характера, он не занимался ис-(*164)следованием вопросов эстетики и теории искусства, но как литературный критик, мемуарист и в известной мере историк литературы Куприн касался обширного круга проблем, волновавших литературную общественность в предоктябрьское десятилетие. Состояние современной литературы и отношение к классическому наследию, проблема традиций и новаторства, судьбы реализма и русский модернизм, художник и общество, вопросы писательской этики, профессионального мастерства, в частности стиля и языка,— таков неполный перечень тем и вопросов, поставленных и освещенных Куприным в статьях и устных выступлениях. У него были ясные и твердые эстетические критерии в подходе к оценке фактов и явлений литературы прошлого и настоящего. Основной пафос историколитературных и критических произведений Куприна — в последовательной защите реалистического искусства и в принципиальном неприятии модернистской эстетики и творческой практики писателей буржуазного декаданса. В своих суждениях о литературе Куприн исходит из понимания того, что начало творчества — в реальной действительности и что искусство сильно и значительно своей прочной связью с жизнью, народом и родиной, с духовными и общественными запросами людей, их деятельностью, бытием, заботами, интересами и стремлениями. Подлинное искусство говорит людям неприкрашенную правду о них самих и окружающей их жизни во всей ее пестроте, сложности, многообразии и противоречиях, о назначении и долге человека; оно исследует истину, раскрывает мир человеческих идей и страстей, утверждает высокий эстетический и общественный идеал. Художник видит свою главнейшую цель в том, чтобы содействовать духовному и социальному освобождению человека, нравственному возвышению и гармоническому развитиюличностикультурномупрогрессу ипроцветаниюобщества. Такую задачу ставила и решала передовая демократическая литература в России XIX века. Ее творцы были великими, бескорыстными подвижниками — «самыми совестливыми и самыми искренними во всем мире художниками», которые
самоотверженно и свято служили своему народу, идеям свободы и гуманизма. Этими великими идеями — по словам Куприна — «светилась вся русская литература, начиная с Пушкина» 309. Будучи неизменно (*165) верна жизненной правде, она всегда была носительницей гуманности и человечности, утверждала оптимистический взгляднажизньчеловека. Имена Пушкина, Толстого и Чехова — трех великанов русской и мировой литературы — особенно часто упоминаются в статьях, интервью и лекциях Куприна. Он произносил эти имена с неизменным чувством восторга и благоговейного преклонения, писал о них в тоне высокой патетики: «Точно золотые звенья одной волшебной цепи, начатой Пушкиным и венчанной Толстым, точно сияющие звезды одного вечного созвездия, горят над нами, в неизмеримой высоте бессмертия прекрасные имена великих русских писателей» (IX, 121). В каждом из них он видел наиболее полное и совершенное выражение народных стремлений в данную историческую эпоху, воплощение национального духаРоссии. Их художественное творчество Куприн воспринимал как эталон, как трудно достижимый идеал искусства, жизненно правдивого, гармоничного, рожденноговысокимпафосомслужениячеловеку ичеловечеству. Пушкина он почитал свято — «как магометанин Каабу», любил и превосходно знал его творчество. Ему была посвящена одна из ранних статей Куприна «Солнце поэзии русской» (1899), написанная к столетию поэта. Реминисценциями и литературными ассоциациями из лирики и прозы великого поэта богаты многие художественные произведения Куприна, начиная с его ранних рассказов. О Пушкине речь идет в «Поединке» (1905) и в обширной статье-очерке «Фараоново племя» (1911), а также в заметках «Вольная академия» и «Чтение мыслей» (1916), в ряде других статей. В самом начале 1909 года Куприн приступил к написанию обширной работы о Пушкине — «увяз в прелести исследования» его поэзии и прозы, писем, воспоминаний о нем современников, его биографии. Весною 1912 года, находясь в Ницце, Куприн выступил с лекцией о Пушкине. Позднее — уже будучи в эмиграции — он написалдвестатьи «ПетриПушкин» (1929 и 1932). В оценке литературной деятельности Пушкина, определении его роли, места и значения в истории русской и мировой литературы Куприн шел за Белинским и Гоголем. По его словам, Пушкин пришел в поэзию в тот период ее формирования и развития, когда она находилась еще в младенческом состоянии. Кто был его
309 А. И. Куприн о литературе.— С. 327
предшественником в России? Среди поэтических учителей Пуш-(*166)кина, его покровителей и старших по возрасту литературных сподвижников Куприн называетЖуковскогоиВяземского (IX, 146). Пушкин для Куприна — национальный гений, никем не превзойденный поэт, певец земных человеческих радостей, художник светлого таланта, «постигший прошедшее и прозревший будущее», «рыцарь свободного духа», славивший свободу, счастье, братствонародов, врагтиранииирабства. Куприн писал о «точной, гибкой, простой и прекрасной форме» пушкинских творений, о народности языка Пушкина: он «взял этот великолепный язык у народа и отдал его народу очищенным от плевел, прекрасным и выразительным, светлым, чистым и прозрачным, как горный источник, упругим, как сталь, звонким, какзолото, ибодрящимиароматным, какстароедоброевино». Художник глубоко национальный и потому «слишком самобытный», великий поэт в то же время владел даром постигать душу народов других стран — «был в такой же степени русским, как и славянским поэтом», и его имя навеки «вписано нетленными буквами в пантеон всемирной литературы...» (IX, 74). В наследство своему народу и всему человечеству он оставил «всю русскую литературу» (IX, 220). Если Пушкин вошел в духовный мир Куприна с самого его детства, то Гоголя он по-настоящему «открыл» для себя гораздо позже, уже сам став зрелым художникомслова,— когдаписалповесть «Поединок».
Куприну казалось, что художественная красота творчества Гоголя «совершенно оторвана от современной литературы» и что Гоголь как сатирик не оказал никакого влияния на писателей того поколения, к которому Куприн принадлежал (IX, 115). В короткой заметке «О Гоголе» (1909), приуроченной к столетнему юбилею великого сатирика, Куприн писал, что в последние годы он читает и перечитывает Гоголя «с умилением, с нежностью, с веселым смехом, с радостной злобой» — и тут же делал оговорку: «Учиться же у него мне теперь поздно, так же как и моим литературным однолеткам» (IX, 116). Не находя среди своих сверстников достойного наследника Гоголя, Куприн заключил, что Гоголь вообще остался «без продолжателей и преемников». Эта мысль неточна даже применительно к самому Куприну— автору ряда едких и злых сатир: «Мирное житие» (1904); «Механическое правосудие» и «Сказочки» (1907), (*167 «Свадьба» (1908). Втекстетой же заметки, впротиворечииссобственным общим заключением, Куприн делает глубоко верное признание, что традиции
гоголевской сатиры продолжены «в обличительной литературе 60—70-х годов» и чтоследыееобнаруживаютсявсовременнойпублицистике. Говоря про обличительную литературу 60—70-х годов, Куприн имел в виду, прежде всего, сатирическое творчество Щедрина. Своеобразным художественным памятником великому сатирику явился купринский рассказ «Исполины» (1907). Отдельных статейоЩедринеу Купринанет. С неизменным уважением относился Куприн к таким писателям-демократам второй половины XIX века, как Помяловский, Решетников, Левитов, Н. Успенский, Гл. Успенский иГаршин. Их реалистическое творчество, родственное по духу творчеству самого Куприна, он очень ценил. Куприн сетовал на то, что Гл. Успенский «с его правдой онравахРастеряевой улицы», всущности, является «до сих пор неоцененным человеком». Осуждая общественную и политическую реакцию, Куприн с болью говорил о трагизме судьбы своих предшественников, называя их мучениками: «Глеб и Николай Успенские, Левитов, Решетников, Помяловский, Гаршин — все они проходят длинной вереницей мучеников. Общественная и политическая реакция, отчужденность общества, материальная необеспеченность, цензурный гнет—все это тяжелыми камнями ложилось на их головыивлеклоихкгибели» 310.
Подобно Гоголю, эти писатели были чисто русскими, как чисто русским в своем творчестве был и Гончаров. По мнению Куприна, эти качества не всегда отчетливо выступали в облике и в произведениях Тургенева. В личности последнего Куприну не нравились черты барственности, и он готов был назвать Тургенева «человеком вообще холодной души» 311, видел в нем «вполне европейского человека», на творчестве которого сказалось влияние литературного кружка Флобера и братьев Гонкуров. Куприн утверждал, будто Тургенев, создавая романы «Отцы и дети», «Новь» и некоторые другие произведения, «шел по стопам своих западных друзей» 312. Подоб-(*168)ная оценка, конечно, была одностороннейипотомуневерной. К «титанам литературы» принадлежит Достоевский. В лекции, прочитанной в Ессентуках летом 1908 года, Куприн охарактеризовал Достоевского как гениального художника-психолога: «С изумительным проникновением и чисто демонической силой, с беспримерной проницательностью он пытливо заглянул и раскрыл нам глубочайшие бездны человеческого духа». По своеобразию своего
310 А. И. Куприн о литературе.— С. 295. 311 Там же — С. 340. 312 Там же — С. 294.
творчества Достоевский не сравним ни с одним писателем прошлого и настоящего: «Таланта, равного Достоевскому, мы не видим в мировой литературе» 313. Эту мысль Куприн повторил и в 1913 году в ходе полемики вокруг инсценировки «Бесов» в Художественном театре, горячо выступив тогда в защиту «того Достоевского, который сумел прозреть все глубины русской души, которыйсумелихвыявитьсудивительным мастерством» 314. Всю свою жизнь Куприн был страстным поклонником Толстого. Куприн не раз выражал радость и благодарность судьбе за то, что она дала ему счастье жить «в то время, когда живет этот удивительный человек», и сознание этого было для него одной из самых «светлых мыслей». В печати Куприн впервые заговорил о Толстом еще в 1895 году, когда выступил с рецензией «Загадочный смех» на спектакль по драме «Власть тьмы». Потом одна за другой появились другие статьи, заметки, очерки-воспоминания: «О том, как я видел Толстого на пароходе «Св. Николай», «Нашеоправдание», «Толстой-сапожник», «Толстой». Куприн считал, что Толстой, подобно Достоевскому, есть «исключительное явление в мировой литературе и явление никогда не повторимое, как неповторим, например, Шекспирили Гомер». Миртолстовских образовнеобъятен, и поражает та предельная правда типов и характеров, правда жизни, которая торжествует в каждом его создании. В упоминавшейся выше лекции Куприн сказал о Толстом: «Кажется прямо-таки непонятным, как могэтотчеловек воплотитьв жизнь такую массу самых разнообразных типов. Рисует ли он нам императора или солдата, судью или проститутку, светского бонвивана или страстного искателя правды — всюду он одинаково (*169) верен себе, силен, одинаково индивидуален, и ни в одном из нарисованных им людей нельзя отыскать хотя бы малейшую черту подражательности» 315. Оригинален толстовский язык, не похожий на язык ни одного из русских писателей, предельно точный и ясный, при всей его синтаксической сложности: «Его язык! Он иногда неуклюжий, тяжелый и нещадно громоздит «что» на «что» и «который» на «который», но отойдите немного и гляньте на то, что вышло. Как циклопические постройки: красота их выступает тольконарасстоянии. Вэтомтайнавеликого!»316 И все то, что изваяно Толстым средствами этого языка, восхищает своей красотой, мощью и величием. Это — и автобиографическая трилогия, и военные рассказы, и грандиозная эпопея, и роман «Анна Каренина», и драма «Власть
313 А. И. Куприн о литературе.— С. 294. 314 Биржевые ведомости.— 1913.— 8 окт. 315 А. И. Куприн о литературе.— С. 294.
тьмы». Среди множества толстовских созданий Куприн превыше всего ценил повесть «Казаки», которую он перечитывал свыше ста раз, причисляя ее к шедеврам мирового искусства. Однако, преклоняясь перед Толстым как художником, Куприн не принимал толстовской религиозно-нравственной философии, егопроповеди «непротивлениязлу насилием». Внутренне наиболее близок Куприну был Чехов — как художник и как гражданин. Все в Чехове восхищало Куприна: чуткая отзывчивость, деликатность души, скромность и простота, нетерпимость к лжи, несправедливости и злу, любовь к человеку и глубокая вера в победу добра и счастья на земле. Куприн обращал внимание на высокую одухотворенность реалистического творчества Чехова, красоту и совершенство формы его произведений, богатство и гибкость языка, изящество стиля. Куприн рецензировал ранние чеховские рассказы, тепло и трогательно рассказал о нем в своих воспоминаниях «Памяти Чехова» (1905), в которых дан проникновенный, правдивый и живой литературный портрет писателя. И позднее Куприн не раз обращался к Чехову, к оценке его творчества — в ряде статей, интервью, лекций и бесед, в частной переписке, делал заметки о нем всвоихзаписныхкнижках, размышлялнадприродойеготаланта. Значительную и ценную страницу в наследии Куприна как исследователя литературыикритика представля-(*170)ют его статьи о выдающихся зарубежных писателях XIX—XX вв. — Редьярде Киплинге, Джеке Лондоне, Кнуте Гамсуне, Дюма-отце, Марке Твене. Они примечательны глубиной проникновения в творчество мастеров европейской прозы, тонкостью и нередко поразительной верностью критических суждений и оценок. Эти и другие статьи указывают на широту литературных интересов Куприна и говорят о том, что он хорошо знал зарубежную литературу и свободно ориентировался в мировом литературном процессе XIX—XX столетий. Несомненный интерес заключает все то, что в разное время Куприн писал и говорил о таких представителях русского критического реализма конца XIX — начала XX вв., как Короленко, Мамин-Сибиряк, Гарин-Михайловский. Особое место в литературно-критической деятельности Куприна занимают его многократные письменные и устные высказывания о Горьком. Не все в этих высказываниях верно, не все может быть нами принято, но их общий тон свидетельствует о понимании Куприным исторической роли и значения «буревестника революции» в идейной борьбе и литературном движении России
316 Там же — С. 312.
предоктябрьской эпохи. Когда Куприн говорил и писал о своих литературных сверстниках, творчество которых было продолжением гуманистических и реалистических традиций русской классики, он выделял самого талантливого из них — Ивана Бунина, считая его «настоящим писателем», подлинным художником слова. В поле зрения Куприна-критика постоянно находились писатели-современники Леонид Андреев, А. Будищев, Б. Зайцев, И. Шмелев. Полны сердечного тепла его рецензии и критические статьи о сатирической поэзии Саши Черного и юмористических рассказах А. Аверченко. И в то же время объектом его критики были поверхностные писания Н. Брешко-Брешковского, натуралистические увлечениямодернистскихпрозаиковФ. СологубаиМ. Арцыбашева. Куприн последовательно отстаивал реализм и народность искусства, всегда высоко ценил «художников, преданных быту и старым реалистическим традициям». И потому он был врагом декадентства, модернистской эстетики, формализмаибессодержательностивлитературном творчестве. Куприн с беспокойством напоминал о том, что в современной литературе «есть еще огромная группа писателей, которые пишут, не задумываясь над тем, для чего (*171) они пишут. Из их лагеря вышли нелепые девизы: «Искусство для искусства», «Смерть быту» и прочее. Это значит, что они знают, быть может, как писать и что писать, но им совершенно неведомо то внутреннее сияние, то «во имя», которым светилась вся русская литература, начиная с Пушкина» 317. В сущности, обращение Куприна к прошлому русского и зарубежного реализма и стремление осмыслить современный литературный процесс в России именно служилицелямборьбыпротивбуржуазногомодернизма. Ратуя за реалистическое искусство, Куприн был твердо убежден, что формалистическое искусство модернистов вредно и не нужно народу. Его отношение к декадентству как индивидуалистическому и насквозь пессимистичному мироощущению было отрицательным, идейно-эстетические взгляды модернистов были ему чужды, метод и приемы их творчества он подвергал резкой критике. В частности, Куприн осудил одно из наиболее распространенных в предреволюционной литературе течений — русский символизм. «Откровенно скажу вам, что символизм чужд моей душе, и я его совершенно не понимаю»,— заявил он в 1909 году 318. Непростительным заблуждением «господ футуристов» он считал то, что они предали анафеме наследие русской и мировой классики и
317 А. И. Куприн о литературе.--С. 327.
свернули с того единственно «правильного пути художественного творчества, который проложен был великим Пушкиным» 319. Так каждый раз, когда речь заходила о современной литературе, Куприн противопоставлял различным группам и течениям модернизма реалистическое искусство русской и мировой классики. Но, говоря о завоеваниях «старого реализма», Куприн не отрицал необходимости его обновления. Канонизация какого бы то ни было стиля или общепризнанных приемов, выработанныхвеликимиписателямипрошлого, вредна, ибоонапривела бы к застою в литературе и искусстве. Куприн признавал за писателем право на поиски новых изобразительных средств и новых художественных форм. Этим объясняется его пристальный интерес к тем из представителей модернистского искусства, в частности к символистам, которые, обладая «прекрасной чертой — смелостью и дерзанием», экспериментиро-(*172)вали в области стиха и поэтического языка. Несмотря на признание в том, что символизм был чужд его душе, все же в оценке символистской поэзии, как и прозы писателей враждебного ему лагеря, Куприн проявлял большой такт и строгую объективность. Среди символистов, например, он особо выделял Брюсова, Бальмонта и Блока, признавал их огромный талант и высоко ставил их поэтическое мастерство. По словам Куприна, серьезного внимания как поэты заслуживают С. Городецкий и М. Кузмин. В то же время он отвергал А. Белого за мистицизм его поэзии, обвиняя его в надуманности и нарочитой туманности его образов: «Непонятность
— характерная его черта» 320. Анализируя стихи Вяч. Иванова, Куприн не без сарказма отметил косноязычие и тяжеловесность его стиля в духе Тредиаковского. В таком подходе к оценке литературных явлений современности было бы неверно видеть тенденцию к принижению всех нереалистических форм творчества. Куприн вовсе не отрицал огромной эстетической ценности того, что создано, например, русскими и зарубежными романтиками. Романтизм рассматривался им как одно из необходимых звеньев в общей цепи исторического развития литературы, искусства, художественной культуры XIX столетия. И все же наиболее плодотворное художественное направление Куприн всегда видел в реализме, с его завоеваниями он связывал великую будущность русской литературы, ее грядущий расцвет. Писатель был убежден: «Ни реакция, 318 Там же — С. 309. 319 Там же.— С. 326. 320 А. И. Куприн о литературе.— С. 300.
ни декаденты, ни символисты новой формации, ни городовые — никто не может загубитьее, помешатьеерасцвету»321. В большинстве негативный характер носили суждения Куприна о литературнохудожественной критике. Он часто бранил рецензентов-критиков, но его многочисленные выступления на эту тему вовсе не были огульным отрицанием критики вообще, а выражали глубокую неудовлетворенность писателя состоянием и уровнем современной критической мысли в России. Русскую критику он считал мелочной, придирчивой, пристрастной в оценке произведений и творчества отдельных литераторов. Этим в особенности грешили, по мнению Куприна, критики в провинциальных газетах, на страницах ряда столичных периодических изданий, в частности в символистском (*173) журнале «Весы». Куприну не нравился бойкий и развязный тон, безапелляционность критических приговоров в статьях, фельетонах и рецензиях В. Буренина. Среди современных ему критиков он выделял А. Измайлова и К. Чуковского как наиболее образованных, с несомненным литературным талантом и тонким эстетическим чутьем. В июне 1908 года Куприн сказал: «Ценю я очень Чуковского. В нем есть злость и страстность и видно, что он много читает» 322. За нежную любовь к русской литературе он ценил П. Пильского, а также отдельные критические выступленияА. Горнфельда. Историко-литературные работы в форме статей и биографические очерки о писателях, рецензии и литературно-критические статьи, лекции, интервью и беседы по различным общим или конкретным вопросам литературы, искусства, эстетики, психологии творчества — все это вносит дополнительные штрихи в характеристику Куприна дореволюционного времени, свидетельствуя о разносторонности его писательского таланта, широте умственных интересов, богатстве духовногомираписателя.
Глава V. ВДНИВЕЛИКИХПОТРЯСЕНИИ Сильное душевное потрясение Куприн ощутил в дни февральской революции, которую он горячо приветствовал. Падение царского режима в России было воспринято им как осуществление давно желанных политических свобод. Это придало ему энергии, возбудило желание быть деятельным участником
321 Там же -С. 282.
изменившейся политической жизни страны. Лучшей формой такой деятельности длянегосталапублицистика. Его статьи появляются то в одной, то в другой газете. 10 мая 1917 года он подписывает с издателем газеты «Свободная Россия» А. М. Эрьяновым договор, по которому обязался за все время работы в этом органе не принимать участия в других петроградских газетах 323. Вскоре Куприн делается соредактором «Свободной России», регулярно ведет в ней злободневный фельетон «Пестрая книга». После закрытия «Свободной России» (июль, (*174) 1917) Куприн в августе перешел в газету «Вольность», впрочем, больше не связывая себя обязательством не писать в других изданиях 324. С весны 1917 года он сотрудничалтакжевгазете «Петроградский листок». Политическая программа газет сводилась к защите буржуазно-демократических свобод и поддержке деятельности Временного правительства. На позициях защиты и восхваления правительства Керенского стояли эсеры, кадеты и меньшевики, отводившиебуржуазии решающуюрольвреволюции. Меньшевики и эсеры были против Советов как органов государственной власти рабочих и крестьян, против ленинского курса на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, против лозунгов, стратегии и тактики большевиков в период между февралем и октябрем. Рупором меньшевистско-эсеровских идей были и те органыпечати, вкоторыхсотрудничалКупринпослефевральскихсобытий. Конечно, Куприн не был ни эсером, ни меньшевиком. В детали и тонкости политических споров и борьбы между большевиками и их идейными противниками он не вникал. В эти дни, как и прежде, у него не было той ясности, четкости, строгой очерченности взглядов на политические события, которые так нужны публицисту, раз уж он взялся их обсуждать в печати. Отсюда — бросающаяся в глаза противоречивость, путаница и ошибочность суждений в его публицистических статьях на страницах «Свободной России», «Вольности», «Петроградского листка». Восторженно приветствуя политические, гражданские свободы, он в то же время пугался возможных «крайностей» революции, боялся того, что в своей ненависти народные массы бессмысленно уничтожат многими веками накопленные духовные и материальные ценности. Отстаивая право народаназемлю, хлебимирныйтруд, Купринвтожевремяпризнавалнеобходимым продолжать войну до победы над Германией, писал о том, что после
322 А. И. Куприн о литературе.— С. 285 323 ИРЛИ, Р. 1, оп. 12, ед. хр. 173. 324 Об этом он говорил в письме к А. Измайлову от 23 сентября 1917
свержения ненавистного народу самодержавия все граждане России должны проникнуться сознанием необходимости оборонять отечество от врага. В этом вопросе он объективно смыкался с эсерами и меньшевиками, громко именовавшимисебя «революционнымиоборонцами».
2 (*175) «Оборонческие» настроения Куприна в какой-то степени сказались в тех немногих его художественных произведениях, которые были написаны в промежуток между февральской и Октябрьской революциями. Внимание писателя привлекли военные летчики. Им он посвятил написанный в конце марта 1917 года очерк «Люди-птицы» 325. В основу очерка положены впечатления от многократных встреч и тесной дружбы с летчиками гатчинской военноавиационной школы. Куприн проникновенно говорит о бесстрашии летчиков, не знающих «ни оглядки на прошлое, ни страха за будущее, ни разочарований, ни спасительного благоразумия» (VII, 126), подробно, с любовью описывает один из полетов над военным аэродромом в Гатчине. Летчики для него — «смелые, живые и гордые люди», похожие на «свободных и сильных птиц», которые, «дерзко попирая всемирные законы самосохранения и земного тяготения», легко и бесстрашно взмывают в голубую высь. «...Как живописна в них беспечная и благородная, страстная и веселая, какая-то солнечная и воздушная любовь к жизни!» (VII, 126),— патетически восклицает автор. Русской авиации он пророчит великую будущность, видит в ней символ свободы человеческого духа. Конкретных эпизодовикартинвоенныхсраженийвочеркенет. По-видимому, незадолго до Октябрьской революции Куприн написал свой первый военный рассказ «Сашка и Яшка», упоминаемый в письме к А. Измайлову от 23 сентября 1917 года 326. Опубликован он был уже после революции, в феврале 1918 года. Куприн, можно сказать, сдержал свое обещание написать о войне «не раньше ее окончания, когда будут подведены итоги» 327. И хотя окончательные итоги к тому времени еще не были подведены, но война уже приближалась к своему завершению. Куприн в «Сашке и Яшке» изобразил невыдуманных, живых, обыкновенных людей, совершающих на войне подвиг, вовсе не думая ни о наградах, ни о славе, ни о том, что они-то и есть настоящие герои. Речь идет о высоком самообладании и мужестве военно-морского летчика
года (ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, ед. хр. 171). 325 Напечатан вгазете «Петроградский листок», 1917, 1 апреля. 326 ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, ед. хр. 171.
Александра Прокофьева. Осколком бомбы ему изуродовало левую ногу, и первой его мыслью, когда он осознал беду, (*176) была мысль о том, сможет ли он опять вернуться в строй. Прокофьеву ампутировали ногу, а он озабочен одним: сможет ли сейчас, с деревяшкой, послужить своей родине? Словно предвосхищая подвиг советского летчика Маресьева, купринский герой — одноногий летчик Прокофьев — вступает в воздушный бой с врагом и сбивает несколько германских самолетов. Обо всем, что делает этот храбрый, волевой и удивительно живучий человек, Куприн рассказывает как-то подчеркнуто буднично, просто. О рассказе «Сашка и Яшка» можно сказать авторскими же словами: «Он прекрасен тем, что глубокоправдив, жив, ярок, метокивесьвдвижении». Вообще же художественное творчество в писательской деятельности Куприна накануне Октября играло роль второстепенную, уступив место газетной публицистике.
3
Октябрь и гражданская война явились очень трудным испытанием для писателей и всей интеллигенции дореволюционной России. Трудность для них состояла в правильном уяснении ими смысла, значения и характера происшедших социальных потрясений и перемен. В большинстве своем писатели, как и вообще русская интеллигенция, не поняли величия и новизны того, что в Октябре совершил рабочий класс, трудящиеся страны под руководством большевиков. Часть писателей оказалась в лагере прямых врагов молодой республики Советов. Сравнительно немногие приняли революцию без колебаний и сразу же встали в ряды строителей нового государства, новой культуры и литературы. Гораздо больше было литераторов, которые заняли некую срединную, выжидательную позицию: они не нападали на революцию и ее завоевания, но и не проявляли видимого желания открыто и активно сотрудничать с Советской властью, с большевиками. В этих литературных кругах — как вспоминает М. Шагинян — «просто не понимали, что можно ощущать Октябрьскую действительность любовно и положительно, не верили в желание работать для революции...» 328. Неверие в необходимость своей работы для революции особенно сильно ощущалось среди писателей в первые месяцы Советской власти. Все это справедливо применительно и к Куприну. Цели революции и ее исто-(*177)
327 А. И. Куприн о литературе.— С. 334. 328 М. Шагинян. Собр. соч.: В 5 т.— М., 1933.— Т. 1.— С. 62.
рическое значение он понял по-своему. Октябрь представлялся ему какой-то гигантской пугачевщиной, которая рушит все на своем пути, сеет анархию, творит произвол, беззаконие. Всюду ему виделась лишь стихия разрушения, но он не уяснял внутренней закономерности событий и не понимал созидательного начала, заложенного в революции. В гражданской войне, которую навязали освобожденному народу враждебные революции силы, Куприна пугали невиданно острые формы классовой битвы, пролитие человеческой крови, казавшеесяненужным, бессмысленным. Куприн в эти годы находился в окружении буржуазной интеллигенции — «растерянной, отчаивающейся, стонущей, повторяющей старые предрассудки, запуганной и запугивающей себя» 329. Жил он в Гатчине, изредка наезжал в Петербург. О том, что в действительности происходит «там, во глубине России», ему было известно так же мало, как и многим другим столичным интеллигентам, «Мы были до смешного не осведомлены о внешних событиях,— признавался Куприн уже в эмиграции,— не только мы, уединенные гатчинцы, но и жители Петербурга» 330. Еще меньше он был осведомлен о том, как настроены рабочие, красноармейцы, трудовоекрестьянство, чтоонидумаюто Советскойвласти икак к ней относятся. Ни в армии, ни на фабриках и заводах, ни в одной деревне после Октября ему не пришлось побывать и, значит, он не мог видеть новое в изменившейся после революции жизни. Писатель не умел — говоря словами Ленина — «простым наблюдением отделить разложение старого от ростков нового» 331. Оторванный от революционной борьбы народа на фронтах гражданской войны, он мало чем отличался от тех писателей, о которых в 1918 году А. Серафимович писал, что они переживают великие события «только по газетам да по клубным разговорам, брюзжат, да изредка на прогулке, в трамвае, мимоходом в кучке собравшихся на улице поймают два-три слова и идут по ним строить свои брюзжащие статьи и картины» 332. Глаз и ухо улавливали преимущественно отрицательное, что было на поверхности грандиозных событий: голод, разруха, болезни, грабежи, неустроенный быт... Кого во всем (*178) этом было обвинять? Конечно, новую власть, большевиков. У Куприна отношение к большевикам и большевизму было двойственным,
329 Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 51.— С. 25. 330 Куприн А. И. Купол св. Исаакия Далматского.— Рига.— 1928.— С. 19. 331 Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 51.—С. 26. 332 Серафимович А. С. Собр. соч.: В 10 т.— М., 1948.—Т. 8.— С. 33.
противоречивым. Противоречивость эта наложила свой отпечаток на публицистические выступления писателя, на его художественное творчество, на всюегодеятельностьвтечениедвухлетпослеОктября. До середины 1918 года он очень часто выступал с фельетонами и статьями в газетах «Молва», «Вечернее слово», «Петроградский листок», «Петроградский голос», «Утренняя молва», «Эра». Идейная позиция Куприна, его политические взгляды достаточно отчетливо выражены, например, встатьях «Законный срок» и «У могилы», написанных в июне 1918 года. В них Куприн признает великое историческое значение революционного учения коммунистов о построении бесклассового социалистического общества, хорошо понимает величие и неизбежностьбольшевизмадлявсегочеловечества. Онписал: «Большевизм, в обнаженной основе своей, представляет бескорыстное, чистое, великое и неизбежное для человечества учение» 333. Его восхищала революционная целеустремленность большевиков, которые во главе с Лениным «проявили через Советы пламенную энергию». Для него было очевидно, что большевики твердо верят в то, что на их стороне — «огромная и святая правда», и потому они так самоотверженны и бесстрашны; у них есть ясная цель, они готовы отдать жизнь «ради величайших и святейших планов широкого будущего». За это они достойны нашей глубокой симпатии: к лучшим из них — заявил Куприн — «я отношусь с истинным уважением». Очень высоко он ценил ум, благородство, смелость Ленина и его соратников по подполью и революции. В статье «Законный срок» Куприн писал: «Я считаю Ленина безусловно честным и смелым человеком» 334. Почти в тех же выражениях он говорил о В. Володарском: это — «честный, смелый и пылкий борец за идею», открытый, прямой и принципиальный человек, который никогда и ни в чем не искал «личных выгод и не имел ввиду личных целей». Убийство Володарского эсерами (20 июня 1918 г.) Куприн назвал отвратительным актом и печатно осудил (*179) его, призвав почтительно склонить головы перед телом погибшего на посту большевика. И в то же время Куприн говорил в названных статьях и нечто другое. Он выдвигал свой главный тезис: Россия пока не готова к тому, чтобы претворить в жизнь высокие принципы большевизма, ибо учение большевиков «перешло в дело не вовремя» 335. Ему казалось, что большевики на словах проповедуют одно,
а делают другое, что они несут «угрозу культуре», что они — фанатики идеи — недостаточно глубоко знают «реальную, бытовую жизнь» сегодняшней России и, не имея «действительных представлений о человеческих трудах, страданиях и силах», несут тяжкую ответственность за все теперешние лишения, голод, террор и разруху в стране. Отдельные акты правительства вызывали его возражения; так, он был против продразверстки, которую считал ненужной и вредной для крестьянства. Сквозивший в некоторых публицистических статьях Куприна простодушный аполитизм порою вызывал подозрение в нелояльности писателя или даже его враждебности к новому государственному строю, что было чревато возможнымирепрессиямисосторонывластей. Нечто подобное однажды и в самом деле случилось. В конце июня 1918 года Куприн опубликовал статью-фельетон «Михаил Александрович» 336. Выдержанная в тоне уважения к личности одного из великих князей, статья была понята как демонстрация сочувствия и приверженности ее автора династии Романовых и чуть ли не как призыв к реставрации монархии. Писателя арестовали. Но как только дело разъяснилось и следователь убедился в невиновности арестованного, его выпустили. Втотдень — 4 июля — столичная газета, сообщая об освобождении писателя, поясняла: «В восстановление монархии в России А. И. Куприн абсолютно не верит и лично является противником всякой власти» 337. Из этого нетрудно заключить, что Куприн был несвободен от анархистских настроений, впрочем, вполнеобъяснимых втовремя. Ему, как и большинству писателей, было нелегко разбираться в сложностях, противоречияхиподлиннойсути ежедневнопроисходившего. Надопризнать, что не спо-(*180)собствовали выработке и утверждению новых гражданских взглядов Куприна и горьковские политические статьи «Несвоевременные мысли», которые еженедельно печатались в газете «Новая жизнь» с апреля 1917 года по июнь 1918 года. Г. Плеханов сравнивал эти статьи с эпистолярной публицистикой Гоголя «Выбранные места изпереписки с друзьями». Встатьях Горького, действительно, высказывались очень уже несовременные мысли. Куприн, конечно же, регулярно все это читал. В одной из своих статей, называвшейся «Где конец?» (июнь, 1918), он искренне признавал, что многое не понимает, но хочет понять все: «Я все-таки пытаюсь разобраться в том клубке, в который спуталась нынешняя русская действительность» 338. Он стремился быть до конца честным публицистом,
Эта противоречивость взглядов на происходящее, представлений и суждений об окружающем, о стремительно меняющейся современности, естественно, не могла не сказаться на беллетристических произведениях Куприна послеоктябрьского времени. Их совсем мало: за год написано лишь пять рассказов. И в каждом из них — чаще всего в подтексте — улавливается своеобразный отклик на современность, неустоявшийся авторскийвзгляднанее. В числе написанных уже в советское время рассказов следует считать рассказ «Царский писарь», предположительно датируемый январем—началом февраля 1918 года 339. В авторском отступлении (главка вторая) есть любопытные рассуждения о своеобразии текущей жизни и современной русской литературы. Куприн отмечает исключительный динамизм современности — бросающуюся в глаза «уторопленность жизни, которая не течет, как прежде, ровной, ленивой рекой, а стремится водопадом, увлекаемая телеграфом, телефоном, поездамиэкспрессами, автомобилями и аэропланами, подхлестываемая газетами, удесятеренная в своей поспешности всеобщей нервностью» (VII, 241—242). Соответственно напряженности и стремительному бегу времени меняются искусство, литература и формы живого разговорного языка, устного слова: исчезает «простое и милое искусство» неторопли-(*181)вой беседы и нарочито замедленного повествования — с деталями событий и подробностями описаний, а это сказывается на жанровой природе литературных произведений. По словам писателя, в современной литературе «стал редкостью большой роман: у авторов хватает терпения только на маленькую повестушку» да еще на рассказ, в драматургии «четырехактная комедия разбилась на четыре миниатюры», а что касается устного рассказа, то он «сократился до анекдота в двадцать слов», потому что у людей «совершенно пропало умение и желание слушать» и не хватаеттерпениядочитатьдоконцатолстуюкнигу. Свое умение вести рассказ неторопливо, в непринужденно-раскованной манере писательдемонстрируетв «Царском писаре», где повествование-исповедь идетот лица главного героя — старого и многоопытного военного писаря Кузьмы Ефимыча. Рассказчик — герой, с детства вымуштрованный в школе кантонистов, со смешанным чувством собственного достоинства и скрытой горечи вспоминает
о том давнем времени, когда «во всем господствовало однообразие и равнение направо» (VII, 243). Он гордится тем, что принадлежит к «геройскому, вымирающему племени» царских писарей, добросовестных в работе, педантичноисполнительных и в совершенстве владеющих искусством писать официальные бумаги складно, по форме правильно и каллиграфически красиво — «почерком крупным, ясным, чистым, круглым и весьма разборчивым, без нажимов, хвостов и завитушек». Рассказчик любуется делом, в которое он привык годами вкладывать всю свою душу, но сквозь его профессиональное самолюбование своим высоким писарским мастерством в словах Кузьмы Ефимыча — этого «обломка старины», живого «свидетеля николаевских времен» — слышится и сожаление о рано погубленном и безрадостном детстве, и отвращение к жестокости со стороны его учителей. «Сколько я из-за этого рондо жестокой учебы принял, так и вспомнить страшно», — признается Кузьма Ефимыч, рассказывая, как учитель чистописания за малейшую неточность в начертании буквыбольноибезжалостнобилего — «сграбастает тебяза волосынамакушке и учнет в бумагу носом тыкать...». (VII, 244). Осуждает ли царский писарь деспотизм, произвол и жестокость николаевских времен? На сознательное осуждение зла он не осмеливается, ибо вдуше остался таким же рабом, каким его сделалисдетства. На этой почве у Кузьмы Ефимыча — острейшее столк-(*182)новение с внучкой. Она негодующе говорит ему: «Твой Николай был палач... коронованный убийца, душитель слова и мысли, жандарм Европы!»; он всю Россию «исполосовал розгами и залил кровью, на три века остановил страну в развитии, унизил и оподлил ее хуже всякого рабства!». Что на это отвечает своей внучке царский писарь? Вслух — ничего: ни возражений, ни одобрения. Он признается: «Умом знаю, что Глашенька права, но вот тут, в груди, в душе-то, не могу, не смею его осуждать. Какродилсяегорабом, такрабом иподохну» (VII, 246). Куприн раскрыл в «Царском писаре» психологию человека, смутно сознающего несправедливость старого режимавласти и втожевремя внутреннесломленного, духовно приниженного, лишенного смелости, силы воли и даже желания стряхнуть с себя груз прошлого, перестать быть рабом, признать правду неожиданно изменившейся жизни и безбоязненно принять ее. Так, в рассказвоспоминание о прошлом врывается современность с ее тревогами, противоречиями и колебаниями, которые ощущал автор в людях своего круга и в самомсебе.
О том, что в первые месяцы после революции Куприн испытывал внутреннюю неустойчивость и нередко находился в «разбросанных» чувствах, можно судить и по его другим произведениям. Любопытно сопоставить два одновременно созданныхрассказа — «Гусеница» и «Гатчинскийпризрак». О времени работы над первым рассказом известно из письма Куприна к редактору журнала «Огонек» В. А. Бонди, которое он писал 13 февраля 1918 года: «Вот Вам рассказ «Гусеница». В нем 400 строк по 43 буквы в строке. Простите: расписался, хотя и сжимал себя всячески. Ну, да там как-нибудь... Хорошо бы корректуру» 340. Рассказ предназначался в первый февральский номер «Огонька», но, видимо, запоздал в него по вине редакции, и Куприн с беспокойством обратилсяктомужеадресату: «Я видел № 1. Там нет моего рассказа. Если еще есть время, пришлите, пожалуйста, корректуру... Ах, как бы я отполировал рассказ. И вовсе без переделок, а так пятью, шестью ловкими штришками» 341. По-видимому, Куприн «полировал» рассказ в корректуре; в печати же он появился спустя ровно месяц после того, как был на-(*183)писан 342. Из переписки с редактором «Огонька» видно, чтоКупринпридавалсвоемурассказуособоезначение. И в самом деле, рассказ «Гусеница» чрезвычайно важен в творческой биографии писателя периода гражданской войны. Его пафос — в прославлении героизма русских женщин-революционерок. Рассказчик, от лица которого ведется повествование и в котором виден сам автор, с благоговением произносит имена Веры Фигнер и Веры Засулич, как-то по-особенному тепло вспоминает хорошо ему знакомых севастопольских героинь эпохи первой революции — Нину и Наташу, говорит о многих славных девушках и чудесных женщинах, красивых своими революционными делами, чистотой души, непоколебимой твердостью убеждений и мягкой женственностью. У них спокойные и простые лица, выражение любви и доброты в глазах; они преданны высокой идее до последнего биения сердца и презирают смерть, мысль о которой была для них «совсем привычным, второстепенным, будничным вопросом» (VII, 225). Этими чудесными качествами наделены не только знаменитые героини революционного подполья, ставшие уже историческими, почти легендарными личностями, но и самая обыкновенная женщина Ирина Платоновна — героиня рассказа. Только благодаря ее находчивости, смелости, бескорыстной готовности
Рукописный отдел Гос. публичной библиотеки им. М. Е. Сал- тыкова-Щедрина; архив В. Л. Бонди, № 16. 341 Там же.
служить другим и рисковать собою во имя общего дела была спасена жизнь матросам с крейсера «Очаков», расстрелянного адмиралом Чухниным. Куприн воспевает будничное мужество русских женщин в дни первой революции. В «Гусенице» легко узнается Куприн как автор пламенной статьи «События в Севастополе» ирядапрекрасныхрассказовтехгероическихлет. И вот что поразительно: чуть ли не в один день с рассказом «Гусеница» был написан рассказ «Гатчинский призрак»; врукописи стоит дата: 12 февраля 1918 г. Да и в печати они появились почти одновременно — в середине марта 343. А между тем он не только не похож на (*184) предыдущий рассказ ни темой, ни содержанием, но и противоположен ему по духу. Там — в «Гусенице» — запечатлен исторически достоверный эпизод из революционных событий начала века и из биографии самого писателя, здесь же рассказано и воспроизведено нечто фантастически-гротескное — то ли сон, то ли загадочное, иррациональное видение. «Гатчинский призрак» создан средствами художественной условности, закоторой, однако, скрыта политическаязлободневность повествования. Сюжетом рассказа избрана «таинственная и, пожалуй, даже странная» история: ночной разговор между комиссаром гатчинского дворца и призраком императора Павла I. Легенда или предание о частом появлении в Гатчине призрака давно умерщвленного самодержца, по уверению рассказчика, прочно живет среди ее населения. Теперь этот призрак предстал перед комиссаром и смотрителем дворцового музея — «аптекарским учеником по образованию и коммунистом по партийной принадлежности» — в часы его тревожной бессонницы или во сне. Призрак потребовал рассказать «о нынешних людях, делах и событиях». Он хочет знать, кто ныне правит Россией и кто в ней на положении подчиненных, каково теперь «настроение умов и направление мысли», а главное — вот что: «Почему бежала с полей сражения русская армия? Почему страна залита братской кровью и вся охвачена голодом и ужасом?» 344. Комиссар дворца (его фамилия — Заяц) стал торопливо объяснять: революция совершается во имя грядущего счастья людей, ради всеобщего равенства и братства на земле. Но
342 Огонек.— 1918.— 14 марта.— № 2. 343 Рассказ впервые напечатан в газете «Петроградский листок», 1918, 17, 19 марта. То, что небольшой по объему рассказ был редакцией произвольно разделен на две половины и опубликован с продолжением, сильно огорчило Куприна, который в недатированном письме к редактору газеты А. Измайлову писал: «Ах, зачем Вы переполовинили «Гатчинский призрак»? Ведь он и весь-то в воробьиный нос, а публика жалуется, да и мне кисло было прочитать. Ведь место было же» (ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, ед. хр. 171).
Куприн А. И. Елань: Рассказы,— Белград, 1929.— С. 130. Кстати заметить: рассказ «Гатчинский призрак» включен в эту книгу в
«гатчинский призрак», выслушав ответы и объяснения, сурово обвинил комиссара за проповедь подобной «зловредной и опасной» мысли, грозно обрушился на всех тех, кто якобы вознамерился загнать людей в рай прикладами винтовок, пытается «внушитьлюбовьибратство» спомощьюсилы 345. В филиппиках вставшего из гроба призрачного императора явственно слышится и голос самого писателя как автора путаных статей на современные политические темы. Вариацияэтихмыслейинастроений — вапокрифиче-(*185)скомрассказе «Пегие лошади», который писался тоже в феврале 1918 года, хотя был напечатан позднее
346. Его мотив — осуждение грабежей и разбоя, учиняемых вооруженными анархистами и бандой уголовников. «А вы бы, братцы, меньше народа кровянили» (VII, 234). — внушает Николай-угодник вылезшим из-под моста на дорогу разбойникам и грабителям. И те, признав свою большую вину, просят простить их за совершенные грехи. Еще большие грехи против народа вознамерился совершить Арий-Великанище — сильный и злой «нравственный» разбойник. Этот безбожник и хулитель, восстав на православие, хотел ниспровергнуть «истинную веру» и даже начал перед народом похваляться, что он не верует ни во что — «ни в отца, ни в сына, ни в духа святого». Но и его одолел праведный, святой Николай-угодник не физической силой, не насилием, а тем, что поглядел на него с великим укором, гневно и осуждающе. Так у Куприна Николай-угодник поступает всегда: старается «умягчить сердце жестокого правителя», обличает неправедного судью и жадного торговца, утешает вдов и сирот, подает помощь утопающему, испрашивает помилования напрасно приговоренному к смерти и помогает освобождению «из сырой тюрьмы невинно заключенного». В дни, когда в России все более нарастала социальная битва, а в мире непримиримо обострялись идеологические противоречия, Куприн обратился к толстовской идее «непротивления злу насилием» и нравственной философии христианского гуманизма. Соответственно основному авторскому замыслу рассказ «Пегие лошади», подобно некоторым предыдущим произведениям Куприна с религиозно-этической проблематикой («Два святителя», «Сад пречистой девы»), выполнен в жанровой форме апокрифа — неканонического народного сказания о подвижнической жизни и благих делах христианского значительно измененном идоработанном виде. 345 Куприн А. И. Елань.— С. 131. 346 Впервые — в газете «Новая русская жизнь», Гельсингфовс, 1920,
святого, ограждающего людей от притеснения, несправедливости и насилий над ними. Мрачной подавленностью веет от рассказа «Старость мира» (июнь, 1918) 347. Условно его можно отнести к жанру философских рассказов Куприна, а по своей повествовательной форме это — монолог героя, изредка прерываемый авторской репликой, пояснением и беглыми (*186) описаниями. Действия в нем по сути нет, никакихвнешнихсобытийнепроисходит, исюжетдержитсяна движении мысли, которуюразвиваетгерой. Этим безымянным героем является некий таинственный пассажир — «словоохотливый господин в английском картузе с четырехугольным козырьком». Он и автор-рассказчик — двое ночью в купе мчащегося поезда. Смыслтого, чтоговорит «знакомый незнакомец», выражен названием рассказа — «Старость мира». Собеседник автора излагает идеи Шпенглера о вырождении цивилизации, о грядущем «закате Европы» и — более того — о «печальном конце» всегочеловечества. Он убежден в том, что человечество уже вступило в период своей старости, физического и духовного одряхления, и что по неумолимым законам природы оно идет и придет к трагическому финалу — к своей смерти. И это произойдет еще до того, как, по предположениям ученых, остынет наша планета: «Какой закат мы пророчим земле в наших гипотезах? Замерзание, столкновение с другой планетой, самовозгорание, или что вы еще придумаете? А я вам говорю, что само человечество уснет гораздо раньше, чем земля» 348. Зловеще пророчествуя о гибели мира, таинственный пассажир утверждает, что уже сегодня каждый человек «кричит от ужаса неизбежно подкрадывающейся смерти», люди ежедневно испытывают «боязнь завтрашнего дня, дрожь за свое мгновенное существование», страх перед жизнью, в которой так много «беспричинной ненависти, неосуществимого стремления к крови...» Мужественный, сильный и красивый человек жил в начале истории — «в доисторические времена», а ныне люди, оторванные от природы, с поразительной быстротой мельчают и вырождаются. И ничто не в состоянии задержать процесс старения мира и его движения к гибели, ибо в самом человечестве заложены причины его смерти: «...человечество погибнет от собственного яда, от токсина старости, от отравы;
которойнетпротивоядия» 349. Столь мрачного рассказа Куприн прежде никогда не писал. Такой рассказ мог быть создан только в минуты душевной сумятицы и растерянности писателя передлицомтого, чтопроисходиловокруг. Наконец, следует еще упомянуть рассказ тех лет (*187) «Открытие», направленный против политики «военного коммунизма» и, в частности, против продразверстки 350. Статьи, фельетоны и беллетристика Куприна показывают, что в первые месяцы после Октября он, захлестнутый бурным разливом событий, колеблясь, жил в противоречии с жизнью, в тягостных и трудно для него разрешимых спорах с эпохой и с самим собой. Сам он глубоко сознавал это, но не знал, как выйти из этой путаницы мыслей и настроений. Именно к этому времени относится одно характерное признание Куприна. 20 февраля 1918 года он писал П. И. Иванову: «И по секрету вам скажу: в учители жизни я не гожусь: сам всю свою жизнь исковеркал, как мог. Для моих читателей я просто добрый товарищ со многими слабостями изанятныйрассказчик. Ивсе» 351.
5 Вчемжевыход? «Живу в душевном противоречии с самим собою и не вижу иного исхода, кроме культурной работы!» Это — из письма М. Горького к жене. Оно было написано еще в июне 1917 года 352. Ровно через год Горький сказал о себе: «Собираюсь работать с большевиками на автономных началах. Надоела мне бессильная, академическая позиция Н<овой> ж<изни>» 353. Собственно, то же испытывал и Куприн после революции: постепенно он начал сознавать необходимость сближения с большевиками. И для него в ту пору противоядием душевной сумятице, спутанным мыслям и невеселому настроению могла быть культурная работа. С весны 1918 года Куприн начинает выступать перед многолюдной аудиторией с литературными лекциями и чтением произведений. Когда в середине февраля петербургские газеты объявили о намерении группы столичных литераторов и ученых создать школу журналистов, то в числе будущих лекторов значилась и
349 Там же.— С. 4. 350 Напечатан вжурнале «Бич», 1918, июнь, № 5. 351 А. И. Куприн о литературе.— С. 244. 352 Летопись жизни и творчества А. М. Горького.— М., 1959.- Вып. 3.— С. 41.
фамилия А. Куприна наряду с именами А. Блока, С. Венгерова, Ф. Зелинского и др. 10 марта Блок записал: «Открылась школа журналистов (речи Зелинского и Пильского)» 354. (*188) То было первое в России учебное заведение такого рода. Куприн дал согласие прочитать лекцию о репортерах, но выступил он с нею немного позднее
— 14 апреля 355. «Собственно, это не была лекция,— сообщал газетный репортер.— Этобыло наглядноедемонстрирование того, как художник слова творитна заданную тему прекрасный бытовой очерк не пером, а словами» 356. Куприн развивалдавно выношенную, нераз повторявшуюся иммысль — о чрезвычайной важности для печати и литературы тесной связи с жизнью и злободневными вопросами и требованиями современности. Газетный репортер, публицист, вообще журналист, как и беллетрист,— «все они должны видеть все, знать все, уметь все и писать обо всем» 357. Им непременно нужно научиться вникать и в детали человеческого быта, и в кажущиеся случайными происшествия, ив сложнейшие, порою бурно протекающие процессы общественной жизни. Хроникер, репортер, писатель — каждый из них по-своему «ткет узор жизни», отмечая «все ее этапы, и узор этот драгоценен», а потому драгоценна и работа журналиста. Эта работа была и есть «важной школой» для литераторов, маленьких и великих, будь то В. Гиляровский или А. Рыкачев, Леонид Андреев или В. Немирович-Данченко, англичанин Киплинг или русский гений Достоевский. Захватывайжизнькакможноширеиглубже внее проникай, смелее бросайся в ее крутые водовороты — вот к чему взывал Куприн в своей лекции весною 1918 года. Впрочем, он и прежде говорил нечто подобное, обращаясь к литераторам с призывом соваться «решительно всюду», не бояться жизни и всегда оставаться ее репортером, добросовестным, честным и непременно искренним: «Не бойся себя настоящего, будь искренен, ничего не выдумывай, а подавай, как слышишь и видишь <...>. Знай, что, собственно, хочешь сказать, что любишь, а что ненавидишь» 358. Он и сам был предельно искренним и прямым в выражении мыслейичувств. В конце мая на улицах Петрограда были расклеены «гигантские афиши» с 353 Там же.— С. 83. 354 Блок А. Записные книжки.— М., 1965.— С. 294. 355 Изложение лекции — в газетах «Вечернее слово», 1918, 15 ап- реля, № 20 и «Петроградский голос», 1918, 16 апреля, № 60. 356 А. И. Куприн о литературе.— С. 339—340. 357 Там же.— С. 339. 358 А. И. Куприн о литературе.— С. 278.
именами Шаляпина, Куприна, Блока, Пильского, Амфитеатрова, БлокБасаргиной, извещавшие о предстоящем литературном вечере в пользу (*189) Школы журнализма 359. Вечер состоялся в Мариинском театре 4 июня. На нем снова выступил Куприн. Вероятно, именно здесь он впервые услышал блоковскую поэму «Двенадцать» в мастерском чтении жены поэта, артистки Л. Блок-Басаргиной. В том месяце 1918 года подверглись конфискации в Петрограде все вечерние газеты, кроме «Биржевых ведомостей», а в течение июня — июля были закрыты многие буржуазные и вообще антибольшевистские газеты. Среди них были и те, в которых в то время печатался Куприн: «Эхо», «Молва», «Утренняя молва» и ряд других. 16 июля было приостановлено также издание «Новой жизни», возглавляемой Горьким 360. Реакция на эту меру советского правительства была самой различной: она вызвала бурю негодования и протестов в стане врагов революции, и даже В. Короленко был против этой меры: он считал, что в свободной стране печать должна быть абсолютно свободна и независима. Поиному отнесся к закрытию ряда газет Горький: даже запрет «Новой жизни», которую он привык считать «своей» газетой, был воспринят им без недовольства. Более того: он сожалел, что Советское правительство не сделало этого раньше. Он так и заявил в «Правде» 16 октября 1918 года: «Ежели бы закрыли «Новую жизнь» на полгода раньше — и для меня и для революции было бы лучше» 361. Можно продолжить эту мысль: было бы, вероятно, лучше и для Куприна и для революции, если бы перестали издаваться газеты, служившие ему некоторое время трибуной. Со второй половины года Куприн «уклонился от политики», как он незадолго до возвращения из эмиграции выразился в воспоминаниях «О Горьком» 362. Известно, что совершенное 30 августа 1918 года покушение на жизнь В. И. Ленина потрясло страну, вызвало всеобщее возмущение народа и отрезвляюще повлияло на умонастроение и образ действий художественной и научной интеллигенции, даже той ее части, которая до того была настроена недоверчиво или враждебно к большевикам, их политике и государственной практике. Для многих «стало совершенно ясно, что Ленин не только (*190) вождь большевиков, не только вождь известной части пролетариата <...>, но вождь действительно
359 Блок А. Записные книжки.— С. 409.
360 Окороков А. З. Октябрь и крах русской буржуазной печати.— М.,
1970 — С. 350, 372.
Летопись жизни и творчества А. М. Горького.—М., 1959.— Вып. 3.— С. 95.
всей массы...» 363. Горький, например, вспоминая те дни, писал, что он с этого времени «снова почувствовал себя большевиком...» 364. В конце сентября Горький навестил Ленина в Кремле, с доверительной откровенностью «сознался в своей ошибке» в отношении политики Советской власти и рассказал ему о том, что русская интеллигенция в лице ее лучших представителей, политически прозрев, хочет словом и делом служить новому государству, рабочим и крестьянам, своему народу. Ленин горячо одобрил такие желания и намерения: «Это — не плохо, нет. Скажите интеллигенции, пусть она идет к нам. Ведь, по-вашему, она искренно служит интересам справедливости? В чем же дело? Пожалуйте к нам: это именно мы взяли на себя колоссальный труд поднять народ на ноги, сказать миру всю правду о жизни, мы указываем народам прямой путь к человеческой жизни, путьизрабства, нищеты, унижения» 365. Сосени 1918 года, какписалатогда одна изгазет, Горький «выступил всенародно живым звеном между пролетариатом и прозревшей интеллигенцией» 366. На состоявшемся 6 октября 1918 года под председательством Горького митинге интеллигенции Петрограда была принята резолюция, в которой признавалась «глубокая народность Октябрьской революции» и содержался призыв ко всей интеллигенцииРоссииработатьсСоветскойвластью, снародом.
6
В числе «прозревших интеллигентов» был и Куприн. Именно в это время в нем наметился поворот в сторону сближения с Советской властью. Осенью 1918 года у Куприна созрело твердое решение «работать с большевиками — писать, издавать, пропагандировать» 367. Он задумал издание газеты специально для деревни, чтобы просвещать крестьянство. Газету предполагалось назвать «Земля». Вчислоеесотрудниковмыслилосьпривлечь (*191) видныхученыхвсех областей науки, специалистов сельского хозяйства, писателей, публицистов. Основная работа по составлению плана и программы газеты протекала в ноябре и завершена былаксерединедекабря 368.
362 ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 1, ед. хр. 88, с. 4. 363 В. И. Ленин и А. М. Горький. Письма, воспоминания, докумен- ты.—М., 1958— С. 271. 364 тамже С. 295 365 Горький М. Поли. собр. соч.—М., 1974.—Т. 20.— С. 33—34. 366 Краснаягаз.— 1918.— 6 окт.— № 211. 367 Леонидов О. Кремлевское дело // Ленин. Однодневная газета.— М. 1924.
Машинопись плана и программы газеты «Земля» хранится в архиве ИРЛИ (ф. 25, ед. хр. 52); выписки даны в журнале «Звезда», 1960, № 12; план и программа в сокращении напечатаны в книге:
В проекте программы Куприн заявляет о решимости издателей газеты идти с Советской властью «рука об руку», ни в чем не становясь «поперек течению», о готовности положить в основу своей деятельности мероприятия правительства на селе: «...к созидательной деятельности правительства мы относимся как продолжатели, комментаторы и популяризаторы его распоряжений, служа для неговтожевремяживым показателемнароднойжизни» 369. Главнейшая задача газеты — «та же, что и задача всего русского общества: неотложное и неустанное строительство народного хозяйства». Подробно излагая программу газеты, Куприн дает всеобъемлющий перечень проблем и вопросов, над повседневным разрешением которых будет работать редакция и ее сотрудники. Культурная обработка почвы, широкое применение искусственных удобрений, посев кормовых корнеплодов, переход к многопольному хозяйству, опытные показательные поля, посев лучшими семенами, общественные сельскохозяйственные машины, образцовое коневодство и животноводческие фермы, охрана лесов, строительство общественных маслобоен и кузниц, прорытие каналов, осушение болот, разумное ведение пчеловодства и рыбного хозяйства, постройка в деревне каменных жилых домов, больниц, школ и т. д.— буквально сотни совершенно конкретных и неотложно важных для крестьянства и всей страны вопросов и дел намеревался Куприн освещать в своей газете. Он не забывает и о том, что «сейчас деревне до зарезу нужны: землемер, агроном, садовник, инженер, лесничий, сыровар, маслодел, ветеринар, коннозаводчик, учитель, врач, акушерка, санитар», что деревня остро нуждается в книгах и газетах, лекциях и беседах по экономике, культуре, здравоохранению. В целях поднятия «умственного и культурного уровня народных масс на почве их благосостояния» газета намерена давать сельскому читателю лучшие произведения художественной литературы, (*192) помещать жизнеописания борцов за свободу и счастье родины, информировать о достижениях науки, искусства, просвещения, будет печатать «все пригодное и полезное для народа», постояннозаботясьобережном развитиичеловеческойличности. Программа, как видим, грандиозна. В ней проявилась умная, всесторонняя заботливость Куприна о материальных и культурных нуждах крестьянства. В сущности, мысль Куприна, как она выражена в плане и программе «Земли», была во многом близка целям и задачам, которые тогда ставили перед собой возглавившие новую Россию большевики и о которых в декабре 1918 года го
«А. И. Куприн о литературе».— С. 36—42.
ворил Ленин, видевший «обязанность и долг» партии и Советской власти в том, чтобы поднять и «поставить на новые рельсы» пока еще «самое отсталое» сельскохозяйственное производство, преобразовать его и «превратить земледелие из промысла, ведущегося бессознательно, по старинке, в промысел, который основаннанаукеизавоеванияхтехники» 370. Предполагалось, что газета будет ежедневной, издаваться она будет в Москве на средства большой группы писателей, но — как оговаривался Куприн — он хочет оставить за собою право «прибегать к материальной поддержке со стороны правительства». Требовалось одно — официальное разрешение на издание новой газеты. По-видимому, за советом и содействием он обратился к Горькому. Явилось решение: надо ехать в Москву и встретиться с В. И. Лениным. Горький написал рекомендательную записку на имя Ленина: «Дорогой Владимир Ильич! Очень прошу Вас принять и выслушать Александра Ивановича Куприна по литературному делу» 371. Вероятно, тогда же — в середине декабря 1918 года — Куприн послал план и программу «Земли» в Москву своему давнему знакомому художнику Н. М. Гермашову и просил его «позондировать почву» у московских «знакомых большевиков и ходатайствовать о разрешении» на издание газеты; в письме содержалась также просьба: «Если у тебя найдется человек веский, притом знающий быт деревни и сельское хозяйство,— покажи ему проспект. Может быть, он найдет, что добавить». Куприн пояснял, что если наметится благоприятный исход дела, то он тотчас (*193) выедет в Москву, а потом и совсем поселится в ней 372. Вскоре Куприн вместе с семьей приехал в Москву, а 25 декабря 1918 годасостояласьеговстречаибеседа сВ. И. ЛенинымвКремле. Вотчтопозднеерассказывал самКуприносвоейбеседесЛениным: «Три черных кожаных кресла и огромный письменный стол, на котором соблюден чрезвычайный порядок. Из-за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов <...>. Он маленького роста, широкоплеч и худощав. На нем скромный темно-синий костюм, очень опрятный, но не щегольский; белый отложной мягкий воротник, темный, узкий, длинный галстук <...>. Он указывает на кресло, просит садиться, спрашивает, в чем дело. Разговор наш очень краток. Я говорю, что мне известно, как ему дорого время, и поэтому не
369 А. И. Куприн о литературе.— С. 41. 370 Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 37.— С. 358. 371 Горький М. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 29.— С. 386. 372 Цит. по: Ширмаков П. А. И. Куприн и газета «Земля» // Рус. лит.— 1970.— № 4.— С. 145.
буду утруждать его чтением проспекта будущей газеты; он сам пробежит его на досуге и скажет свое мнение. Но он все-таки наскоро перебрасывает листки рукописи, низко склоняясь к ним головой. Спрашивает — какой я фракции. Никакой, начинаю дело по личному почину <...>. Все это занимает минуты тричетыре » 373. Дополнительные подробности сообщил в 1924 году журналист и писатель О. Леонидов (О. Л. Шиманский), который, узнав о цели приезда Куприна, вызвался сопровождатьеговКремль: «Когдавошлиияначаллепетатьчто-тобессвязное, а Ленин приветливо заулыбался одними глазами и морщинками вокруг них, стало ясно, что все страхи и репетиции были излишни. В<ладимир> И<льич> понял нас с полуслова и потом уже стал говорить сам <...>. Но он сразу от общих расплывчатых мест перевел нас на практические рельсы <...>. Ленин почти не сидел. Весь в движении, в творческой мысли, в улыбке, он заворожил нас, и мы забылиужеогазетеитолькослушалиего, смотрелина него, стараясь запечатлеть этот исключительный единственный облик». Ленину, по словам Леонидова, понравиласьидеянароднойгазеты: «Такую газету издавать стоит» 374. (*194) Ленин, в принципе одобрив замысел, план и программу издания, обещал практическую сторону дела поручить Л. Каменеву, который тогда был председателем Моссовета: «Я увижусь с Каменевым и переговорю с ним» 375. Кроме того, Ленин, видимо, предложил Куприну в письменной форме кратко изложить и срочно представить официальное ходатайство о разрешении издавать газету. На следующий же день — 26 декабря — он писал Ленину: «Многоуважаемый Владимир Ильич! На основании выраженного Вами вчера желания, в связи с представлением Вам предварительного общего плана газеты «Земля», сообщаю Вам в сжатой форме идею этой газеты и мое конкретное ходатайство». Далее шло изложение того, о чем состоялся вчерашний разговор в
Куприн. А. Ленин (моментальная фотография) // Общее дело.— Париж, 1921— 21 февр.—№ 221.
Леонидов О. Кремлевское дело // Ленин. Однодневная газета.— М., 1924. Обстоятельства этой встречи освещены также в статьях и книгах: Берков П. Н. Александр Иванович Куприн.—М.; Л., 1956.—С. 148—149; Храбровицкий А. Новое о Куприне//Московский литератор.— 1959.—31 дек.—№ 49; Кулешов Ф. Простота и от- зывчивость // Советский Сахалин.— 1960.— 10 апр.— № 86; Вержбицкий Н. К. К биографии Куприна//Звезда.— 1960.—№ 12; Хохлов Е. Куприн у Ленина//Рус. новости.—Париж, 1961.—13 янв.—№ 815; Корецкая И. Горький и Куприн // Горьковские чтения.—М., 1966.— С. 156—158; Ширмаков П. А. А. И. Куприн и газета «Земля»//Рус. лит.—1970.—№ 4—С. 139—153; Михайлов О. Куприн—М., 1981. 375 Общее дело.— Париж, 1921.— 21 февр.— № 211.
Кремле, а в конце — резюме: разрешить издание, признать его полезным, дать право на полное техническое оборудование и «отпустить из средств Республики необходимыеидостаточныесредства» 376.
Ровно через месяц — 25 января 1919 года — состоялось второе совещание в Кремле, уже без участия Ленина. На этом совещании были: А. Куприн, Л. Каменев, нарком земледелия В. Милютин, редактор газеты «Беднота» Л. Соснов и Демьян Бедный. Рассматривался вопрос о субсидировании газеты. Куприну было отказано в «необходимых и достаточных средствах» на издание «Земли», а вместо этого ему предложили сотрудничество в только что созданном журнале «Красный пахарь». Это огорчило и обескуражило Куприна; на книге своих рассказов, подаренной Н. М. Гермашову сразу после совещания, он назвал этот день «самым тяжелым днем» своей жизни 377. Спустя ряд лет он писал об этом не без горечи: «Затея не удалась. Мне предложили заднюю страницу «Красного пахаря» <...>. ЯуехалвПетербургнисчем» 378. (*195) Дело, однако, этим не кончилось. Вернувшись в Гатчину, Куприн не оставил мысли о газете, продолжал думать над деталями ее программы, подыскивал сотрудников и собирался начать работу над статьями о народном театре, фольклоре, музыке, изобразительном искусстве. Ждал лишь «сигнала» из Москвы. 27 января 1919 года он написал в Москву поэту М. Гальперину: «Очень прошу Вас, хоть изредка, извещать меня о ходе наших общих дел. Не надо длинно — два-три беглых слова <...>. При первых благоприятных известиях от Вас начну засыпать именами и статьями о народном древнем театре, вертепе, пещном действе и т. п., об иконописи, музыке и т. д.» 379 Через неделю Куприн запросил О. Леонидова: «Что слышно о нашем газетном деле?» 380 В середине марта состоялось в Москве еще одно совещание, на котором присутствовали Куприн и Горький, о чем можно судить по более позднему письму Горького, датированному 2 августа 1919 года: «...весною этого года в Москве, в моем присутствии А. И. Куприн и я говорили об издании газеты «Земля», необходимой деревне...», при этом Горький подтверждал, что «проект издания был утвержден, а также и одобрен Владимиром Ильичом Лениным» и что на упомянутом совещании «по условиям техническим издание газеты действительно решено
376 Рус. лит.— 1970.— № 4.— С. 143. 377 Горьковскиечтения: 1964—1965—М., 1966.—С. 157—158. 378 Куприн А. И. Куполсв. Исаакия Далматского.— С. 67. 379 Рус. лит.— 1970.— № 4.— С. 145.
Государственная библиотека им. В. И. Ленина (ГБЛ), ф. 392, карт. 1, ед. хр. 13.
перенестивПитер» 381. Вследствие разных причин, которые не зависели отКуприна, все усилия писателя поизданиюгазеты «Земля» оказалисьбезрезультатными.
7 Несмотря на беспокойную занятость делами с газетой, Куприн в те же месяцы много и плодотворно работал в советском издательстве «Всемирная литература», основанном Горьким в сентябре 1918 года. К работе в издательстве в конце года его привлек Горький. «Я часто ездил из Гатчины и писал для него статьи,— рассказывает Куприн.— В то время Горький готовил для издания на русском языке полное собрание сочинений А. Дюма (отца). Зная, как я люблю этого писателя, Алексей Максимович поручил мне написать предисловие к этому из(* 196)данию. Когда он прочел мою рукопись, то ласково поглядел на меня и сказал: «Ну, конечно... Язнал, комунужно поручитьэту работу» (IX, 66). Вскоре после того как статья о Дюма была написана, Куприн, по просьбе Горького, в декабре 1918 года занялся переводом шиллеровского «Дона Карлоса». Критик А. Измайлов сообщал в январе 1919 года: «Сейчас он переводит одну из драм Шиллера <...>. Я видел страничку его сильных сжатых стихов с могучими Шиллеровыми эпитетами» 382. Перевод был закончен 10 марта 1919 года (эта дата стоит на последней странице рукописи), т. е. во время продолжавшихся обсуждений проспекта «Земли». Тот же критик писал в журнальной заметке о Куприне: «На днях им закончен перевод «Дона Карлоса» Шиллера, в стихах, предназначающийся для Шаляпина. Шаляпин выступит в роли Филиппа...» 383. Примерно в это же время в недатированном письме к В. Миролюбову, который замышлял издание какого-то альманаха, Куприн спрашивал: «Думаете лиВы, по-прежнему, выпуститьАльманах? Если — да, то я немедленно пошлю III акт «Дона Карлоса». В нем — ровнехонько лист, и он самый яркийвдраме. Крометого, дать I актценнее, чемкуски. Неправда ли?» 384 . Перевод «Дона Карлоса» был продан владельцу «Московского книгоиздательства» Г. Блюменбергу, о чем можно судить по письму Куприна от 14 мая 1919 годакредактору этогоиздательства В. Клестову 385.
381 ИРЛИ, ф. 25, ед. хр. 52. 382 Вестн. лит.— 1919— № 1—2— С. 8. 383 Там же — № 4 — С. 7. 384 ИРЛИ, ф. 185, оп. 1, ед. хр. 687, л. 15. 385 ИРЛИ, Р. 1, оп. 12, ед. хр. 301. Отрывок из 1 акта трагедии «Дон Карлос» в переводе Куприна впервые воспроизведен в журнале «Звезда», 1970, № 9, с. 188—189 (публикация П. П. Ширмакова).
По-видимому, Куприн выполнял в 1918—1919 годы и некоторые другие поручения и просьбы по издательству «Всемирная литература». Так, в своих воспоминаниях «О Горьком» Куприн упоминает какие-то «статьи чисто беллетристическогосодержания», которыеондавализдательству 386. Немало времени отдавал тогда Куприн литературно-общественной работе. Он входил в Профессиональный союз деятелей художественной литературы. На общем собрании Союза, состоявшемся 3 марта 1919 года, Куприн, Горький, Кони, Венгеров, Измайлов, Айзман, Пота-(*197)пенко были избраны в арбитражную комиссию. Одновременно Куприна выбрали в редакционную коллегию Союза, куда, кроме него, вошли еще десять человек: Горький, Муйжель, Блок, Гумилев, Слезкин, Мережковский, Чуковский, Шишков, Замятин и Эйзен-Железнов 387. Заседания редакционной коллегии Союза иногда проводились на квартире у Горького. Для беспрепятственных поездок в Петроград он имел следующее удостоверение, датированное 26 февраля 1919 года: «Дано сие в том, что писатель Александр Иванович Куприн, состоящий членом Редакционной Коллегии при Профессиональном союзе деятелей художественной литературы, имеет надобность по делам Редакции бывать постоянно в Петрограде. Сие дано для беспрепятственного выезда из Гатчины. ЛицадминистративныхпросятоказыватьА. И. Куприну возможное содействие» 388. Удостоверение подписано секретарем редакционной коллегии Ю. СлезкинымизаведующимканцеляриейВ. Трахтенбергом. Как член редколлегии, Куприн рецензировал ряд книг для издания их в серии «Избранных произведений современных авторов» под редакцией Горького. Сохранилась, например, рукопись его рецензии на роман Ю. Слезкина «Помещик Галдин», котораядатирована 20 марта 1919 года 389. Весною 1919 года Куприн намеревался выступить с публичными лекциями о Чехове390. Работа в издательстве «Всемирная литература» и в Союзе деятелей художественной литературы, а также хлопоты вокруг проекта газеты «Земля» снова сблизили Куприна с Горьким. Изредка они встречались и раньше, в 1916 — 1917 годы. Сконца же восемнадцатого года их встречи стали более регулярными. Куприн обращался к Горькому не только по делам издания и переводов, но и с
386 ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 1, ед. хр. 88. 387 Вестн. лит.— 1919— № 3.— С. 9. 388 А. И. Куприн о литературе.— С. 427. 389 Там же.— С. 244. 390 Измайлов А. Чем заняты наши писатели// Вестн. лит.— 1919.—
частными просьбами, которые Горький выполнял охотно. Известно, например, что благодаря Горькому удалось достать все необходимое для цирка Чинизелли (IX, 66). В пометке на полях рукописи своих воспоминаний Куприн пишет, что через Горького ему «очень часто удавалось многих людей спасать» от несправедливого обвинения или грозящего расстрела. Очевидно, эти дела носили (*198) политический характер, хотя Куприн в тех же воспоминаниях утверждает: «Ополитикемыснимникогдане разговаривали» 391. Ни подтверждений, ни опровержения этих слов Куприна в архивныхилипечатныхматериалахнет. Художественной прозой Куприн занимался в это время мало. В журнальной хронике сообщалось в начале 1919 года, что он написал несколько рассказов, но их названия не приводились 392. В другом сообщении упомянут лишь рассказ «Драгунская молитва» (о нем речь пойдет ниже в иной связи). 18 сентября 1919 года Куприн закончил рассказ «Волшебный ковер», предназначавшийся для детского журнала «Северное сияние», редактором которого был Горький. Рассказ тогда не был напечатан. «Волшебный ковер» — последнее по времени художественноепроизведение, написанноедоэмиграцииписателя. Таким образом, в два последних года своей жизни на родине Куприн, мало занимавшийся собственно литературным творчеством, много и плодотворно работал — вместе с другими писателями и, прежде всего, с Горьким — преимущественно в области культуры, в духовном обогащении освобожденного революцией народа и приобщении его к художественному наследию прошлого. Купринхотелбытьполезным молодойреспубликеиуженемалоделалдлянее. Этаегодеятельностьбыланеожиданнопрерванапозднейосенью 1919 года.
Глава VI. ВДАЛИ ОТРОДИНЫ
Резкую черту под всей предыдущей жизнью Куприна подвели события 17 октября 1919 года. В этот день белая армия Юденича захватила Гатчину, где жил тогда Куприн. Как он отнесся к приходу белых? Его поведение было
№ 4.— С 7. 391 ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 1, ед. хр. 88— С. 5. 392 Вестн. лит.— 1919— Апрель— № 4.— С. 7.
противоречиво. Первым его душевным движением был энергичный протест против жестокости белогвардейцев в отношении жителей Гатчины — и русских, и вособенностиевреев. Естьоб этоминтересное свидетельство М. С. Маргулиеса
— автора изданной в Берлине книги (*199) «Год интервенции» (1923). Сообщая о том, что офицеры Юденича «усиленно расстреливали евреев», он пишет: «Куприн рассказывает, что его усилиями был предупрежден в Гатчине еврейский погром, который собирались учинить белые» 393. Уточняя этот факт, сам Куприн в рецензии на книгу Маргулиеса писал, что он действительно составил тогда текстпрокламациионедопустимостиграбежанаселенияинасилийнадним, иэта прокламация была по его настоянию подписана генералом Паленом, напечатана в редактируемой Куприным газете и «затем расклеена по столбам» 394. Много лет спустя жена писателя Елизавета Морицевна подтверждала, что в день захвата Гатчины белыми «по городу был расклеен приказ, написанный Куприным», в котором говорилось, что «погромщики будут подвергнуты серьезному наказанию» 395. Такова одна сторона жизни и деятельности Куприна в захваченной белыми Гатчине. Но было в поведении писателя и нечто такое, что легло темным пятном наегоимя. Вштабе армииЮденича былорешено создать вГатчине «прифронтовую газету». Куприну была предложена должность редактора. Утром 18 октября Куприна отвезли в штаб и там генерал Глазенап, являвшийся генерал-губернатором захваченных белыми областей, предложил ему редактирование газеты, которую условились назвать «Приневский край». Руководителем и непосредственным начальником Куприна тут же был назначен генерал П. Краснов. От редактирования газеты Куприн не отказался. Трудно сказать, чем он руководствовался в сложившихся обстоятельствах. Возможно, что ему льстила надежда иметь «свою газету», об издании которой он безуспешно хлопотал целый год; могла тут быть и личная обида (ведь он, как выше говорилось, однаждыбылдопрошенвЧК). Чтобытамнибыло, очевидноодно: Куприн смалодушничал. Свойственная ему шаткость политических убеждений, порою граничившая с идейной беспринципностью, на этот раз завела Куприна в станярыхвраговреволюции. Как вспоминал потом писатель, во время разговора о газете генерал Глазенап 393 Маргулиес М. С. Год интервенции.— Берлин, 1923.— Кн. 3.— С.
— Завтраутром,— брякнуляи, признаться, прикусилязык. ГенералГлазенапвеселорассмеялся: — Этопо-суворовски! Генерал Краснов поглядел на меня сквозь золотое пенсне с чуть заметной улыбкой. Япоспешилоговориться <…> ГенералГлазенапсказал: — Словом, япередаювасгенералу Краснову. <...> Ровно в 2 ч. дня 19 октября, т. е. через 28 часов, я выпустил в свет 307 экземпляровпервогономера „Приневскогокрая"» 396. Столбцы «Приневского края» заполнялись путаной, противоречивой, нарочито лживой информацией о положении в советском Петрограде и на фронтах гражданской войны. Так, в день взятия Красной армией города Тобольска газета сообщала, будто «Колчак разбил красных и взял 33 000 пленных и 5000 вагонов». Читателям из числа офицеров войск Юденича и гатчинских жителей внушалась мысль о том, что «Советская власть переживает роковые дни», ибо, дескать, Деникин «подходит к Москве», и «один фронт прорывается за другим». Одна из передовиц газеты в пророческом тоне возвещала, что «в ближайшие дни Петроград будет занят нами <т. е. Юденичем.— Ф. К.>, а Москва Деникиным», что «спасение близко — скоро», что для этого надо только поднатужиться: «И социалисты, и кадеты, и монархисты — все должны объединиться, чтобы спасти Россию» 397. Немаловэтихписанияхсодержалоськлеветы. Конечно, далеко не все в «Приневском крае» принадлежало перу Куприна. Ежедневно газета помещала статьи П. Краснова, выступавшего под псевдонимом «Гр. Ад». Многое печаталось наперекор воле и убеждениям писателя, по настоянию штабных генералов. По всему видно, что газета велась редактором незаинтересованно, небрежно. В подборе и оформлении материала заметна торопливость и нервная спешка: газета выглядела как бы механически склеенной из официальных приказов военного командования, не очень грамотных статей, сообщений с фронта и случайных заметок «на злобу мо-(*201)мента», крикливых и холодно-фейерических. Газета была малограмотной не только в политическом отношении, но и в прямом значении этого слова. Чувствовалась разбросанность 395 Вержбицкий Н. Встречи.— М., 1978.— С. 112—113. 396 Куприн А. И. Куполсв. Исаакия Далматского.— С. 63—64. 397 Цит. по: Демьян Бедный. История одной беспартийной газеты //
мыслейредактора, душевнаяегосмятенность. Это объясняет поведение Куприна, но нисколько не оправдывает его, не снимает с негоответственностиза сотрудничество с белогвардейцами, которое, не являясь заранее рассчитанным актом борьбы с Советской властью, объективно было резко враждебно революции, народу, большевикам. Редактирование белогвардейского листка, в сущности, явилось началом того рокового для Купринаполитического заблуждения, за которым последовала цепь других, когда оноказалсявэмиграции. При штабе армии Юденича Куприн, по его словам, служил 14—15 дней398. После поражения, понесенного 26 октября в боях в районе Пулковских высот, армия Юденича продержалась еще немного времени, а 3 ноября «оставила без боя город Гатчину» 399. Войска белых обратились в беспорядочное бегство в сторону Выборга иНарвы. Куприн в это время жил в Гатчине один, без семьи, потому что незадолго перед тем его жена Елизавета Морицовна вместе с дочкой Ксенией уехала в Ямбург (нынешний Кингисепп в Эстонии) для закупки продуктов. Встревоженный происходящим и обеспокоенный за судьбу семьи, утром 3 ноября Куприн покинул свой гатчинский дом, как оказалось, навсегда. С имуществом он расстался без сожаления: «Мне,— писал он впоследствии,— совсем не жалко погибшей для меня безвозвратно в России собственности: дома, земли, обстановки, мебели, ковров, библиотеки, картин, уюта и прочих мелочей. Еще в ту пору я понял тщету и малое значение вещей, сравнительно с великой ценностью простого ржаного хлеба» 400. Жаль было оставлять в пустом доме литературный архив, но — делать нечего! — Куприн покинул и его 401. Единственное, что все же захватил с собою Куприн, это — не-(*202)большой чемоданчик, в который были вложены фотографии Толстого и Чехова, томик Пушкинаиещекое-что. Путь Куприна из Гатчины в эмиграцию лежал через Ямбург, Нарву и Ревель. Об этом он упоминает в неопубликованной статье начала 20-х годов 402. В толчее и
Известия ВЦИК— 1919.— 16 ноября — № 257. 398 Куприн А. И. Куполсв. Исаакия Далматского.— С. 66. 399 Героическая оборона Петрограда в 1919 году.—Л., 1959.— С.
397. 400 Куприн А. И. Куполсв. Исаакия Далматского.— С. 17. 401 Как сообщила М. К. Куприна-Иорданская в письме к автору этих строк, после ухода Куприна из Гатчины «все, что было в его доме, подверглось расхищению и порче, а то, что уцелело из книг, бумаг и фотографий <...>, было передано Пушкинскому дому в Ленинграде» (письмо от 25 февраля 1951 года). 402 ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 3, ед. хр. 11.
всеобщей сумятице Куприну посчастливилось разыскать в Ямбурге жену и дочь. Встреча сниминемногосмягчила мрачное, угрюмоенастроение. Однако и после этого Куприна долго не покидали чувства растерянности и беспокойства. Что делать далее? Как поступить: идти с потоком беженцев на чужбину или повернуть назад, домой? Но как после всего происшедшего отнесутся к нему большевики? Все было неясно, спутанно. Боязнь ответа за службу у белых удерживала Куприна в Ямбурге. Нелепые слухи о «кровавых зверствах» чекистов не давали ему покоя. Хотелось переждать, собраться с мыслями. Тем временем белые войска и беженцы двигались вНарву. На короткое время Куприн опять потерял семью, но через несколько дней оказавшись в Ревеле, встретилтамжену идочьиужебольшенерасставалсясними. 22 ноября 1919 года Куприну был выдан в Ревеле временный паспорт, подписанный «начальником консульского отдела правительства Северо-Западной России» 403. С этим документом Куприн, его жена и дочь Ксения в конце ноября пароходом пересекли Финский залив, прибыли в Гельсингфорс и поселились там навременноежительство. В записной книжке Куприна имеется короткая пометка, помогающая понять его душевное состояние: «Финляндия. Гельсингфорс. Порт, ветер, суда. Тоска» 404. Ощущение тоски по русской земле, чувство разлада с самим собою отныне не покинут Куприна во все дни его финской и парижской эмигрантской жизни. Уже в середине января 1920 года Куприн жалуется И. Репину на испытываемый им острый «голод по родине»: «Никогда еще, бывая за границей, я не чувствовал такого голода по родине. Каждый кусок финского smorgas'а становится у (*203) меня поперек горла» 405. Ему «всем сердцем» хочется опять в Россию, жить среди народа, слушать русскую речь, разговаривать «с половым из Любимовского уезда, с зарайским извозчиком, с тульским банщиком, с володимирским плотником, с мищевским каменщиком». Он пишет из Гельсингфорса: «Я изнемогаю без русского языка! <...> Вот когда я понял ту загадку, почему и Толстой, и Пушкин, и Достоевский, и Тургенев ... так хорошо признавали в себе эту тягу кязыкународаикегонепостижимой, средигрубостей, мудрости» 406. Это значило — «ум с сердцем не в ладу». Сердцем он тянулся домой, на родину, а ум находился в цепком плену предубеждений в отношении Советской власти.
403 Этот паспорт хранится в архиве А. И. Куприна в фондах ИРЛИ. 404 Архив Куприна (ИРЛИ). 405 Ленинградский альманах.—1958.— № 14.— С. 202. 406 А. И. Куприн о литературе— С. 250
Ему казалось, что политика и практика большевиков враждебны народу, что народ русский — сам по себе, а большевики — сами по себе, и он, с неизменным восторгом отзываясь о народе, позволял себе необоснованно резкие суждения по адресу тех, кто будто бы «узурпировал» власть в России. С одной стороны, некоторая боязнь большевиков, а с другой — обида на них, в причине которой он не давал себе ясного отчета, удерживали Куприна в эмиграции и толкали его на печатныевыступленияпротивновыхпорядковнаегородине. В декабре 1919 года эмигранты предприняли издание в Гельсингфорсе газеты «Новая русская жизнь». Газета громко именовала себя «органом русской освободительной национально-государственной мысли». Официальным ее редактором-издателем был некто Г. А. Григорков. Куприн, не входивший в состав редакционной коллегии, фактически был близок к руководству этой газетой. В «Новой русской жизни» он выступил преимущественно в качестве фельетониста. Начиная буквально с первого номера, он некоторое время вел ежедневный фельетон «Памятная книжка». От фельетонов и газетных статей Куприна, периодически печатавшихся в течение почти восьми месяцев его добровольного изгнания, сильно исходил дух антибольшевизма. Так, один из первых его фельетонов «Королевские штаны» (январь, 1920) был направлен против продразверстки и политики военного коммунизма, осуществление которой — как ему казалось — сделает современную Россию раздетой, совершенно голой. Уподобляя родину после революции голому (*204) королю из сказки Андерсена, Куприн невольно сознается в собственном бессилии что-либо изменитьвпокинутойимстране 407. Действительно, многочисленные газетные выступления Куприна были криком «в пустое пространство». Он понимал это — и все-таки не переставал писать. На стыке 1919—1920 годов одна за другой появлялись статьи: «Белое с голубым», «Пролетарская поэзия», «Христоборцы», «Круговорот», «Бескровная», «Слово — закон», «Капитаны Тушины» и др. Некоторым публицистическим по духу материалам Куприн стремился придать беллетризованную форму. Например, фельетон «Тыловые разговоры» написан в виде отдельных сценок-диалогов; их всего восемь, причем три из них — диалог о причинах поражения армии Юденича и ее поспешного бегства под натиском Красной армии. «Тыловые разговоры» кончаютсятакойбеседойдвухэмигрантов:
— Не можете? А между тем дело ясное, как палец: черносотенство. В войсках шла самая открытая пропаганда монархизма. Солдат призывали к еврейским погромам и грабежам населения. К демократически настроенному полное недоверие. Вотвамикрах» 408. Иногда своим мыслям на злобу дня Куприн для разнообразия придавал форму маленькой пьесы-шутки. Так написан фельетон «Через десять лет» и иронически назван «сильно-драматическойпьесойводномдействии» и «боевиком сезона» 409. Свое авторство Куприн нередко скрывал псевдонимом «Али-Хан». Этот псевдоним — не только под названной пьеской и отдельными фельетонами, ноиподстихами. Его стихи в «Новой русской жизни» тоже в некоторых случаях носят политический характер, например, напечатанные в феврале 1920 года «Весна» и «Рай рабов». Главенствующая эмоциональная атмосфера «финляндских» стихотворений — печаль, грусть, едкая горечь и душевная подавленность. Точно не находя себе места в потоке ежедневной жизни, Куприн, оглянувшись назад, с безотчетнойгрустьюдумаетобудущем ине видитвнемничегоутешительного. (*205) В тоне глубокой элегичности выдержано лирическое стихотворение Купринасназванием «Закат»:
408 Новая рус. жизнь.— 1920.—7 февр. 409 Там же. 6 марта
Розовые девушкисостарятся ... умрут 410.
Вообщеже большинство стихотворений, написанных Куприным в Финляндии, не связаны непосредственно с общественно-политическими событиями времени, этим они отличаются от его статей и фельетонов, насквозь тенденциозных, лишенныхисторическойдостоверностииобъективности. Парадоксально: когда проф. К. Тиандер, тоже находившийся в Финляндии, выступил в апреле 1920 года в печати с призывом к эмигрантам вернуться в Советскую Россию, Куприн в фельетоне «Самогуб» неодобрительно отозвался об инициативе этого ученого, считая ее преждевременной 411. Лично он предпочел воздержатьсяотподобногошага. Свою публицистическую работу в «Новой русской жизни» Куприн позже назовет «идиотской» 412. Чем больше Куприн писал о России, тем больше он запутывался и глубже увязал в эмигрантском болоте и загораживал себе дорогу к скорому возвращению на родину. А между тем пребывание в Финляндии становилось невмоготу. Средства к существованию были скудные: статьями, фельетонами да случайными стихами он зарабатывал не много. Беллетристикой занимался лишь изредка, за все это время он написал рассказы «Лимонная корка» и «Сказка» и опубликовал апокриф «Пегиелошади». (*206) Сильно тяготили и отравляли жизнь нелепые ограничения на передвижение по Финляндии. Дело доходило до того, что для поездки из Гельсингфорса к Репину в «Пенаты» Куприн должен был «каждый раз выпрашивать разрешение на недельный срок у финских властей» 413. Сознание своей неволи, ограничения в правах и возможностях угнетали Куприна. В письме кИ. Репину от 29 февраля 1920 года он жалуется на то, что невозможность чувствовать себя свободным вконец отравляет и без того унылое существование: «Господи! Как хочется — не поехать — а только внутри себя чувствовать: «вот захочу и поеду!» Кто же поверит и поймет, что эта тюрьма, насилие над личностью, запретдвигатьсядлянасстрашнееболииголода?» 414 Необходимо было решить, где обосноваться на более продолжительное время и в лучших условиях. Уже в конце февраля 1920 года сложилось решение покинуть Финляндию. «Думаю уехать в Америку»,— сообщает он Репину 29 февраля, а
410 Али-Хан. Закат (И. И. Максимову) //Новая рус. жизнь. 1920.— 22 февр. 411 Новая рус. жизнь.— 1920.— 16 апр.— № 83. 412 А. И. Куприн о литературе.— С. 255. 413 А. И. Куприн о литературе. — С. 254.
некоторое время спустя пишет ему же: «Не моя воля, но сама судьба наполняет ветром паруса нашего корабля и гонит его в Европу. Газета «Новая русская жизнь» скоро кончится. Финский паспорт у меня лишь до 1 июня, а после этого срока будут позволять жить лишь гомеопатическими дозами, и придется мне через день бегать по канцеляриям, стукаться лбом, умоляя о продлении...» 415 Правда, по истечении названного срока ему все-таки выдали очередной финский паспорт 416. Но еще до того Куприн стал хлопотать о получении нужных документов для выезда из Финляндии. «Особый комитет по делам русских в Финляндии» выдал Куприну 15 апреля 1920 года годичный паспорт с правом «на свободный проезд за границу» 417. Куда же все-таки ехать? «Есть три дороги — Берлин, Париж, Прага,— делится Куприн своими планами с И. Репиным.— На столбе, под именем городов, что-то написано. Но я русский малограмотный витязь, плохо разбираю, кручу головой и чешу в затылке. А главное, мысль одна: „домой ба!"» 418. Куприн (*207) не обольщал себя сладкими иллюзиями относительно своего будущего: он предчувствовал, что везде, кроме России, ему будетнеуютноиголодно, и «тоскабудетповсюду». Наконец, в начале июля 1920 года Куприн с семьей выехал из Финляндии. 17 июля он был в Гулле, о чем сделана пометка в его паспорте, а 22 числа в том же документе появиласьпечать «РоссийскогогенеральногоконсульствавПариже».
3 Сначала Куприн снял в Париже сравнительно просторную квартиру на бульваре Босежур. Очень скоро, однако, он был вынужден сменить ее на дешевую, маленькую, бедно обставленную комнату в шестнадцатом округе французской столицы. «Мы живем в подвальном этаже,— сообщал Куприн своей сестре на родину,— у нас снаружи палисадник с квадратную сажень и в нем плющ. Пробовал посадить в нем цветы, но земля какая-то неродимая, мертвая, ничего не поделаешь»419. Прижиться на такой вот «неродимой, мертвой земле», пустить поглубже корни в чужую и чуждую почву оказалось для Куприна делом не тольконелегким, нопрактическиневозможным. Этоонпонялспервыхдней. Стала одолевать материальная нужда. Избавиться от нее пытались разными
414 Там же. — С. 248—249. 415 Там же.— С. 250. 416 Этот паспорт, датированный 9 июня 1920 г., хранится в ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 1, ед. хр. 172.
Подлинник упоминаемого здесь паспорта находится в архиве Куприна вИРЛИ. 418 А. И. Куприн о литературе.— С. 250.
способами. Одно время, Куприн и его жена «взяли на себя непосильный труд» — открыли переплетную мастерскую. Она просуществовала очень недолго, и ее пришлось ликвидировать с убытками. Тогда Елизавета Морицовна — женщина неутомимая и изобретательная — создала на улице Фондари небольшую «библиотеку А. И. Куприна», предназначенную для русских эмигрантов. Книги из библиотеки выдавались читателям под залог незначительной суммы денег. По свидетельству вернувшегося из эмиграции журналиста и педагога В. А. Курилова, в особой коробке у Елизаветы Морицовны «всегда лежали заветные 20 франков, которых нельзя было тратить ни под каким видом даже на хлеб, так как в любой день кто-либо из читателей мог потребовать обратно внесенный за книги залог, а не вернуть таковой сразу было бы стыдно» 420. Библиотека доставляла много (*208) хлопот, а доходы от нее были грошовыми, мизерными. Елизавете Морицовне то и дело приходилось перехватывать деньги, чтобы на время заткнуть наиболее опасную прореху в бюджете не всегда сыто накормленной семьи. Хотя Куприн много писал, обстоятельства нередко складывались так, что приходилось жить впроголодь и сидеть в долгах. Жалобы на бедственное положение семьи содержались почти в каждом письме Куприна из Парижа. «Наша жизнь теперь скучна, бедна и одинока»,— пишет он известному борцу Ивану Заикину и с мрачным юмором добавляет: «Одно развлечение, когда за неплатеж закроют у нас газ, электричество или теплую воду или когда приходят выжимать налоги и подати бравые французские судебные пристава. В этих случаях сердце бьется как-то живее и поневоле танцуешь, как карась на сковородке» 421. Тому же адресату Куприн признался, что он «остался голый <...> и нищий, как старая бездомная собака» 422. Лейтмотив всех писем Куприна одинаково грустный: «...живем скучно и скудно», «живем, слава богу, плохо»,, «горько, братенник!» Так продолжалось из года в год. Почти десятилетие спустя послеприездавПарижКупринписал народинусвоейсестре: «Живем мы все в том же полуподвальном этаже... Уже десятый год! Страшно вымолвить» 423. Дополнительный штрихвневеселую картину эмигрантского быта писателя вносит известное письмо Ивана Бунина, адресованное из Приморских Альп в 1929 году жене Куприна: «Нынче был у Мережковских,— сообщал
419 ГБЛ, ф. 218, № 556, ед. хр. 2.
Письмо В. А. Курилова от 27 августа 1957 года (хранится у автораэтой книги). 421 А. И. Куприн о литературе.— С. 260. 422 Там же.—С. 258.
Бунин,— они в ужасе, что будет пропущен срок ходатайства перед французскими властями на счет продления нам денежной помощи, и кричали на меня, чтобы я немедленно написал Вам и Александру Ивановичу, просил Вас телефонировать в Министерство иностранных дел по этому поводу <...>. Помогите, дорогая, и нам, исебе!» 424 Действительно, «горек хлеб изгнания»! Куприн это испытал на себе, прочувствовал глубоко, с болью и унижением. Ему, всеми признанному талантливому писателю, довелось, по словам хорошо его знавшего Н. Рощина, влачить на чужбине дни и годы в великой бедности, питаясь подачками тщеславных «меценатов», жалкими (*209) грошами, которые платили хапугииздатели, да не очень прикрытым «подаянием» от ежегодных «благотворительных » вечероввегопользу425.
4 Но что в таком случае удерживало Куприна в эмиграции, на «неродимой земле»? Ведь порвал же с белой эмиграцией А. Толстой, став в 1922 году советским гражданином, вернулись на родину уже в начале двадцатых годов и некоторые другиеэмигранты. А Куприн? Общественная и человеческая драма этого писателя заключалась в его неспособности глубоко и объективно вникнуть в смысл событий грандиозного исторического значения, каким был Октябрь. Он долго не сознавал подлинно народного характера победившей в России социалистической революции, и все происшедшее в России объяснял — это он понял лишь потом — скорее стихийными обстоятельствами, чем законами истории. Плохо разбираясь в закономерностях революции, Куприн был не в состоянии объективно и непредвзято оценить жизнь и ход событий в Советской стране после Октября, а также понять всю неправоту врагов революции. И поскольку внутренне он чувствовал себя виноватым в сотрудничестве с теми, кто хотел удушить революцию, ему в эмиграции уже нелегко было обрести силу, чтобы удержаться отскольженияпонаклоннойплоскости. К тому же в Париже он оказался в самом гнезде белых. Достаточно сказать, что в ту пору здесь жило свыше пятидесяти тысяч русских эмигрантов, и среди них — целая свора ярых монархистов, недобитые генералы Деникин и Юденич, сразу
423 ГБЛ, ф. 218; №556, ед. хр. 2. 424 Веч. Москва.— 1958.— 27 янв.— № 22. 425 Новые кн.— 1957— № 23.— С. 32.
двапретендента наимператорский трон, такие «политруки Российскойимперии», как Милюков, Маклаков, Керенский, Гукасов и «чины» рангом пониже. Это скопище «бывших» кипело бешеной злобой к большевикам и революции, завоевания которой они силились всячески умалить и опорочить, а «правителей новой России» оболгать и оклеветать. «Их ненависть к большевикам,— отмечал М. Горький,— это в сущности ненависть к народу, который, поняв их ничтожество, не мог удовлетворить их надежд. Их оружие борьбы против народа
— клевета и ложь» 426 . В этой пестрой толпе бегле-(*210)цов типичной фигурой былэмигрант, который, говорясловамипоэта, Забезопаснымсидярубежом, Лаялся, какпесиз-заограды! 427
Трибуной для них служили многочисленные эмигрантские органы печати: «Общее дело», «Возрождение», «Последние новости», «Накануне», «Новая Россия», «Дни», «Руль», «Время» и множество других газет, неожиданно возникавших и нередко так же быстро прекращавших свое существование. Политическаясущность подобной прессыбыламеткоохарактеризована Лениным еще летом 1919 года в статье «В лакейской». В. И. Ленин тогда писал: «Даже немногие, разрозненные номера названных изданий дают такой цельный и сильный аромат, что сразу чувствуешь себя, как в лакейской. Образованные интеллигенты, мнящие и называющие себя социалистами, насквозь пропитанные буржуазными предрассудками и лакействующие перед буржуазией,— такова, в сущности, вся эта писательская компания. Оттенков среди этой публики очень много, но они никакого серьезного значения, с политической точки зрения, не имеют, ибо сводятся к тому, насколько лицемерно или искренне, грубо или тонко, аляповато или искусно исполняют они свои лакейские обязанности по отношениюкбуржуазии» 428. В Париже Куприн стал сотрудником таких изданий. Тем самым он фактически превратился в добровольного исполнителя «лакейских обязанностей по отношениюкбуржуазии», хотяинеосознавалэтого. Очемивкаком тонеписалКуприн-газетчик? Небезынтересен его отклик на очерк Г. Уэллса о поездке в советскую Россию осенью 1920 года. Известно, что, рассказывая о своей встрече и беседе в Кремле с В. И. Лениным, английский писатель-фантаст высоко оценил личные качества
426 ГорькийМ. Собр. соч.: В 30 т.— М., 1955.—Т. 30— С. 85. 427 Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т.— М., 1963— Т. 2— С. 150. 428 Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 39.— С. 139.
великого вождя революции и сочувственно писал о его соратниках-большевиках. И в то же время он саркастически отозвался о русских эмигрантах, заметив, что их политический облик «заслуживает лишь презрения». Русские эмигранты, писал Г. Уэллс, «без конца повторяют россказни о «зверствах большевиков»: крестьяне жгут помещичьи усадьбы, распоясавшие-(*211)ся солдаты грабят и убивают людей в городах, на глухих улицах творятся неслыханные преступления,— и все это, по их словам, дело рук большевистского правительства. Но спросите, каким правительством они желают его заменить, и вы услышите в ответ пошлейший вздор, причем почти всякий из них подделывается под те политические взгляды, к которым, по его разумению, вы привержены. Или же они до тошноты превозносят какого-нибудь сверхчеловека, Деникина или Врангеля, который всенепременно наведет полнейший порядок — бог весть каким образом. Они не заслуживают лучшего правительства, чем царь, инеспособныдажерешить, какогожецаряимхочется» 429. Эти колюче-едкие высказывания Г. Уэллса вызвали возмущение белоэмигрантов, не ожидавших «нападения с тыла». В злую полемику с английским писателем тотчас вступили Д. Мережковский, И. Бунин и др. Посчитал себя задетым и Куприн. Он немедленно выступил с фельетоном «Легкость мысли». Куприн обвинил Г. Уэллса в том, что тот не смог разглядеть сегодняшнюю Россию, что он поверил большевикам на слово и поэтому рассказал о них Европе далеко не полную правду 430. Чувство негодования было столь сильно, что Куприн, осудив путевые очерки Г. Уэллса, попутно подверг уничтожающей критике и все его художественное творчество: его фантастические романы — это «сущий вздор», а их автор, в отличие от гениального Ж. Верна, сочинял только «занятные небылицы» 431. Своеобразным продолжением полемики с английским писателем относительно современной России явились некоторые другие открыто тенденциозные статьи и фельетоны Куприна начала двадцатых годов, искаженно освещавшие советскую действительность. Так, седьмого ноября 1921 года, когда отмечалось четырехлетие Октябрьской революции, в газете «Общее дело» была напечатана за подписью Куприна статья «Русский документ», повторявшая те россказни о «жестокости ВЧК», над которыми ядовито иронизировал Г. Уэллс. Шестью месяцами ранее та же газета преподнесла читателям памфлет-пьесу Куприна
429 Уэллс Г. Россия вомгле.— М., 1970.— С. 75. 430 ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 3, ед. хр. 18. 431 Куприн А. Два путешественника //Общее дело.—Париж, 1920—
«Публичный торг», фальшивая «мораль» которого (*212) сводилась к тому, что большевики, якобы, продают с публичного торга Россию, закованную, как рабыня, вцепи. В статьях, фельетонах, заметках и драматизированных политических памфлетах Куприн не стеснялся прибегать к довольно резким выражениям. Это с радостью предавалось крикливой гласности на страницах ряда белоэмигрантских газет. Глумливый тон вообще был нормой писаний белой прессы в двадцатые годы. Недаром Горький в письме к С. Н. Сергееву-Ценскому от 20 октября 1927 года отметил, что эмигранты охвачены ненавистью не только к большевикам, но и друг к другу и что тон их прессы «падает вместе с грамотностью» 432. Алексею Чапыгину тогда же он писал: «И как расхулиганились, если бы Вы видели, слышали. «Руль» Гессена — нечто изумительно негодяйское, лживое и злобненькое — становится все более отвратителен, даже «Пос<ледние> нов<ости>» Милюкова принужденыбыликрикнуть «Рулю»: „Чтовылжете!"» 433 Запальчивые газетные писания Куприна первых лет парижской эмиграции, пропитанные неприязнью к государственному и общественному строю новой России, были не свободны от примеси личного раздражения. Не обошлось тут и без воздействия на Куприна постоянно общавшихся с ним Д. Мережковского, З. Гиппиус и других монархически настроенных белоэмигрантских литераторов, прилагавших немало усилий, чтобы обратить его «в свою веру». Это влияние можно усмотреть, например, в статьях Куприна по поводу издания переписки Николая II с Александрой Федоровной. Куприн писал в них о почти праведном мученичестве расстрелянных царя и царицы 434. В духе сочувствия к судьбе царя выдержана и статья «Стена», в которой высказывалось мнение о том, что в дни своего царствования Николай II был одинок, ибо в ту пору его трон стеною окружали жадные, лицемерные, недальновидные и тупые помощники и советники, «отторгнувшие» царяотнарода. Но справедливо ли в наши дни на основании приведенных выше фактов со всей категоричностью утверждать, как это делалось у нас в двадцатые и даже трид(* 213)цатые годы, что Куприн скатился в Париже «в яму махровой монархической белогвардейщины» 435, что он опустился «до самого оголтелого
24 окт.—№101. 432 ГорькийМ. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 30.— С. 41. 433 Там же.— С. 25. 434 Статья «Дневники и письма» (автограф хранится в ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 3, ед. хр. 8). 435 Краснаягаз. (веч. вып.).— 1926.— 6 янв.— № 4.
черносотенства», сделавшись «наиболее заклятым врагом Советской России»? 436 Быллионмонархистом? Куприн — мы это видели — давал повод для кривотолков о его монархических взглядах, однако он никогда не был проповедником монархизма и черносотенных идей. «Я не монархист»,— недвусмысленно заявил однажды Куприн и пояснил: «Никогда ни к какой партии не принадлежал, не принадлежу и не буду принадлежать» 437. Пусть несколько по-наивному звучат слова писателя о его «внепартийности», но истина заключается в том, что он не принимал за границей никакого участия в политических манифестациях монархистов-эмигрантов, не скрывал своего презрения к «махровой монархической белогвардейщине», не раз публично отмежевывался от нее. Вот признания Куприна, в правдивости которых нельзя сомневаться: «Я совершенно равнодушен ко всем здешним эмигрантским съездам, постановлениям, докладам и решениям, ко всем партиям и партийному препирательству». И еще: «На заседаниях, митингах, докладах, лекциях и сообщениях не бываю, разве по неотложной надобности и то с превеликой скукой» 438. Он осуждал политическую грызню и «партийные препирательства» в стане белогвардейцев, язвительно высмеял тех из них, кто все еще строил несбыточные планыреставрациивРоссии старого монархического строя. Именуя таких эмигрантов задорными «нансеновскими петухами», жалкими и легкомысленными «певцами зимой погоды летней», Куприн уже весной 1921 года саркастически писал о них: «Слушаешь их и не знаешь, где здесь кончается глупость, где звучит старая, дырявая политическая шарманка и начинается оплачиваемое место» 439. Недоверие и вражда к «оголтелому черносотенству», к эмигрантам-монархистам углубились в Куприне после разгрома интервентов и победоносного завершения гражданской войны; восприняв Октябрь и гражданскую войну как некий «истребительный, но очищающий смерч», пронесшийся над его роди-(*214)ной, Куприн напоминал эмигрантам о том, что после революции и победы Советской власти русский народ стал «совсем, совсем другой, совсем неузнаваемый» и что с этим очевидным фактом «надо считаться». Большевики дали миллионам крестьян землю, и теперь крестьяне не согласятся признать никакой другой власти, кроме Советской, ибо знают, что кто бы ни
436 Литературная энциклопедия.— М., 1931.—Т. 5.— С. 746. 437 ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 3, ед. хр. 12. 438 Там же, ед. хр. 26 и 12. 439 Куприн А. Нансеновскне петухи // Общее дело.— Париж.— 1921.—2 мая.—№290.
пришел на место большевиков, «непременно отнимут землю» 440. В фельетоне «Тульский левша» Куприн осудил помещиков-эмигрантов, все еще мечтавших о возврате старого землевладения и готовых учинить расправу над крестьянами за «самовольный дележземли». Ироническую улыбку Куприна вызывали и те эмигранты-интеллигенты «из числа приват-доцентов и профессоров», которые собирались в Россию, чтобы править страной. Эти люди, говорил Куприн, плохо знают советский народ: «Но как же ты <...> собираешься решить судьбы ста миллионов русских мужиков, о жизни которых ты знаешь меньше, чем о нравах ботокудов и туарегов?» 441 Ни помещики, ни «интеллигентные» претенденты на политическое руководство страной не нужны России. Стоит отметить совпадение точек зрения на этот вопрос у Куприна и М. Горького. Последний писал М. Ф. Андреевой в июле 1925 года: «Нужно быть совершенно слепым для того, чтобы воображать, что мужик пустит их в Россию. Да и что бы они могли делать в ней? Они ничего не умеют, бездарныдоужаса» 442. Обращает на себя внимание одно обстоятельство: одновременно с выступлением противбелых эмигрантов Куприн втех же газетах всячески ругал и большевиков. В этом и выражалась крайняя путаница и противоречивость политических суждений писателя, человека экспансивного и неустойчивого, плохо разбиравшегося в переплетениях идеологической борьбы. Стремясь нащупать какую-то срединную позицию, Куприн пытался выдвинуть собственную программу «обновленияРоссии». Как мыслил себе Куприн Россию будущего? Отвергнув и «шестисотлетний абсолютизм», и современную буржуазную республику, не поняв истинно демократической сущности диктатуры пролетариата и потому с недоверием относясь к власти большевиков, Куприн в статьях (*215) «Сказочный принц» и «Наука» набросал свою схему будущих общественных отношений в России. Россия будущего представляется ему государством, построенным «на широко конституционных началах» 443. Глава этого предполагаемого демократического государства, «избранный всероссийским Вечем», присягает перед народом «быть ему первым представителем и первым слугою». Между этим народным избранником и народом добровольно подписывается «не похожий ни на одну из конституций, широкий, ясный и крепкий договор», по которому все граждане
440 Статья «Вино новое» (ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 3, ед. хр. 7). 441 ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 3, ед. хр. 24. 442 ГорькийМ. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 29.— С. 433.
признаются равными «перед правосудием и законом», а мудрый и чистый совестью правитель бескорыстно посвятит себя великой цели — сделать «Россию цветущей, а народ богатым». Куприн мечтает вслух: «Ни один день его трудовой жизни не пройдет без теплой и плодотворной заботы о землеробе <...>. И это он, мечтаемый мною, добрый и светлый, протянет руку рабочему через головы капиталиста, утвердив за него и для него такое великолепное рабочее законодательство, которое далеко оставит за собою мудрые начинания Бисмарка в государственном социализме и, конечно, паллиатив Лебона, эту розовую буржуазную водицу». Став богатой, свободной и счастливой, «Россия, в союзе с Америкой и Францией, при содействии славянскихгосударств, летна 50 оберегут миротвойны» 444. Чтоиговорить, заманчиваяперспектива! Ивэтом — весьКуприн! Неясно только одно: как можно на деле осуществить идеал мудрого народоправления, отвергая власть Советов и не признавая большевиков? Восторженные и, несомненно, искренние мечтания Куприна выглядели наивно-утопичными, несбыточными, практически бесплодными. Писатель, очевидно, понимал наивность своих мечтаний, говоряосебе: «Ятолькомечтатель. Сказочник». Газетные статьи, фельетоны, памфлеты Куприна начала двадцатых годов характеризуют его как заблуждавшегося в политике человека, наивного «сказочника» и восторженного мечтателя. Но уже к середине двадцатых годов у него пропала всякая охота поставлять политическое чтиво для «похабных газет и журналов», как стал он именовать эмигрантскую прессу. Примерно в это время Куприн написал в письме к сестре, что он «от политики (*216) совсем далек». Беспристрастно анализируя свои общественные взгляды, Куприн пришел к заключению, чтоондолгие годызаблуждался, считая себя «добрым анархистом»: «Только теперь, приближаясь к шестидесяти годам,— писал он З. И. Нат в 1929 году,— я начинаю думать, что я вовсе не принадлежал, как думал, к партии добрых анархистов, а был просто демократом без сосьял» 445. Это — очень трезвая, объективная самооценка писателя: не будучи социалистом, он был «просто демократом». При всех крайностях и заблуждениях, которыми отмечен его политический путь до революции и после, Куприн в эмиграции, после кратковременных колебаний и метаний, снова вернулся на прежние общедемократические позиции.
443 ЦГАЛИ, ф. 240, оп. 3, ед. хр. 6 (статья «Наука»). 444 Там же, ед. хр. 12. 445 Рукописный отдел ГБЛ, ф. 218, № 556, ед. хр. 2.
Демократизм писателя давал себя чувствовать даже в явно тенденциозных его статьях, фельетонах и газетных заметках. Как выше отмечалось, он с неизменной искренностью писал о духовном величии и нравственном благородстве простого русского человека и, в частности, рядового солдата, считая, что, например, толстовский капитан Тушин есть самый верный тип национального русского героя: «Тут и простота, и мечтательность, и врожденный стыд перед громкой фразой или красивым жестом», и способность видеть в героическом подвиге нечто обычное и будничное. «Такой героизм,— признает Куприн,— я считаю самым высшим в мире. Он бескорыстен» 446. О том, что русский солдат «всегда отличался высокими боевыми качествами» и что не он повинен в поражениях России в русско-японской и империалистической войнах, писатель говорил в другой своей статье двадцатых годов —«Наука» 447. Куприн с негодованием писал о чертах рабской покорности, робости и смирения, которые насильственно прививались русскому народу в «проклятой школе коронованных и некоронованных Держиморд» 448. Глубоким гуманистическим чувством проникнута статья о скорбной судьбе женщин-матерей, потерявших в войну своих сыновей: «Нет слов для изображения этой скорби, похожей на меч, пронзающий сердце» 449. Близко к сердцу он принимал известия о тяжелом голоде в России от неурожая 1921 года. В то время как многие эмигранты злорад(* 217)ствовали по поводу этого стихийного бедствия, видя в нем «отмщение за преступления», Куприн выступил в печати с отповедью «бывшим владельцам огромных животов в прямом и переносном смысле», презрительно назвав их людьмис «холощенымидушами» 450. Таким образом, далеко не все газетно-публицистические выступления Куприна были враждебны революции и Советской власти. Многие из них выражали презрение писателя-демократа к разлагающейся, озлобленной эмигрантщине, предавшей родину и народ. Давнишняя и прочная демократическая закваска взялаверх, помоглаКуприну устоять отокончательногополитического падения и измены, сказалась в его творчестве двадцатых— тридцатых годов и в конечном итоге предопределила его разрыв с эмигрантщиной. Когда улеглась внем беспричинная «обида на большевиков», он пришел к заключению, что существовать в эмиграции — «это то же, что жить поневоле в тесной комнате, где разбили
дюжину тухлых яиц», потому что эмигрантская действительность полна «мерзостей, сплетен, грызни, притворства, подсиживания, подозрительности, мелкоймести, аглавное, непроходимойглупостиискуки» 451. Жить и творить в таком окружении, вдали от родины, Куприну было мучительно тяжело. В конце 1925 года он заявил в интервью одному газетчику-эмигранту: «Есть люди, которые по глупости либо от отчаяния утверждают, что и без родины можно. Но, простите меня, все это притворяжки перед самим собой. Чем талантливее человек, темтруднееему безРоссии» 452.
5 Трудное и тоскливое существование «без России» отрицательно сказывалось на художественном творчестве Куприна. Основная энергия нерасчетливо расходовалась на газетные выступления, сильно повредившие его доброму писательскому имени в глазах его читателей на родине. Когда в Куприне громко витийствовал банальный публицист, почти молчал в нем художник. Именно в годы интенсивного сотрудничества в периодической прессе Куприн-художник большепереиздавалранее написанное, чем создавалновое. (*218) Так, в первом заграничном сборнике «Звезда Соломона» (1920) имелся только одинновый рассказ — «Лимонная корка», а все остальные уже печатались ранее в России: «Анафема», «Каждое желание», переименованное в «Звезду Соломона», и рассказ «Царский писарь». Ничего нового не содержалось и во второй книге Куприна «Суламифь», вышедшей в 1921 году в Париже. Помимо одноименной повести, сюда включены без какой-либо системы и должной последовательности давнишние рассказы: «С улицы», «Ученик», «Ночная смена» и «Корь». Для своего третьего заграничного сборника «Рассказы для детей» (Париж, 1921) Куприн отобрал дореволюционные свои детские произведения: «Бонза», «Фиалки», «Скворцы», «Слон», «Бедный принц», «Белый пудель», «В недрах земли», «На реке». В том же году переизданы были «Гамбринус» (Париж) и «Прапорщик армейский» (Прага). Это не всегда было простой перепечаткой: в ряде случаев Куприн вносил в прежние тексты те или иные исправления, чаще всего стилистического характера. Такого рода работу Куприн проделал, когда готовил к печати шестой сборник рассказов, изданный в конце 1927 года под названием «Храбрые беглецы» 453. Дополнительной правке подверглись в
451 А. И. Куприн о литературе. — С. 246. 452 Там же — С. 341. 453 В сборник входили: «Храбрые беглецы» (прежнее заглавие —
заграничных изданиях рассказы «Оборотень» (переименован в «Серебряного волка»), «Чернаямолния», «Жидкоесолнце», «Груня», «Сашка и Яшка» и другие, большинство которых составило книгу «Купол св. Исаакия Далматского» (Рига, 1928). Хотя польза дополнительной работы и тщательного просмотра прежних текстов, обретавших вследствие этого большую силу художественной выразительности очевидна, однако все это было лишь обновлением «старого репертуара», хорошо известногочитателю. Что касается новых оригинальных произведений, то за первые пять лет эмиграции (1919—1924) он написал лишь немногим более полудесятка рассказов,— факт, свидетельствующий о том, что период творческого кризиса, обозначившийся у Куприна-художника в годы рево-(*219)люции и гражданской войны, усилилсявсвязиспереездомписателязаграницу. Но дело не только и не столько в количественном уменьшении беллетристической «продукции» Куприна в первой половине двадцатых годов. Оторванность от народа и страны, болезненно переживаемая писателем, отрицательно повлияла на идейно-эстетические качества всего, что так медленно и трудно писалось им на чужбине. Из-под пера Куприна стали выходить произведения тематически незначительные, подчас неглубокие, хотя покупрински тщательно отделанные в деталях. Многие рассказы при этом утрачивали тот страстный и высокий демократический пафос, которым были одушевлены лучшие произведения прежнего Куприна, потускнели национальносамобытные, народные чертыеготворчества вцелом. Об этом можно судить уже по первому «эмигрантскому» рассказу «Лимонная корка», написанному и опубликованному еще в Финляндии в январе 1920 года. В подзаголовке к нему стояло: «Из прошлого». И в самом деле: фактический материал для него автор почерпнул из спортивных книг почти столетней давности, при этом вольно сместив некоторые исторические факты. Главное в рассказе — изображение состязаний между двумя самыми сильными боксерами начала девятнадцатого века — ирландцем Сюлливаном и американским негром Ричмондом. Неожиданно для зрителей единоборство двух противников
«Беглецы», 1917, январь), «Демир-Кая» (1906), «Слоновья прогулка» (1913), рассказ «Сапсан», написанный в 1916 году и тогда же напечатанный под названием «Мысли Сапсана II» и повторно опубликованный в переработанном виде в парижском журнале «Зеленая палочка» (1921), апокриф «Пегие лошади» (1918), а также три новых рассказа: «Пуделиный язык», «Звериный урок» и «Дочь великогоБарнума» (1927).
завершилось эпизодом чуточку смешным и в то же время драматичным. В последней схватке боксеры вдруг разъединились, оторвались друг от друга, и от внезапного разрыва негр Ричмонд «с размаху шлепнулся на пол в сидячем положении», а Сюлливан сначала понесся назад «мелкими и частыми шажками», а потом «как-то нелепо взмахнул руками и грузно упал на землю, на правый бок» (VII, 269). Оказалось, он случайно наступил башмаком на маленькую скользкую корочку от лимона, незаметно подброшенную на ринг лордом Б., и при падении сломал себе ногу. Сюжет «Лимонной корки» сам Куприн назвал «смешным и трагическиманекдотом». Что здесь увлекало рассказчика? Отчасти то же, что и в рассказе «В цирке» (1902),— «жаргон, обычаи, костюмы, описание борьбы, напряженных мускулов и красивых поз, волнение толпы и т. д.» (III, 472). Действительно, в «Лимонной корке» содержатся описания быстрых и точных движений боксеров, их молниеносных выпадов, уди-(*220)вительного соединения в боксерах отваги, расчета, гибкости и находчивости. Куприн, ранее никогда не писавший рассказов о боксерском бое, показывает бокс как «отвратительное и героическое, постыдное и прекрасное занятие» (VII, 276). При этом проницательный взгляд художника устремлен на точное воспроизведение тренинга, фиксирует все нюансы в поведении боксеров на ринге: «В начале третьей минуты Сюлливан поймал метиса Ричмонда в мышеловку, то есть зажал его голову под свой левый локоть, притиснув ее к боку, а правой стал быстрыми и короткими ударами снизу превращатьегоглаза, губы, носищекиводну кровавуюмассу. Ричмонд был весь мокрый от пота. Ему как-то удалось, втянув в себя скользкую шею и упираясь руками в тело противника, вырвать голову из этого живого кольца. Боксеры мгновенно разъединились...» (VII, 268—269). Изобразительная сила рассказа велика. Динамичнаякартинавидна, почтиосязаема. Все это есть и в рассказе «В цирке». Но там было и еще нечто более значительное, чем восхищенное любование человеческой мускулатурой и ловкостью соперников. Там было и глубокое проникновение в сложные душевные переживания профессионального борца, и восхищение физической и духовной красотою скромного работника сцены, и страстный гуманистический протест против социального неравенства русского артиста перед алчным предпринимателем. Правда, не без сарказма набросан в «Лимонной корке» психологический портрет лорда Б., богатого вельможи и анекдотического скупца, внешне благовоспитанного и вместе с тем способного на подлость; правда и то,
что рассказ дает известное представление о неравенстве белых и черных, о презрительном отношении англичан и ирландцев к неграм. Однако социальные чувства автора сдержанны, его симпатии и антипатии едва определимы. Это лишает рассказ протестующего пафоса и снижает эстетическое достоинство произведения, впрочем, графически четкого по рисунку, тщательно отделанного вживописно-художественныхдеталях. Несоответствие между незначительностью содержания и словно сверкающей отделкой формы отличает подавляющее большинство купринских рассказов двадцатых годов. Доказательством тому служат многие его произведения того времени, объединенныевкнигу «Новые повестиирассказы» (1927). (*221) Прежде всего заметен интерес Куприна к жанру легенд и сказаний, к фантастике и сказочным сюжетам, которых он, кстати сказать, не чурался и в начале своего творчества, и в предреволюционные годы (рассказы «Аль-Исса», «Демир-Кая» или «Два святителя»). В 1923 году Куприн пишет «Кисмет» (или «Судьба») — рассказ, выдержанный в духе восточных преданий, с их размеренно- торжественной, местами патетической авторской и прямой речью, не чуждой восточной лексики и расцвеченной яркими уподоблениями и гиперболическими словесными образами: повелитель страны — это «тень пророка на земле», «источник добра, покровитель бедных, ценитель драгоценных камней». Предание прославляет бескорыстие и скромность бедняка, правдивость, доброту и мудрость сказочного восточного богача, руки которого «никогда не оскудевали для бедных» и который «ни разу не оставлял друга в минуту горя или неудачи», в трудных случаях с радостью давая «верные и дальновидные советы» всем, кто в них нуждался (VII, 297). Правдивость, доброта и мудрость — эти душевные качествапревышевсегоценитвчеловеке автор «Судьбы». Вариацию этих мотивов и образов находим и в легендарном сказании «Синяя звезда» (или «Принцесса-дурнушка»), написанном, по-видимому, летом 1925 года. Вместо экзотических земель Востока перед нами в смутных очертаниях выступает раннее европейское средневековье с прославлением рыцарства и культом дам. Но по существу и тут все сказочно-условно. На крыльях фантазии писатель переносит нас в волшебно-романтическую страну, отделенную от всего мира крутыми скалами, пропастями и густыми лесами. Правит ею, конечно, мудрый, великодушный и храбрый предводитель, а ее мирный и трудолюбивый народ живет «невинной, полной, чудесной жизнью, не зная ни войн, ни преступлений, ни нужды в течение тысячи лет» (VII, 306). Все там красивы
физически и духовно. В той стране редко когда рождались люди с непривлекательными лицами илиуродливые. А если иногда и случалось такое, то безобразной наружности человека всегда сопутствовали высокие душевные качества. Такбыло с принцессой-дурнушкой Эрной: при своем внешнемуродстве она неизменно обнаруживала красоту души — «доброту, терпение, кротость, внимание к окружающим, любовь к людям и животным, ясный, живой, точный ум и всегдашнюю приветливость» (VII, 308). И люди в той стране, еще не испорченные цивилизацией, (*222) близкие к природе, были доверчивы и правдивы, не знали никаких писаных законов, кроме одного — «никто не смеет лгать». Но самое драгоценное и самое главное, чего достиг там народ,— это полное равенство и свобода: в той земле с незапамятных времен отменены «всякие титулы и привилегии», и все мужчины и женщины безусловно признаются «одинаково равными в своих правах и обязанностях», а правитель страныноситлишьтитул «Первогослугинарода» (VII, 306). Как видим, сюжет и все повествование о людях и событиях, природе и обществе, по авторскому определению, строятся в форме «прекрасной, неувядающей легенды, сотворенной целым народом, подобной тем удивительным сказаниям, которые создали индейцы о Гайавате, финны о Вейнемейнене, русские о Владимире Красном Солнышке, евреи о Моисее, французы о Шарлемане» (VII, 305—306). Все тут — фантастично, условно, почти лишено жизненного правдоподобия. Создавая рассказы, подобные «Судьбе» («Кисмет») и «Синей звезде», Куприн не уходил от жизни и не порывал с нею, но эта связь с действительностью принимала негативный смысл. В «восточном предании» и средневековой легенде писатель стремился эстетически воплотить свой идеал жизни, какою она должна была быть и, возможно, будет когда-нибудь. Он переносил мысль и фантазию в царство вымысла, и сам был весь во власти романтических мечтаний о счастливом народе и мудром властелине в некоем гармонически построенном государстве, образ которого рисовался ему уже в упоминавшейся статье «Сказочный принц». Очевидно, неприглядная жизнь на «неродимой земле» требовала мечты: поэтическая, романтическая мечта выражала несогласие писателя с действительностью, была предощущением сказочно-светлого будущего для своего народа. И прообраз этого желанного будущего Куприн страстно искал в картинах легендарного, сказочного прошлого, контрастно противостоящего современности, которую он категорически не принимал. В
своихпредставлениях о жизни и своей концепции человека писатель оставался на позиции демократического мировоззрения и отвлеченно-гуманистических идеалов. Писал ли Куприн о жизни и людях в современной ему Советской России? Почти ничего. И это, может быть, даже хорошо. Хорошо потому, что, не поняв и не приняв в расчет исторического опыта великой революции, Куприн не смог бы дать сколько-нибудь правдивого освещения (*223) сложных социальных процессов на его родине после Октября. Когда он пытался это сделать, то у него выходили беспомощные в художественном отношении, сильно испорченные неверной тенденцией рассказы. Таков, например, рождественский рассказ «Последний буржуй» (1927), построенный на комизме положений и шуточнонасмешливый по тону454. Можно еще упомянуть рассказ «Суд» (1928), являющийся некоей вариацией на темы политических фельетонов Куприна и представляющий претенциозную попытку «осудить» деятелей революции 455. Обычно же Куприн не позволял себе в беллетристике враждебных выпадов противреволюциии Советскойвласти. Какправило, егорассказыбылисвободныотполитическойпредвзятости, которая имелась в его газетной публицистике. В этом отношении он был похож на И. Бунина и резко отличался от З. Гиппиус, Д. Мережковского, И. Наживина, И. Шмелева и других писателей, преднамеренно подчинивших свое литературное творчество в эмиграции целям «развенчания» и принижения завоеваний Октября и бесконечным повторениям россказней о «зверствах» большевиков. Купринбеллетрист не лил слез о «погибели русской земли», и это делает честь его художественному такту и уму. Более того: как писатель он был не лишен трезвости оценок белой эмиграции, не утратил критического чутья художника. Следует упомянуть, например, его рассказ середины двадцатый годов под ироническим названием «Воспитание эмигранта». Рассказ полон ядовитой иронии, обращенной к русскому эмигранту Чижову, который из «вапнярского купчика» посредством ловких спекуляций превратился за границей в парижского менялуибиржевикадеЧижова456. Следовательно, ничего значительного и современного о послереволюционной, советской действительности Куприн так и не написал. Он чувствовал, что ему не дается эта современность, хорошо понимал, что, живя за границей, он попросту
454 Иллюстрир. Россия.— 1927.— 24 дек.— № 52. 455 Куприн А. И. Елань.— С. 142—146. 456 Машинопись рассказа вЦГАЛИ, ф. 240, оп. 3, ед. хр. 36
не может писать ничего такого, что было бы отражением сегодняшнего русского быта ижизни. «О чем же писать? — с тревогой и растерянностью размышлял Куприн под новый, 1926 год.— Не настоящая (*224) здесь жизнь. Нельзя нам писать здесь. Писать о России? По зрительной памяти я не могу. Когда-то я жил тем, о чем писал. О балаклавских рабочих писал и жил их жизнью, с ними сроднился. Меня жизнь тянула к себе, интересовала, жил я с теми, о ком писал. В жизни я барахталсястрастно, вбираяеевсебя <...>. Атеперьчто? Всепропадает» 457. Правда, в последнее десятилетие жизни в эмиграции (1927—1937) Куприн снова стал писать много: примерно девять десятых всего созданного после Октября падает именно на этот отрезок времени. Он писал рассказы, очерки, повести, романы, стихи, киносценарии. В разное время из-под его пера выходили произведения преимущественно новеллистического и очеркового жанра, навеянные зарубежными впечатлениями. Начало было положено лирическим эскизом «Золотой петух» 458. Это — один из лучших и, пожалуй, наиболее характерный купринский рассказ периода парижской эмиграции. В нем — стихийное, мощное, непобедимое и, кажется, никакиминевзгодами не побеждаемое жизнелюбие художника-реалиста: какое-то радостное упоение солнцем, сверканием света, всем живым в природе, самой жизнью. Чувства автора юношески свежи, до предела обострены его зрение и слух, и он словно бы с детской невинной непосредственностью воспринимает «простое и прелестное чудо» — миг предутреннего пробуждения природы: победное борение света с тающей тьмой, «наивные ароматы трав, листьев, коры, земли», легкий ток прозрачного воздуха, просыпающиеся от ночной дремы деревья и цветы... Вот настеж распахнулось окно — и видно: «В темных паникадилах каштанов еще путались застрявшие ночью, как тончайшая кисея, обрывки ночного тумана. Но деревья уже проснулись и поеживались, открывая радостно и лениво миллионы своих глаз: разве деревья не видят и не слышат?» И в эту живую красоту мира вдруг вторглись мощные и прекрасно-яростные звуки: запели петухи! «Мне казалось, что по всей земле трубят золотые и серебряные трубы, посылая ввысь звуки изумительной чистоты, красоты и звонкости» (VII, 301). Ничего не происходит в рассказе: только утро и пение петухов. Утро — это тот «стыдливый час, когда земля, цветы и небо, только что выкупавшиеся в ночнойпрохладе, молчаливо надева-(*225)лисвоиутренние одежды» (VII, 302), а
457 А. И. Куприн о литературе.— С. 342.
предрассветное петушиное пение — это какая-то вселенная музыка, восторженная, победная, бурно-радостная, солнечная. О ней Куприн словно бы и не пишет, а поет в восторге: «Напрягая последние силы, в самозабвенном экстазе, трепеща от блаженства, закрыв в упоении глаза, поет великолепное славословие бесчисленный петушиный хор! И теперь я уже не понимаю — звенят ли золотыми трубами солнечные лучи, или петушиный гимн сияет солнечными лучами?» (VII, 303). Весь рассказ — в музыке, в переливах пения, в блеске и золоте солнца, в радуге красок, в неистовом упоении жизнью и восторге художника перед вечностью красоты, земного бытия, любви и молодости, в пафосе нерасторжимого слияния человека с природой. Живописно-красочный, напевно-лирический рассказ «Золотойпетух» читаетсякакистиннаяпоэзия. То же самое можно сказать и о рассказе «Пунцовая кровь» (1925). В нем описан бой быков, то есть нечто трагически-возвышенное по своей сути и давно знакомое по произведениям других писателей, но у Куприна оно как будто увидено впервые и показано с огромной изобразительной силой. Именно в свежести и яркости красок, которые словно слепят глаза, в картинности изображения испанской корриды, в красочности и точности описания драматического поединка между человеком и животным — художественное достоинстворассказа. О том, что окружало его в эмиграции, Куприн писал мало. В конце двадцатых годов появились циклы очерков о Франции, Испании и Югославии: «Юг благословенный» (написан в 1925 г.), «Париж домашний» (1927), «Париж интимный», «Югославия» (1928), «Мыс Гурон» (1929). Продолжительное время живя в чужой стране, среди чужих ему по языку и жизненному укладу людей, Куприн всегда с большим интересом и привычной для него наблюдательностью всматривался в их быт и жизнь, знакомился с их трудом, нравами и обычаями, прошлым инастоящимстраны, с культурой и искусством европейскихнародов. В этом отношении он нисколько не изменился и продолжал быть таким, каким мы его знаем по его дореволюционным очеркам «Лазурные берега» и «Немножко Финляндии». И примечательно, что, зорко наблюдая жизнь французов или югославов, Куприн всюду обнаруживал контрасты нищеты и богатства. Об этом он и писал в очер(* 226)ках — о благоденствии всех этих крупных спекулянтов и финансовых
458 Альманах «Грани».— Берлин, 1923.— Кн. 2.
дельцов, сумевших «перекачать государственные запасы в свои карманы», ио хроническом бедствии жителей городских окраин, о нашествии в страну разбогатевших американских туристов и тяжелом существовании трудовых масс. Современная буржуазная Франция, сытая и наглая, духовно ограниченная и праздная, равнодушная к судьбе той части своего народа, за счет которой она беззаботно веселится, предается разврату и проводит жизнь на богатых курортах юга, — эта Франция производит на русского писателя гнетущее впечатление и вызывает в очерках его осуждение. Напротив, о парижском извозчике и детях бедноты, о слепом нищем или одиноком старике-эмигранте он говорит с обычной для него сердечностью, неостывающим душевным теплом, сострадательно и любовно. Куприна умиляют радости патриархальной жизни, сохранение которой он наблюдает в семьях неимущих людей, ютящихся в узких и глухих переулках, вдали от грохота и блеска богатых кварталов французской столицы. В цикле «Париж интимный» Куприн много пишет о «среднем сословии» — мелких лавочниках, владельцах кабачков, рантье. В них ему импонирует их трезвая бережливость и верность семейному очагу, любовь к своей стране, но в то же время он отмечает бедность их внутреннего мира, интеллектуальную ограниченность. Писатель порою противопоставляет современность историческому прошлому, в котором — как он говорит в цикле «Юг благословенный» — были доблестные рыцари, смелые и мужественные люди, правдивые, открытые, с честной душой и добрым, хотя и суровым сердцем. В подобных описаниях, сопоставлениях и авторскихраздумьяхзаметнасклонностькромантизациистарины. Одна из тем его очерков — упадок современного изобразительного искусства во Франции. В произведениях модных французских художников Куприн отмечает странное соединение формализма с убогостью их содержания, погоню за «новым» и любование уродливым и безобразным. В очерках на эту тему господствует критический и осуждающий тон, более резко ощутимый в тогдашних письмах Куприна. Так, например, о выставке «нового искусства» в Париже, которую ему довелось посетить летом 1926 года, Куприн писал И. Репину с великим огорчением и болью: «Такая печаль, такая безграмотность, такое убожество на выставке! Судя по ней, (*227) можно сказать, что мир наполнен исключительно уродами, живущими в уродливых комнатах и домах и видящих из окон уродливые цветы, пейзажи и уродливых животных» 459. В
459 А. И. Куприн о литературе.— С. 253
письме к тому же адресату, датированном 8 августа 1927 года, Куприн едко высмеивал «молодых лохматых дадаистов, футуристов, кубистов, ничевоков, бубновых валетов и ослиных хвостов» за то, что они нагло и беспардонно изгоняют из искусства правду, красоту и добро, культивируют эстетику безобразного 460. Таким образом, вотрицательном отношении Куприна к антиреалистическим направлениям и школам в искусстве и литературе решительно ничего не изменилось: в эмиграции, как и до революции, он оставался защитникомреализмаинепримиримымврагом модернизма. И вот еще что любопытно в произведениях Куприна о загранице: какими бы интересными здесь ни были люди и природа, сколь красиво ни выглядели города и приморские селения Франции или Италии, он, описывая их, невольно думал о русских людях, русской природе, русских городах и селах, о русском языке, о России. Образ России преследовал Куприна всюду, преследовал непрестанно. Куприн как художник, в сущности, недостаточно интенсивно жил настоящим, тем, что его окружало. Лишь на какое-то короткое время он поддавался очарованию живой, движущейся вперед реальной жизни, а потом с еще большей силой отдавался мыслям о России, но не сегодняшней, а о России вчерашней. В любом его «заграничном» рассказе, очерке, романе чувствуются отголоски столь знакомогодорогогоемурусскогобыта. Вот он стоит зимою на парижском перекрестке, рассеянно глядит на идущий крупный снег, задумался немного... и в его воображении «всплыла оснеженная Москва дивныхневозвратных лет» (VII, 481). Ивотонужене вПариже, авсвоей далекой юности: он, юнкер, зимним московским вечером едет на московском извозчике по московским улицам в театр Корша, где увидит спектакль по пьесе француза Мольера, едет, конечно, не один, а с нею, милой барышней, в которую «влюблен безнадежно и до безумия», и сани скользят по снегу, а по обе стороны улицвесело мелькают осыпанные снегом дома и церкви вснежных шапках. Ивсе кругом «так оживлено, и все так быстро движется»: непрерывно бегут друг другу на-(*228)встречу незнакомые люди, и в этом «безмолвном уличном движении есть какая-то неописуемая, тайная зимняя прелесть» (VII, 481). И вдруг — видение исчезает, и нет больше юнкера, барышни, людей, Москвы, а на безлюдном перекрестке французской столицы под падающим снегом стоит одинокий старик с взбудораженной памятью отом, чтовотсейчас было — и вмиг исчезло. И рвется из груди вздох щемящей тоски и горького сожаления по
460 Там же. — С. 257.
утерянной России: «Как хорошо жить в этом государстве, в этом великом городе, срединарода, говорящегоэтимпростым ироскошнымязыком!...» (VII, 482). Это — из лирической миниатюры «Московский снег», входящей в цикл «Рассказы в каплях» (1928). Он объединяет семь небольших философских бытовых и лирических новелл Куприна, в которых картины и эпизоды русского прошлого соседствуют с грустными размышлениями о настоящем. «Рассказы в каплях», предельно сжатые по объему, насыщенные богатством содержания, оригинальные по авторскому замыслу и исполнению,—это поэтические миниатюрывпрозе. «Тема России» доминирует в «зарубежной» прозе Куприна. Количественно самую большую группу его произведений, написанных в эмиграции, составляют именно те, что созданы на материале дореволюционной России. Иногда это материал исторически достоверный, порою в нем много от легенд, преданий или даже анекдота. Так, в 1923 году появился рассказ «Однорукий комендант», задуманный и, по-видимому, частично написанный еще в пору гражданской войны, в 1918 году 461. Бросается в глаза соединение в сюжете рассказа исторических фактов, происшествий и лиц с анекдотическими эпизодами, комичными ситуациями; авторское внимание сосредоточено на изображении и раскрытии чудаковатого и своенравного характера, отчасти исторического, отчасти легендарного. Насколько устойчивым был интерес писателя к удаленным от текущей современности полудостоверным лицам и забавно-комичным сюжетам, говорит тот факт, что и в последующие годы эмиграции появлялись его произведения, близкие по содержанию к названному. Это — «Тень Наполеона» (первоначально
— «Тень императора») и «Царев гость из Наровчата»; первый написан в 1928 году, второй — в 1933. Куприн использовал в них либо слышанные им в детстве устные предания, легенды (*229) и были, или же передавал с чужих слов рассказ о действительно имевших место событиях, делая при этом прямую ссылку на конкретное лицо, сообщившее автору те или иные сведения. В последнем случае авторское повествование перемежается с рассказом от первого лица, перебиваетсяпрямойречьюрассказчика, такчтополучаетсярассказврассказе. Власть некогда пережитого писателем над его теперешними творческими интересами ощутима в целом ряде его художественных произведений 20—30-х годов: и в рассказах о русской природе и животных («Завирайка», «Ночь в лесу», 461 Напечатан всб. «Окно».— Париж, 1923.— Кн. 1.
«Удод», «Ночная фиалка», «Ральф», «Вальдшнепы»), и в цикле мемуарных рассказов об артистах русского цирка («Домик», «Ольга Сур», «Дочь великого Барнума», «Соловей», «Блондель»). Автобиографичные очерки «Типографская краска» (1929) и особенно «Светлана» (1934) — одно из тех зарубежных произведений Куприна, в котором он воскрешает тему, мотивы и образы прославленных «Листригонов». Он писал о прежнем русском мужике, о дореволюционнойдеревневрассказах «ИзвозчикПетр» и «Бредень» (1933). В купринскую прозу этих лет органично входят картины русской природы, которую он живописует с огромным мастерством, реалистической достоверностью. Родная природа живет, в сущности, во всех его произведениях, особенно же в серии его рассказов о «друзьях человечества» — животных, зверях, птицах: «Песик — Черный носик», «Пуделиный язык», «Звериный урок», «Завирайка», «Ральф» идр. В эмиграции Куприн, по-видимому, необычайно легко настраивался, что называется, на ретроспективный лад: обращаясь к тому, что крепко отстоялось в памяти и сохранило неизгладимый след в глубине души. Он охотно писал, думал, говорил о «бывалом и бывшем», так что течение жизни, созданной писателем в рассказах о России, отделено большим расстоянием во времени от течения реальной жизни. Во всем его творчестве явно преобладала автобиографическая проза. Сквозь призму давно пережитого и передуманного Куприн воспринимал настоящее. На соотношении прошлого и сиюминутного, на контрасте между насыщенной нужными делами вчерашней жизнью и унылым прозябанием сегодня — строится сюжет романа «Жанета» (1932—1933). Он посвящен русской эмиграции во Франции. В романе показана тяжелая (*230) душевная драма русского человека
— некогда знаменитого профессора Симонова, стечением обстоятельств ока- завшегося на положении эмигранта, бедствующего и одинокого, всеми забытого, никому ненужного ичужого, отогревающего своестариковское сердце в любви к маленькой Жанете. До болезненности острое чувство неизбывной тоски по Родине, котороени наминуту не покидаетстарого русского профессора, было, по сути, глубоколичным переживаниемавтораромана. Во многих произведениях Куприн продолжал славить духовно красивых и смелых, гордых и сильных людей, воспевать большую, прекрасную любовь, свободную от предрассудков, корысти и пошлости, разрабатывать мотивы, которые так мощно звучали в «Олесе», «Суламифи», «Гранатовом браслете»,
«Фиалках» и др. Гимном любви в позднем творчестве Куприна можно назвать роман «Колесо времени» (1929). Героиня его — прекрасная молодая женщина, романтичная, загадочная и одновременно абсолютно земная, у нее цельный характер, веселый, живой ум и добрая, свободная, гордая душа. В ее любви к Михаилу («Мишике»), русскому инженеру, от лица которого ведется в романе рассказ-исповедь, огромная сила сердечной страсти и душевной щедрости, целомудренной застенчивости и всегда радостной, нежной преданности любимому, трогательной ласки, искренности и чистоты. Эта любовь «была проста, невинна и свежа, как дыхание цветущего дерева». Куприн пишет о любви Марии Дюран и Михаила, как о могучем «крылатом чувстве», возносящем человека на самую высокую вершину счастья и делающем его прекрасным, вдохновенным и сильным. В «Колесе времени» звучит и горестная нота — сожаление о том, что «колесо времени не остановишь и не повернешь обратно», все обостряющаяся «великая тоска по родине» и крепнущая «блаженная вера в возвращениедомой, ввоскрешающуюРоссию».
Самым большим автобиографическим произведением в жанре романа были «Юнкера». Намерение рассказать о своей юности, о времени пребывания в Александровском военном училище созрело у Куприна еще в 1911 году. Возник план автобиографической повести, которая, как выразился писатель, должна (*231) была служить «отчасти продолжением» повести «На переломе» (или «Кадеты»). В конце января 1916 года Куприн сообщил газетному корреспонденту, что сейчас он занят работой над повестью «Юнкера» 462. Через три месяца — в самом начале мая — Куприн заявил тому же журналисту, что, усиленно отделывая давно написанную большую повесть «Желтый монастырь», он охотно принялся за окончание «Юнкеров» и что осенью текущего года намерен выпустить эту повесть в свет. Куприн пояснял: «Вспоминаю юнкерские годы, традиции нашей военнойшколы, типывоспитателейиучителей. Ипомнитсямного хорошего...» 463 . В том же году осенью, беседуя о «Юнкерах», писатель сказал, что теперь его ближайшей работой является завершение повести 464. Была ли тогда полностью окончена повесть, неизвестно. Никаких упоминаний на этот
462 Петров М. Петроградские письма// Веч. изв.— 1916.—31 янв.— № 897. 463 А. И. Куприн о литературе.— С. 336. 464 Петров М. Л. Н. Андреев, А. В. Амфитеатров и А. И. Куприн //
счет нет ни в частично сохранившейся переписке Куприна за те годы, ни в заметкахрепортеров, нивстатьяхблизкознакомогоснимкритикаА. Измайлова. Намерение писателя издать «Юнкеров» осенью шестнадцатого года осуществлено не было: в канун и в период революции и гражданской войны не появлялось в газетах каких-либо отрывков из этого произведения. Рукопись «Юнкеров», оставленная автором в Гатчине, не обнаружена и, вероятно, погибла вместесархивомписателя. Должно быть, Куприн вернулся к теме «Юнкеров» в первые же месяцы своей эмигрантской жизни в Финляндии. Так думать позволяет письмо Куприна к И. Е. Репину от 29 февраля 1920 года. Там есть следующие строки: «И еще просьба: нет ли у Вас случайно адреса Monsieur Denis Roches?. Помните, французский писатель и интересан русской жизни, переводчик Лескова и автор статьи о П. И. Шмелькове. Если есть, попрошу не отказать сообщить» 465. Зачем Куприну понадобилась книга Дени Роша о Шмелькове? В «Юнкерах» сказано про главного героя Александрова, что он в отпускные дни «брал уроки у Петра Ивановича Шмелькова». А в сноске (*232) к этим строчкам автор сделал примечание: «Шмельков — талантливый рисовальщик. Он забыт современными русскими художниками. См. о нем монографию, написанную французским писателем» (VIII, 302). Значит, еще тогда, в 1920 году, Куприн, по-видимому, обдумывал и набросал эпизод из биографии своего героя, связанный с личностью художника Шмелькова, о котором ему хотелось подробнее узнать из книги французскогописателяипереводчика. Названный эпизод — в главе «Господин обер-офицер», вошел во вторую часть «Юнкеров». С написания этой части Куприн и начал в эмиграции заново работу над произведением. Лишь после того как эта часть была окончена, он в середине 1928 года обратился к главам, составившим первую часть, а потом принялся за третью, которая была готова к осени 1932 года. По мере продвижения работы Куприн отдавал законченные главы или отрывки из них в газету «Возрождение», где «Юнкера» печатались на протяжении почти пяти лет — с 14 января 1928 года по 9 октября 1932 года. Отдельным изданием роман вышел в Париже летом 1933 года. Может быть, этим, несколько необычным для Куприна, методом работы над «Юнкерами», когда главы писались разрозненно и продолжительное время, а
Веч. изв.— 1916.—9 сент.— № 1080.
А. И. Куприн о литературе.—С. 249. Между прочим, в этом письме, как и в тексте романа, допущена неточность: отчество
печатались в виде отдельных рассказов, следует объяснить его структурную аномалию. Композиция романа в самом деле заметно страдает. Его главы, каждая из которых воспроизводит тот или иной эпизод из юнкерской жизни, непрочно связаны между собою. Их последовательность не всегда обусловлена развитием сюжета. Не придерживаясь последовательно-связного повествования, Куприн в процессе писания часто «перескакивал» от главы к главе: например, двадцать третья глава (о любовной переписке героя после зимних каникул) писалась почти одновременно с восьмой главой — об осеннем военном смотре юнкеров, словно Куприн еще неясно представлял себе, на какое место поставить каждую из них — в середину или к началу романа. Куприн пренебрег тщательной «подгонкой» глав друг к другу, не сцементировал их, не убрал «швы», и в романе заметны эти места. Не устранены из романа ненужные повторения. Так, о ротном командире юнкера Александрова в самом начале романа читаем: «Это командир нашей, четвертой роты, капитан Фофанов, а по-нашему Дрозд» (VIII, 228). Во второй части романа автор поясняет еще раз: (*233) «Дрозд — командир четвертой роты, капитан Фофанов» (VIII, 305); несколькими страницами ниже — снова: «Командир четвертой роты Фофанов, он же Дрозд, проходит вдоль строя...» (VIII, 354). Подобныхпримеровничемнеоправданныхповторенийможнопривестимного. Хотя сюжет романа строится исключительно на связи событий во времени, однако в «Юнкерах» — произведении строго документальном, автобиографическом — произвольно смещена хронология. Весь рассказ о сердечных увлечениях Александрова, его писательстве, публикации «Последнего дебюта» — все это отнесено к начальным месяцам пребывания героя романа в военном училище, а не ко второму году его юнкерства, когда он из «фараона» превратился в «господина обер-офицера». Первая и вторая главы, повествующие о первом годе юнкерской жизни Александрова, оказались чрезмерно перегруженными разными событиями, преимущественно мелкого бытового и интимного характера. На этих страницах сжаты и сокращены важные и главные обстоятельства, а менее существенные, побочные — излишне распространены. Здесь заметны растянутость и медлительное течение рассказа, вызванные детализацией описаний, нет того быстрого, оживленного, веселого темпа, в каком обычно ведется повествование в подавляющем большинстве произведений Куприна и который, кажется, должен бы соответствовать характеру содержания и
Шмелькова неИванович, а Петрович.
духу книгиоюностиавтора. Наоборот, страницы о втором годе пребывания Александрова в училище выглядят обедненными, даже хроникальными. Третья часть романа вообще отработана меньше двух предыдущих. Создается впечатление, что она писалась с трудом, как будто неохотно и вяло, без увлечения, словно для того только, чтоб досказать двухлетнюю жизнь юнкера Александрова. Тут недостает нужной полноты, имеютсянепонятные, немотивированныепропуски. Укажу на самый существенный из них. Юнкер Александров в конце предыдущей части объяснился Зине Белышевой в любви, поклялся ей, что, окончив училище, он черездвагодапоступитвАкадемию генерального штаба и тогда явится к отцу невесты, чтобы просить ее руку и сердце. Он сказал ей: «...вам дожидаться меня придется около трех лет. Может быть, и с лишним. Ужасно длинный срок. Чересчур большое испытание. Могу ли я и смею ли я ставить здесь какие-либо условия или (*234) брать какие-либо обещания?» (VIII, 382). Зина Белышева еле слышно прошептала: «Я подожду, я подожду» (VIII, 383). Этот интимнейший разговор произошел на масленицу, в марте. После того проходит месяц за месяцем, а юнкер Александров, как это ни странно, не вспомнил ни разу о Зиночке, о любви к ней, о клятве жениться. Мог ли восторженный, пылко влюбленный молодой человек без видимой причины навсегда забыть о предмете своей страсти? Автор не досказал, хотя бы намеками, любовную историю, психологическиникакнемотивировалстольстранноеповедениеюнкера. Вообще последние страницы романа рождают ощущение незавершенности сюжета и скороговорки в повествовании: исчерпан рассказ о пребывании героя в стенах училища, а нет даже и намека на возможную развязку его интимной драмы. Ноприсмотримсяближектому, чтопроисходитв «Юнкерах». Поэзия зарождающейся и расцветающей юношеской любви, увлечение искусством, будни закрытого военного учебного заведения — на этих трех моментах бытия юнкера Александрова сосредоточено в романе главное внимание. Хотя авторский рассказ о любви героя романа не доведен до конца и искусственно оборван на полдороге, все-таки страницы об интимных его переживаниях, бесспорно, являются самыми лучшими в романе. Возникновение и развитие любовных чувств, выражаемых блеском глаз, особенным взглядом, жестами, мимикой и тысячью мельчайших, неуловимых примет, смена
настроений, когда сердце влюбленного то переполняется ощущением «легкого, чудесного, сверкающего счастья», то вдруг тускнеют и меркнут надежды на взаимность, то снова охватывает восторг, — духовная природа этого человеческого чувства тщательно прослежена писателем в главах романа: «Екатеринский зал», «Стрела», «Полонез», «Вальс», «Ссора», «Письмо любовное», «Дружки», «Чистыепруды». Купринский герой постоянно испытывает потребность кого-нибудь любить: его разбуженное сердце уже не может жить без любви. Он весь во власти восторженных мечтаний о женщине, ему необходимо рыцарское преклонение перед ней, ради нее «он готов на любую глупость, вплоть до смерти». Влюбляется он «с такой же наивной простотой и радостью, с какой растут травы и распуска(*235)ются почки» (VIII, 359—360). Горячий, страстно увлекающийся, он, полюбив, каждый раз охотно дает искреннюю клятву в «любви до гробовой доски». Но он не слишком сильно мучается и страдает, когда видит непостоянство той, которую недавно боготворил. Все его многочисленные любви кратковременны. Едва оборвался его «любовный роман» с Юлией Синельниковой, как он уже увлекся ее младшей сестрой Оленькой. В числе «дам его сердца» были и Наташа Манухина, и Машенька Полубояринова, и Сонечка Владимирова. Нельзя сказать, что юнкер Александров выглядит у Куприна романтическим вздыхателем. Его «маленькое приключение» с Дуняшей во ржи, вскользь брошенный намек на связь его с Марьей — женой лесника Егора, «красивой, здоровой бабой», вовсе не свидетельствуют о пуританстве и целомудрииюнкера. В то же время ничто не говорит и о его распущенности и нравственной испорченности. Влюбляясь, он был далек от мыслей об очередной «интрижке». В чередовании и частой смене «предметов» его любви своеобразно и полно раскрывался индивидуальный характер юнкера Александрова — человека пылкой мечтательности, горячих эмоций, впечатлительного, бурного в проявлении чувств. Верный себе, Куприн в «Юнкерах» прославляет человечески возвышенную земную любовь, видя в ней «чудесную многовековую песнь» человечества — «простую, носамуювеликую вмире» (VIII, 379). С любовными переживаниями героя внутренне связано его увлечение поэзией, творчеством, искусством вообще. Конечно, в нем были некоторые природные задатки будущего художника, он с детства вынашивал тайную мечту «сделаться поэтом илироманистом». Втоне доброжелательного юмора рассказывает Куприн
о детских стихотворных опытах Александрова и приводит наивные строфы, сочиненные им в семилетнем возрасте. То были наиболее ранние стихи самого Куприна, которые в данном случае он приписал своему герою и откровенно высмеял их. Литературные склонности Александрова угадывались в его классных сочиненияхвкадетском корпусе, где онписалих «наполные двенадцать баллов». Будучи кадетом, Александров в пятом классе сочинил роман «из быта североамериканских дикарей», назвав его экзотически «Черная Пантера», ав седьмом классе занялся переводами стихотворений Гейне. Пожалуй, только история с «Черной Пантерой» целиком вымышлена (*236) Куприным; что же касается переводов на русский язык гейневской «Лорелеи», то все здесь взято из биографиисамогописателя. О своих детских и отроческих увлечениях писательством юнкер Александров вспоминает с оттенком мягкой иронии как о несбывшихся, немножко наивных мечтах. Новым в романе является подробный разбор Александровым его первого беллетристического «младенца». Куприн заставляет Александрова сознаться самому себе, что, хотя он радостно отдавался «самому тяжелому, самому взыскательному из творчества — творчеству слова», все-таки в «Последнем дебюте» не оказалось ни живых персонажей, ни правдивых чувств, а было много «корявых тусклых мест, натяжек ученического напряжения, невыразительных фраз, тяжелых оборотов» (VIII, 292). В уста героя романа вложено ценное признание в том, что без прочного знания жизни бессмысленно пытаться стать писателем, художником-творцом: «Как я мог осмелиться взяться за перо, ничего в жизни не зная, не видя, не слыша и не умея. Чего стоит эта распроклятая, из пальца высосанная сюита «Последний дебют». Разве в ней есть хоть малюсенькая черточка жизненной правды?» (VIII, 294). В самопризнании Александрова надо скорее видеть эстетическую формулу самого Куприна, выведенную им из длительного собственного писательского опыта, которого, конечно, не мог иметь геройромана. Приписывая ему свои более поздние зрелые мысли, Куприн, думается, поспешил переоценить мужество Александрова быть столь беспощадно суровым и требовательным к себе как к автору, преувеличил его способность глубоко понимать и четко формулировать принцип жизненной правды в искусстве. Ведь в другом месте романа тот же Александров, сидя в карцере и мысленно перебирая имена Шекспира, Гете, Байрона, Гомера, Пушкина, Сервантеса, Данте и Толстого,
творчество которых ему представляется «великим чудом», откровенно сознается: «Я не понимаю, но с благоговением признаю и преклоняюсь». Александров вообще не испытывает органической потребности в глубоких раздумьях, в философских размышлениях: они — выше его возможностей. Прекрасное в искусстве и прекрасное в природе он воспринимает бездумно, с почти детской непосредственностью. В попытке Куприна принудить Александрова — натуру исключительно эмоциональную — заняться «фи-(*237)лософией искусства» проявиласьавторскаятенденциячуточку приподнятьгерояромана. Тщательно исследуя духовную жизнь молодого юнкера, романист мало говорит о направленности его умственных интересов. Из романа известно, что Александров ранее — до училища — увлекался произведениями Дюма, Шиллера и Скотта, а сейчас, в училище, он прочитал только «Королеву Марго» да еще повесть Толстого «Казаки». Сэтойповестью онпознакомился случайно, сидявкарцере, и хотя онапоразилаегосвоей «недосягаемой простотой», он больше никогда потом не вспоминал о ней. Характерный штрих: Александров однажды попробовал читать Добролюбова «как писателя запрещенного», но осилить его целиком никакнесмог — «отскукинедотянулидочетвертикниги». Это характерная черта личности Александрова: ему обычно недостает терпения, трудолюбия, выдержки в серьезных и важных делах. Он недурно рисует, увлекается живописью. Однако этим увлечениям Александрова отведен в романе лишь один абзац, о них сказано в порядке информации, — и мы не видим героя романа ни в Третьяковке, ни на уроках рисования. Есть в романе также упоминание о любви Александрова к театру и о том, что он, как и другие юнкера из четвертой роты, был страстным поклонником циркового искусства. Все это только упомянуто в романе, а не изображено. Даже посещения цирка, столь любимого самим Куприным, не показано в «Юнкерах»,— настолько, очевидно, незначительнымибылиэтисобытиявдуховнойбиографииюногоАлександрова. Несравненно большее значение в жизни героя «Юнкеров» имели увеселительные поездки на званые вечера, светские балы, танцы с воспитанницами женского Екатерининского института. Туда охотно ведет читателя романист, подробно и с картинной яркостью описывая и залитый огнями зал, восхищающий юнкера своим размером, красотой и пропорциональностью линий, и пестрые наряды дам, и фигуры и лица танцующих, и звуки оркестра, и гул человеческих голосов. Эти подробности сами по себе красочны, нарисованы с очень большим живописным мастерством. Однако они замедляют течение рассказа. Здесь чувствуется
авторское любование праздничной, светлой и легкой жизнью беззаботных и посвоему счастливых, довольных людей, восхищенное умиление изысканной «светскостью» юнкера Александ-(*238)рова, его ловкостью, изяществом движений в танце, умением владеть всеми мускулами своего сильного молодого тела. Вообще физическому развитию и созреванию юнкеров в романе отведено такое же значительное место, как и их интимно-любовным переживаниям. В Александрове все время подчеркивается сильный и ловкий спортсмен, отличный и неутомимый танцор и превосходный образцовый строевик. О своем герое Куприн говорит: «Он наслаждался спокойной военной жизнью, ладностью во всех своих делах, доверием к нему начальства, прекрасной пищей, успехами у барышеньивсемирадостямисильногомускулистогомолодоготела» (VIII, 304). Как же выглядит в романе эта «военная жизнь», которой наслаждался Александров? Каковы будни воспитанников юнкерского училища? В какой мере правдиворассказалобэтомКуприн? Несомненно, что реальная русская действительность периода реакции восьмидесятых годов, к которым относится повествование, давала писателю обильный материал для критического освещения быта и нравов, царивших в военных учебных заведениях. И будь роман написан в эпоху «буйных и мятежных» настроений Куприна, вероятно, мы имели бы произведение такой же обличительной силы, как и повесть «Поединок». Сейчас этого нельзя сказать о «Юнкерах»: люди и время показаны здесь под иным углом зрения, чем в «Поединке» и «Кадетах». Не то, чтобы в «Юнкерах» вовсе отсутствовали обличительные оценки и критика, — они есть там,— но и то и другое значительно ослаблено, смягчено. Рассказ о внутреннем режиме в военном училище ведется в романе таким образом, что, едва коснувшись теневых сторон юнкерского быта, о которых говорится в общих выражениях, автор вслед за тем, нередко в противоречии с фактами и с самим собою, спешит выдвинуть те или другиеизвиняющиеобстоятельства. Так, из главы «Танталовы муки» с несомненностью можно заключить, что юнкера первого курса — «бедные желторотые фараоны» — подвергались в училище многим часам «беспрестанной прозаической строжайшей муштры»: юнкеров изо дня в день дрессировали, учили строевому маршу с ружьем и со скатанной шинелью, ружейным приемам, натаскивали в «тонком искусстве отдания чести», а за мелкую провинность сажали в карцер, лишали домашних
отпусков, «грели» беспощадно. (*239) И в реальной жизни все это было в порядке вещей, что подтверждается биографией Куприна периода его пребывания в юнкерском училище. И жизнь Алексея Александрова, как и других юнкеров, по признанию автора романа, состояла из дней воистину «учетверенного нагревания»: их «грел свой дядькаоднокурсник, грел свой взводный портупей-юнкер, грел курсовой офицер», сильно досаждал ротный Дрозд, который был главным «разогревателем» (VIII, 239). Романист говорит, что у юнкеров каждый день был «сплошь туго загроможден» воинскими обязанностями и учением, и свободными для души и тела оставались «лишь два часа в сутки», в течение которых «юнкер мог передвигаться, куда хочет, и делать, что хочет во внутренних пределах» училищного здания (VIII, 359). Лишь в эти два послеобеденных часа можно было петь, болтать или читать и «даже прилечь на кровати, расстегнув верхний крючок куртки». А потом снова начинались занятия — «зубрежка или черчение под надзором курсовых офицеров» (VIII, 348). Если, как сказано в романе, Александров никогда потом «не забывал своих первых жутких впечатлений» (VIII, 304), то это, очевидно, не от сладкой и спокойной жизни. Невольно признавая ее, Куприн говорит о своем герое: «Черных дней выпадало на его долю гораздо больше, чем светлых: тоскливое, нудное пребывание в скучном положении молодого, начинающего фараона, суровая, утомительная строевая муштра, грубые окрики, сажание под арест, назначение на лишние дневальства — все это делало военную службу тяжелой и непривлекательной» (VIII, 298). Если «черных дней» было у юнкеров «гораздо больше, чем светлых», то не естественнее ли было бы сохранить в романе реальные пропорции? Куприн поступил не так. Выпячивая парадную сторону юнкерского быта, он предпочел говорить больше о светлых днях, чем о черных. Тяжела и непривлекательна военная служба? Но ведь это только с непривычки и на очень короткое время, после которого «бесследно отходит» в небытие «вся трудность воинских упражнений и военного строя». И Александров по воле автора быстро почувствовал, что «ружье не тяжелит», что у него легко выработался «большой и крепкий шаг», и в душе появилось «гордое сознание: я — юнкер славного Александровского училища» (VIII, 299). Да и всем юнкерам, если верить Куприну, живется в общем «весело и свободно». Строевая служба, доведенная (*240) «до блестящего совершенства», превратилась для них в увлекательное
искусство, которое «граничит со спортивным соревнованием» и не утомляет юнкеров. Может, такое «искусство» все-таки чрезмерно тяжело, и, во всяком случае, однообразно и скучно? Оказывается, нет. То есть, оно и однообразно, и скучно, но его однообразие лишь «чуть-чуть прискучивает», а вообще-то «весело и свободно», потому что «домашние парады с музыкой в манеже на Моховой вносятисюданекотороеразнообразие» (VIII, 250). Так почти за каждым критическим замечанием тотчас следует фраза из осторожно подобранных слов, призванных смягчить, нейтрализовать скольконибудь неблагоприятное читательское впечатление от рассказа о режиме в училище. Вместорезкогоиопределенногослова «тяжело» — Куприн оченьчасто употребляет безобидное: «тяжеловато». Например, после зимних каникул, когда юнкера были «безгранично свободны», им «тяжеловато» снова втягиваться «в суровую воинскую дисциплину, в лекции и репетиции, в строевую муштру, в раннее вставание по утрам, в ночные бессонные дежурства, в скучную повторяемость дней, дел и мыслей» (VIII, 347). Можно ли перечисленное здесь охарактеризовать неопределенным словом «тяжеловато»? Или вот еще. В тесных спальнях училища юнкерам «по ночам тяжеловато было дышать». Днем тут же приходилось учить лекции и делать чертежи, сидя в очень неудобной позе — «боком на кровати и опираясь локтями на ясеневый шкафчик, где лежала обувь и туалетные принадлежности». А вслед за этими словами идет бодрое авторское восклицание: «Но — пустяки! Все переносила весело крепкая молодежь, и лазаретвсегдапустовал...» (VIII, 255). Куприн нарисовал розовую картину взаимоотношений юнкеров и училищного начальства. Эти отношения были ровными, спокойными, они по давней традиции утверждались «на правдивости и широком взаимном доверии». Начальство не выделяло среди юнкеров ни любимчиков, ни постылых. Офицеры были «незаметно терпеливы» и «сурово участливы». Имелись ли в училище бурбоны и гонители? Куприн этого не отрицает. Он пишет: «Случались офицеры слишком строгие, придирчивые трынчики, слишком скорые на большие взыскания» (VIII, 254). Среди «случавшихся» гонителей назван батальонный командир БердиПаша, которогословнобы (*241) «отлилиизжелезана заводе и потом долгобили стальными молотками, пока он не принял приблизительную, грубую форму человека» (VIII, 406). Берди-Паша не знает «ни жалости, ни любви, ни привязанности», он только «спокойно и холодно, как машина, наказывает, без сожаления и без гнева, прилагая максимум своей власти». Мелким и
придирчивым был и офицер Дубышкин, чрезмерно честолюбивый, вспыльчивый и злой, «несчастный смешной человек», предмет насмешек со стороны юнкеров. С явной антипатией показан еще капитан Хухрик — командир первой роты Алкалаев-Калагеоргий. Но эти трое «гонителей», которых юнкера терпели, «как божью кару», не были типичными представителями начальства. Характерной фигурой училищного офицера Куприн считает капитана Фофанова (или Дрозда). Именно он, Дрозд, внешностью своей и грубовато-образной речью напоминающий капитана Сливу из «Поединка», был любимым командиром и умелым воспитателем юнкеров. То мгновенно вспыльчивый, то невозмутимо спокойный и «умно заботливый», всегда прямой, честный и нередко великодушный, он воспитывал своих птенцов «в проворном повиновении, в безусловной правдивости, на широкой развязке взаимного доверия» (VIII, 307). Он умел быть и строгим, не оскорбляя личности воспитанника, и одновременно мягким и по-товарищески простым. Такими были почти все офицеры, и ни один из них никогда «не решался закричать на юнкера или оскорбить его словом». Даже генерал Самохвалов — прежний начальник училища, который имел обыкновение «с беспощадной, бурбонской жестокой грубостью» обращаться с подчиненными офицерами, осыпая их «бесстыдными ругательствами», даже он неизменно благоволил к «своим возлюбленным юнкерам», давалимпоблажки, отеческиопекализащищал. Куприн поминает и штатских преподавателей, и воспитателей военного училища. Учиться юнкерам было «совсем не так трудно», потому что в училище преподавали профессора «самые лучшие, какие только есть в Москве». Среди них, конечно, нет ни одного невежды, пьяницы или жестокого истязателя, подобно тем, с которыми мы знакомы по повести «Кадеты». Очевидно, они все-таки были и в Александровском и в других юнкерских училищах, но изменившийся взгляд писателя на прошлое подсказал ему необходимость изображать их (*242) иначе, чемонделалэтораньше, всвоемдореволюционномтворчестве. Припомним одну частность. В «Кадетах» Куприн в остро обличительном освещении представил фигуру попа Пещерского, ненавидимого кадетами за лицемерие, елейность, несправедливое обращение с воспитанниками, за его «тоненький, гнусавый и дребезжащий» голосок, за косноязычие на уроках закона божьего. Пещерскому вповести «Кадеты» противопоставлен настоятель гимназической церкви отец Михаил, но последнему там отведено буквально шесть строк. Работая над «Юнкерами», Куприн не только вспомнил вотэтого «отца Михаила»,
но охотно ввел его в роман и очень подробно, с нескрываемым умилением рассказал о нем в первых двух главах. Из памяти «выветрился» поп Пещерский, но крепко укоренился в ней благообразный старичок в рясе — «маленький, седенький, трогательно похожий на святого Николая-угодника» (VIII, 210). На всю жизнь герой «Юнкеров» запомнил и «домашний подрясничек» на тощеньком священнике, и его епитрахиль, от которой «так уютно пахло воском и теплым ладаном» (VIII, 211), и его «кроткие и терпеливые наставления» воспитанникам, его мягкий голос и мягкий смех. В романе рассказывается о том, что через четырнадцать лет — «во дни тяжелой душевной тревоги» — Александрова неодолимо потянуло на исповедь к этому мудрому старцу. Когда навстречу Александрову поднялся старичок «в коричневой ряске, совсем крошечный и сгорбленный, подобно Серафиму Саровскому, уже не седой, а зеленоватый» (VIII, 212), то Александров с радостью отметил у него «милую, давно знакомую привычку» щурить глаза, увидел все то же «необыкновенно милое» лицо и ласковую улыбку, услышал сердечный голос, так что при расставаньи Александров не выдержал и «поцеловал сухонькую маленькую косточку», после чего «душа его умякла» (VIII, 214). Все это выглядит в романе трогательноумилительно, идиллично и, в сущности, приторно-слащаво. Не верится, чтобы у строптивого, непокорного Александрова так «умякла душа»,— она, очевидно, «умякла» у стареющего писателя, ставшего немного сентиментальным на склоне лет. Четыреста воспитанников военного училища выглядят в романе Куприна единым, спаянным коллективом довольных, жизнерадостных юношей. В их обращении друг с другом нет злобы и зависти, придирчивости, не-(*243)приязни, желания оскорбить и обидеть. Юнкера очень вежливы, предупредительнокорректны, не злопамятны. Конечно, все они разнохарактерны: Жданов не похож на Бутынского, а Венсан своими индивидуальными чертами резко отличается от Александрова. Но — если верить автору — «выгибы и угибы их характеров были так расположены, что в союзе приходились друг к другу ладно, не болтаясь и не нажимая» (VIII, 357). В училище нет того господства сильного над слабым, которое в действительности испокон веков царило в заведениях закрытого типа и о котором сам же Куприн рассказал в повести. «Кадеты». Юнкерастаршекурсники с необычайной чуткостью и человечностью относятся к новичкам-«фараонам». Они приняли на сей счет «мудрое словесное постановление », направленное против возможного «цуканья» на первокурсников:
«...пускай каждый второкурсник внимательно следит за тем фараоном своей роты, с которым он всего год назад ел одну и ту же корпусную кашу. Остереги его вовремя, но вовремя и подтяни крепко» (VIII, 232). Все юнкера ревниво оберегают «прекрасную репутацию» своего училища и стремятся не запятнать ее «ни шутовским балаганом, ни идиотской травлей младших товарищей» (VIII, 230). Устранено не только возрастное неравенство юнкеров, но стерты и социальные различия, рознь и неравенство. Нет антагонизма между юнкерами из богатых и бедных семей. Никому из юнкеров не приходило в голову, скажем, поиронизировать над сокурсником незнатного происхождения, и уж вовсе никто не позволял себе глумления над теми, чьи родители материально несостоятельны, бедны. «Случаи подобного издевательства,— сказано в романе,— были совсем неизвестны в домашней истории Александровского училища, питомцы которого, под каким-то загадочным влиянием, жили и возрастали на основах рыцарской военной демократии, гордого патриотизма и сурового, но благородного, заботливогоивнимательноготоварищества» (VIII, 234). В чем выражался этот своеобразный «патриотизм» юнкеров? Прежде всего, в юношеской тщеславной гордости за свое славное училище, в котором они имели «высокую честь» воспитываться и служить, считая его самым лучшим не только в России, но и «первым военным училищем в мире». Здесь зарождались ростки сознания своего привилегированного положения в обществе и мнимого превосходства над людьми иной социальной (*244) принадлежности, культивировались кастовые предрассудки будущего офицерства. Примечательно, что александровцы, гордые своим военным мундиром, всех без исключения штатских называли «шпаками», и отношение их к этой категории людей «с незапамятных времен было презрительное и пренебрежительное» (VIII, 296). Впрочем, это хорошо известно по «Поединку». Разница, однако, в том, что прежде, вэпоху «Поединка», такоевысокомерие «господ офицеров» вотношении к штатским рождало в писателе гнев и протест, вызывало его безоговорочное осуждение: теперь же Куприн говорит о презрении юнкеров к «шпакам» с незлобивойулыбкойкакобезвредном, невинномчудачестве будущих офицеров. Юнкерам не чужда и иного рода тщеславная гордость — гордость своими предками. Александровцы гордятся «прославленными предками» потому, что многие из них в свое время «легли на поле брани за веру, царя я отечество» (VIII, 231). Этот «гордый патриотизм» юнкеровбыл именно выражением их готовности
в будущем отдать свою жизнь «за веру, царя и отечество». Ведь недаром же они, еслисудитьпороману, такбоготворятрусскогоцаря. Любопытна в этом отношении глава «Торжество». Вся она сплошь выдержана в радужно-ярких тонах, призванных оттенить верноподданнический восторг юнкеров накануне и во время царского смотра воинских частей Москвы. Куприн пишет: «Воображению Александрова «царь рисуется золотым, в готической короне, «государь» — ярко-синим с серебром, «император» — черным с золотом, а на голове шлем с белым султаном» (VIII, 251). Это — в воображении юнкера. Стоило вдали показаться рослой фигуре царя, как душу Александрова охватил «сладкий острый восторг» и вихрем понес ее ввысь. Царь представился ему исполненным «нечеловеческой мощи». Вид царя рождает в душе восторженного юнкера «жажду беспредельного жертвенного подвига» во славу «обожаемого монарха». Субъективные переживания и возбужденные мысли восемнадцатилетнего юнкера говорят о наивном монархизме воспитанников военного училища, боготворящих особу царя. Кстати заметить: здесь герой романа — образ автобиографический — в этом месте повествования не похож на автора: Куприн наделил тут Александрова эмоциями, чуждыми ему самому в годы юнкерства или, во всяком случае, испытанными им тогда в несравненно (*245) более слабой степени. На юнкера Куприна не произвел сколько-нибудь глубокого впечатления приезд царя в Москву в октябре 1888 года, подробно описанный в романе. Вот почему Куприн не написал тогда, в своей ранней молодости, ни единой стихотворной строчки о царском смотре юнкеров, хотя он откликнулся стихами на другие важные и даже незначительные моменты своей юнкерской жизни. Более того: за полтора года до этого события он, как мы помним, в стихотворении «Сны» сочувственно изобразил казнь тех, кто пытался убить царя. Автор романа еще в кадетском корпусе расстался с пиэтетом царя, а теперешний его герой юнкер Александров, напротив, видитвцаревеликую святыню. Александров не задумывался над тем, насколько правильными были тот строй чувств и то направление мыслей, которые прививались ему и его товарищам по училищу. Вопросы политики, общественная жизнь, социальныепроблемы, все то, что происходило за толстыми стенами военного училища и чем жили народ и страна, не волнуют героя «Юнкеров», не интересуют его. Только раз в жизни он невзначай — именно невзначай! — соприкоснулся с людьми совсем иного мира. Однажды, во время какого-то студенческого бунта, он проходил в колонне
юнкеров мимо университета и вдруг увидел «бледного, изношенного студента, который гневно кричал из-за железной университетской ограды: „Сволочь! Рабы! Профессиональные убийцы, пушечное мясо! Душители свободы! Позор вам! Позор!"» (VIII, 386). Неизвестно, кaк реагировал каждый из юнкеров на страстные выкрики студента в ихадрес. Но многомесяцев спустя, припоминаяэтусцену, Александров попытался мысленно опровергнуть слова «студентишки»: «Он или глуп, или раздражен обидой, илиболен, илинесчастен, илипросто науськан чьей-тозлобнойилживой волей. А вот настанет война, и я с готовностью пойду защищать от неприятеля: и этого студента, и его жену с малыми детьми, и престарелых его папочку с мамочкой. Умереть за отечество. Какие это великие, простые и трогательные слова!» (VIII, 386 —387). Александров не понимает — да, по-видимому, и не способен понять — того, что царскаяармиянетолько «защищалаотечество» отнеприятеля вовремя войны, но была также орудием в борьбе с «внутренними врагами». В дни Октября и в годы гражданской войны из юнкеров формировались боевые дружины для удушения револю-(*246)ции, усмирения «взбунтовавшегося» народа. Нет, студент был прав, называя юнкеров «душителями свободы», и его гневные филиппики в их адрессправедливы: заблуждался вданномслучаене он, аюнкерАлександров. Вообще в «Юнкерах» действуют преимущественно такие люди, у которых как бы приглушены или атрофированы социальные эмоции: чувства негодования, возмущения, протеста. Пока герои «Юнкеров» были кадетами, они еще способны были на какую-то борьбу и даже бунт. Александрову, например, памятен случай, когда в четвертом кадетском корпусе вспыхнуло «злое массовое восстание», вызванное плохим питанием и «нажимом начальства»: тогда кадеты разбили «все лампы и стекла, штыками расковыряли двери и рамы, растерзали на куски библиотечные книги». Бунт прекратился только после того, как были вызваны солдаты. С «бунтовщиками» расправились строго. По этому поводу в романе высказано следующее авторское суждение: «И правда: с народом и с мальчиками перекручивать нельзя»,— нельзя доводить людей до возмущения и насилием толкать их на «бунт». Повзрослев и остепенившись, юнкера уже не позволяют себе бунтовать, и устами Александрова осуждают «злое массовое восстание», для которого, какимкажется, нетповодов, нетоснования. Поверхностными и ошибочными были представления юнкеров о казарменном быте в царской армии. Александров по совести сознается, что он ничего не знает
о «неведомом, непонятном существе», имя которому — солдат. «...Что я знаю о солдате,— спрашивает он себя и отвечает: — господи боже, я о нем решительно ничего не знаю. Он бесконечно темен для меня» (VIII, 421). И все это оттого, что юнкеров только учили командовать солдатом, но не сказали, чему учить солдата, кроместрояиружейных приемов, совсем «непоказали, как с ним разговаривать». И по выходе из училища Александров не будет знать, как обучать и воспитывать безграмотного солдата и как с ним общаться: «Как я к этому важному делу подойду, когда специально военных знаний у меня только на чуточку больше, чем у моего однолетки, молодого солдата, которых у него совсем нет, и, однако, он взрослый человек в сравнении со мною, тепличным дитятей» (VIII, 421). Ничего плохого, ненормального и, тем более, возмутительного во взаимоотношениях между офицерами и солдатами он не видит, да и видеть не хочет. Перед отправкой в полк Александров заявляет: «Да, (*247) конечно же, нет в русской армии ни одного порочного полка». Он еще готов допустить, что, может быть, встречаются «бедные, загнанные в непроходимую глушь, забытые высшим начальством, огрубевшие полки», но и они все, конечно, «не ниже прославленной гвардии» (VIII, 399). Странно: из чего Александров заключил, что в солдатах живется хорошо и что в России нет «ни одного порочного полка», если он ничего не знает об армии? Разгадка проста: тут, как и в некоторых других местах романа, Куприн приписал своему герою то, что временами сам думал о русской армии много лет спустя — в эмиграции. Куприн здесь вносит некоторые коррективы в свои прежние смелые суждения о царской военщине. В результате создается впечатление, что автор «Юнкеров» все время полемизирует с автором «Поединка», а в иных главах — и савтором «Кадетов». Когда определился такой «выправленный», изменившийся взгляд писателя на армейский и училищный быт? Было бы неверно связывать эти изменения непосредственно с уходом Куприна в эмиграцию. Частичный отход писателя от «смелых и буйных» идей эпохи первой революции, некоторое ослабление критического духа, снижение обличительногопафоса — все это ощущалосьуже в его творчестве периода реакции и империалистической войны. И уже тогда молодость писателя и годы юнкерства стали облекаться в его воображении в радужные краски. По мере удаления от времени рассказа все плохое блекло, уменьшалось в размере, и теперь писатель смотрит на него точно в перевернутый бинокль. В эмиграции он, очевидно, еще больше укрепился в мысли, что светлый
взгляд наканувший в вечность вчерашний день является наиболее справедливым. Отдавшись «волшебной власти» воспоминаний, Куприн извлекал из «архива памяти» пестро расцвеченные эпизоды, картины, лица, факты, которые по закону психологической антитезы были так не похожи на его теперешнее тоскливое, одинокое, сероепрозябаниеначужбине. Но воспоминания одинокого и старого писателя о днях своей юности не могли быть сплошь восторженными, беззаботно-радостными: к светлым чувствам неизменно примешивались печаль и тоска. Поэтому от его воспоминаний и в самом деле веет «неописуемой сладкой, горьковатой и нежной грустью» (VIII, 202). Этими словами охарактеризованы в романе переживания юнке-(*248)ра Александрова, но будет правильнее видеть в них выражение авторских чувств, противоречивых и сложных. И когда мы читаем в романе о том, что прежде «совсем не замечаемые, совсем не ценимые» Александровым впечатления как будто по волшебству встают в его памяти «в таком радостном, блаженном сиянии, что сердце нежно сжимается от тихого томления и впервые крадется смутно в голову печальная мысль: „Неужели все в жизни проходит и никогда не возвращается?"» (VIII, 217),— когда мы читаем это, то не должны забывать, что это мысли самого Куприна-эмигранта. В другом месте романа Куприн говорит, чтомрачныемыслио неизбежнойсмерти всегоживущегопридут к Александрову «гораздо позже, вместе с внезапным ужасающим открытием того, что ведь и я, я сам, милый, добрый Александров, непременно должен буду когда-нибудь умереть, подчиняясь общему закону. О, какая гадкая и несправедливая жестокость!» (VIII, 334). Немного ниже читаем: «До зловещих часов настоящего, лютого, проклятого отчаяния лежат впереди у Александрова еще многие добрые годы» (VIII, 344). Лирический лейтмотив романа «Юнкера», его сквозная эмоциональная нота — это тихая и щемящая грусть, неизменно пронизывающая собою всю его ткань и придающая оттенок легкой элегичности даже наиболее светлым поэтическим страницам автобиографического повествованияКуприна одалекойюности.
7 Взятый в «Юнкерах» повествовательный тон, полный умиления и грусти, резко изменился в другом «заграничном» произведении Куприна на военные темы — рассказе «Последние рыцари» (первоначально — «Драгунская молитва»). Писатель обратился к сравнительно близким по времени событиям эпохи
империалистической войны, и голос его обрел суровость, суждения сделались резкими, характерыжизненными, апозицияавторачеткойинедвусмысленной. С рукописью названного рассказа произошла та же история, что и с рукописью «Юнкеров». Еще в мае 1915 года Куприн заявил, что им написан рассказ «Драгунская молитва» и отослан в редакцию одной газеты, но там не был напечатан: «Очевидно, или не пропустила цензура, или же затерялся на почте». Куприн собирался (*249) «в ближайшие же дни» заняться возобновлением рассказа 466. Это обещание не удалось тогда исполнить. Спустя год с лишним — в июле 1916 года — рассказ без ведома и разрешения автора был в черновом виде опубликован в московской газете «Вечерние известия» 467, о чем сообщила одна из петроградских газет: «...совсем на днях появилась неоконченная его «Драгунская молитва», в черновом, в неоконченном, в досадном виде, к огорчению и автора, и его друзей, и его читателей...» 468 Очередное упоминание в печати о работе Куприна над рассказом относится к концу сентября 1916 года469. По-видимому, рассказ был закончен в декабре 1918 или в январе 1919 года. Это известно из печатного сообщения критика А. Измайлова: «А. И. Куприн написал рассказ „Драгунская молитва". Он выйдет в иноземном русском альманахе „Окно"» 470. Однако в ту пору рассказ не появился. Покидая Гатчину осенью 1919 года, Куприн, по всей видимости, оставил там или утерял рукопись рассказа; в его записной книжке того времени есть пометка: «Драгунская молитва». Очевидно, уже в дни, когда он из Ревеля ехал в Финляндию, Куприн вспомнил о рассказе, может быть, намереваясь заняться работой над ним. Но лишь много лет спустя — в начале тридцатых годов — Куприн заново восстановил его, причем в рукописи имеются три варианта заглавий этого рассказа: «Драгунская молитва», «Последние рыцари» и «Гибель рыцарей». Куприн окончательно остановился на заглавии «Последние рыцари». Рассказ напечатан в парижской газете «Возрождение» весной 1934 года 471. Одно из несомненных достоинств рассказа «Последние рыцари» — насыщенность событиями и стремительность их развития. Нет тут длиннот, столь частых в «Юнкерах»; форма повествования предельно сжата, а между тем автор
466 А. И. Куприн о литературе.— С. 333.
467 Вечерние известия.— 1916.—29 июля.—№ 1047.
468 Писатель иегопродавец// Биржевыеведомости.—1916.— 9 авг.
469 Кавказ. слово.— 1916.— 30 сент.— № 216.
470 Измайлов А. Что делается в литературе// Вести, лит.— 1919.—
Январь-февраль.— № 1—2.— С. 8.
Возрождение,— Париж. 1934.— 4, 6 марта.— № 3196, 3198. В
советской печати рассказ «Последние рыцари» впервые появился в
охватил значительные отрезки времени, сказал очень много об исторической эпохе и успел про-(*250)следить почти всю жизнь главных героев. При кажущейся неторопливости и обстоятельности описаний повествование течет вольно, быстроинепринужденно, каквлучшихрассказахэтогописателя. В «Последних рыцарях» Куприн окунулся в родную ему стихию армейских военных будней, но не для того, чтобы восторгаться ими, а для того, чтобы еще раз резко осудить карьеризм, тупоумие и бездарность генералитета и штабных царских офицеров. Полны негодующего пафоса саркастические слова о «великих стратегах генерального штаба, заседающих в Петрограде и никогда не видавших войну даже издали». Один из героев рассказа, взгляды которого всецело разделяет автор, возмущенно говорит: «Я еще в японскую войну громко настаивал на том, что нельзя руководить боями, сидя за тысячу верст в кабинете; что нелепо посылать на самые ответственные посты, по протекции, старых генералов, у которых песок сыпется и нет никакого военного опыта; что присутствие на войне особ императорской фамилии и самого государя ни к чему добромуневедет» (VIII, 539). Но именно они, бездарные и тупые люди — эти «великие стратеги генерального штаба» и особы императорской фамилии — фактически руководили армией во время русско-японской и германской войн, они разрабатывали кабинетные планы операций, на деле приводившие к поражению и позору, они были виновниками гибели тысяч храбрых солдат и офицеров, и они же «каркали, как вороны», когда инициативные боевые офицеры осмеливались проявлять самостоятельность, презрительно именуя последних «некомпетентными храбрецами». Такое «воронье карканье» раздалось в ответ на предложение талантливого и бесстрашного генерала Л. совершить смелый кавалерийский рейд в тыл немцев и добиться того, чтобы перенести войну на территорию Германии,— «сделав, такимобразом, нашеположениеизоборонительноговнаступательноеивзяв <...> инициативу боев в свои руки, как это делали великие русские победители в прошедшие века». Там, наверху, плохо знали истинное положение на фронтах и не умели координировать действия армий и воинских частей. По этой причине, рассказывает Куприн, так трагически и позорно закончился известный рейд армии генерала Ренненкампфа в Восточную Пруссию в августе 1914 года: «Его не поддержали вовремя и его полет затормозили те же штабные (*251)
2.— С. 126—134 (публикация и послесловие Ф. И. Кулешова).
карьеристы» 472. Да и на других фронтах русская армия зачастую оказывалась битой только из-за тупости, бездеятельности, а иногда и прямого предательства штабныхофицеров. Штопать дыры, «наделанные правящим классом и подхалимством теоретиков», призваны были все новые и новые воинские пополнения. Никто не принимал в расчетжизньсолдат, которыхбезрассудно подставлялиподогоньврага, обрекали на бессмысленную смерть. «Эти кабинетные колонновожатые, будущие русские Мольтке,— с сарказмом пишет Куприн,— любили щегольнуть фразой, говорящей о беспредельной суровости власти и о безграничности кровавых военных мер, способствующих достижению успеха <...>. В их современную науку побеждать входили страшные железные формулы и термины: «бросить в огонь дивизию», «заткнуть дефиле корпусом», «вялое наступление такой-то армии оживить своими же пулеметами» и так далее (VIII, 530). Куприна и положительных героев его рассказа глубоко возмущает невнимание военных властей к солдату, преступное безразличие к его личности, презрение к «боевым единицам», составляющим силу и мощь русской армии в целом. Те, кто руководил армией, часто говорили «о психологии масс» вообще, но по обыкновению совсем забывали психологию русского солдата, недооценивали «его несравненные боевые качества, его признательность за хорошее обращение, его чуткую способность к инициативе, его изумительное терпение, его милость к побежденным». В тех воинских частях, где ценят и уважают солдата, где «выветрились даже невинные подзатыльники», где твердо исполняют неписанное правило, согласно которому бить солдата «нельзя даже в шутку и никогда нельзя гадко говорить о его матери»,— там царит высокий боевой дух, там каждый солдат достоин восхищения. «И что за люди! — восхищенно говорит Куприн о солдатах одного полка.— Молодец к молодцу. Рослые, здоровые, веселые, ловкие, самоуверенные, белозубые...» (VIII, 534). (*252) Это оттого, что в том полку командир обращается с солдатом «без оранья глупого, без злобы и без злопамятства». Солдат в бою — «в деле» — проявляет
Следует заметить, что в неудаче восточно-прусской операции и в разгроме немцами первой русской армии, которой командовал Ренненкампф, повинно было не только верховное командование, неумело и беспомощно руководившее ходом этой операции, но виноват был и генерал Ренненкампф, проявивший преступную медлительность в продвижении на Кенигсберг. Благодаря покровительству царя, Ренненкампф остался безнаказанным за поражение армии и гибель солдат (потери двух армий составили 200000 человеки 1950 орудий).
удивительную сообразительность, находчивость и смекалку, какую проявил, например, казачий урядник Копылов. В рассказе выражено твердое убеждение в том, что из массы мужиков-хлеборобов «можно вырастить и воспитать армию, какойникогданебылоиникогданебудетвмире» (VIII, 528). На разумных и гуманных принципах держатся отношения к солдатам капитана Тулубеева и генерала Л., выведенных в рассказе положительными героями. Первый из них подкупает отсутствием тщеславных помыслов, простотой и скромностью, честностью и великодушием. Это он, капитан Тулубеев, отказался от завидного места в генеральном штабе и предпочел вернуться в свой полк. Он служил в армии по призванию, из любви к «стремительной профессии» кавалериста. Тулубеев нашел себе единомышленника в лице генерала Л., имя которого солдаты произносили «с корявым, суровым обожанием», потому что при всей своей строгости генерал был на редкость справедлив и отзывчив: он отличался глубоким «знанием военной науки, распорядительностью, находчивостью, представительностью и замечательным умением обращаться с солдатами». Двум этим строевым командирам противостоит в рассказе «молодой князенок». Это — особа императорской фамилии, «неудачный отпрыск великого дома», один из «юных великих князей, уже успевший прославиться в Питере кутежами, долгами, скандалами, дерзостью и красотой» (VIII, 533). Находясь в полку генерала Л. в чине младшего офицера, молодой «князенок» ведет себя самым «зазорным, позорным и непотребным» образом. Генерал Л., человек очень прямой и независимый, не посчитался с «отпрыском» дома Романовых и строго наказал развязного «князенка». Правда, генералу Л. «крепко досталось» за это, но вглазахофицеровисолдатещебольшевыросегоавторитет. В таком освещении предстала царская военщина и русская армия в рассказе «Последниерыцари». Сразу после появления в печати рассказ Куприна вызвал возмущенные нападки со стороны белой эмиграции. Куприна обвинили в том, что он оклеветал «победоносную русскую армию». Некто Георгий Шервуд в письме на имя редактора газеты «Возрождение» назвал (*253) купринский рассказ пасквилем и делал следующий вывод: «„Последние рыцари" как нельзя более подходят к одной из советских газет, где и будут, несомненно, перепечатаны, но в «Возрождении» — в том органе эмигрантской печати, который мы привыкли считать выразителем здоровых и чистых государственных взглядов,— как можно было напечатать весь
этот вымысел?» Белогвардейский офицер Шервуд счел необходимым обратиться через «Возрождение» с открытым письмом к автору «Последних рыцарей». Шервуд заключил, что «Последними рыцарями» Куприн перечеркнул роман «Юнкера» и другие свои произведения периода эмиграции и снова вернулся на путьобличения. Каждая строчка этого письма пропитана чувством глубочайшей ненависти, вражды к писателю, осмелившемуся в эмиграции заговорить языком неприкрытой правды о старом режиме и старой армии. Белоэмигранты почуяли, на «чью мельницу льет воду» Куприн, который оказался «неисправимым» и трудно «перевоспитуемым» во враждебном русскому народу духе. Письмо положилоначалооткрытому шельмованиюавтора «Последнихрыцарей».
8 С этого времени усилилась травля Куприна, возросла отчужденность между ним и «правоверными» эмигрантами. Куприн острее ощутил свое одиночество — страшноеодиночествочеловека, потерявшегородину илишенногодрузей. Скитальческая жизнь изгоя сделалась для писателя невыносимой. Всем его существом овладела ностальгия — чувство ноющей, физически ощутимой тоски по родной земле, болезненно обостренной любви к ней. Это чувство осложнялось у Куприна сознанием собственной большой вины перед народом и опасением того, что он — «великий грешник перед родиной» — не будет прощен и что Советское правительство, может быть, не разрешит ему вернуться домой. «...Самая мысль о возможности возвращения в Советскую Россию,— признавался Куприн,— казаласьмненесбыточной мечтой» 473.
(*254)
Глава VII. ДОМА
473 Лит. газ.— 1937.— 5 июня.— № 30.
1
К середине 30-х годов среди русских эмигрантов во Франции и других странах явственно обозначились сильные патриотические настроения в пользу Советского Союза. В особенности очевидным был этот перелом в кругах художественной интеллигенции, понявшей, наконец, что жизнь когда-то занесла ее не на ту сторону. У многих интеллигентов открылись глаза на великие достижения и успехи новой России во всех областях хозяйственной и культурной жизни народа. Резко возрос международный авторитет нашей страны, возросла ее роль в политических судьбах Европы и всего мира. Все то огромное, чего уже на переломе 20—30-х годов добился Советский Союз, отрезвляюще действовало на умонастроения европейских политиков и русских эмигрантов, рождая в последних желание покаяться и вернуться в новую Россию. Можно назвать немало имен тех, кто в те годы возвратился из эмиграции. Достаточно сказать, что в 1932 году с эмиграцией порвал знаменитый композитор С. Прокофьев, в 1934 году из Харбина приехал писатель С. Скиталец — друг Горького и Куприна, в 1936 году вернулся художник И. Билибин, скоторымКупринтакчастовстречалсявПариже. Куприн, который, может быть, сильнее, чем другие эмигранты-писатели, неотступно думал о родине, уже в 1936 году стал хлопотать о получении советского паспорта. Ему помог художник И. Билибин, ходатайствовавший за него перед послом СССР во Франции В. П. Потемкиным. Весною 1937 года Куприн получил разрешение на въезд в Советский Союз и тотчас стал поспешно собиратьсявдорогу. Сборыдержалисьвтайнеотбелойэмиграции. Вот что рассказывает дочь писателя, К. А. Куприна, о последних днях и часах передотъездомнародину: «Александр Иванович находился в величайшем волнении. Он ходил по комнате и беспрестанно твердил: «Еду, еду, еду». Задержка с отъездом на один день вызвала в нем бурю гнева. Он сказал матери: «Лиза, если мы завтра не уедем, я пойду пешком пошпалам!..» <...> В полной тайне, никем не провожаемые, родители уехали на Северный вокзал. Ивот отец сидит в вагоне, (*255) в стареньком, поношенном пальтишке, по лицу текут слезы.
— Куська,— говорит мне отец,— понимаешь, домой еду,— и улыбается
невыразимо-счастливойулыбкой.— Домой!..» 474. Былоэто 29 мая 1937 года.
2 Через два дня — 31 мая 1937 года — Куприн был уже дома, на родине, с которой, каконвыразился, у негобыла «невражда, асемейная ссора». Москва встретила его дружески-гостеприимно и заботливо. Всюду он видел приветливые улыбки, человеческое тепло, открытую, искреннюю радость встречи с ним. Совсем незнакомые ему люди здоровались и приветствовали его на улице, ему писали те, кого он раньше совершенно не знал — писали «с такой сердечностью и теплотой, точно мы давнишние друзья, дружба с которыми была прервана, но сейчас возобновилась» 475. И это выражение самых добрых человеческих чувств к нему, так долго жившему одиноко и неуютно вдали от родины, это внимание, это участие в его судьбе, о которых еще вчера он не смел и мечтать, до слез трогало Куприна, заставляло испытать счастливейшие минуты в своей жизни. «Я бесконечно счастлив. <...> Не могу прийти в себя от радости»
— эти слова он произнес по возвращении в Москву и потом часто их повторял. Онибылиглубокоискренни. Куприн на время поселился в столице, а осенью 1937 года переехал на подмосковную дачу в Голицыне. Он был окружен всеми удобствами, о его здоровье заботились врачи. В октябре Куприн сообщил в печати характерный эпизод. Как-то в сквере к нему подошли красноармейцы и дружески заговорили с ним: «...красноармейцы забросали меня вопросами: хорошо лия устроен, доволен ли я приемом в Москве? Я рассказал им, как нас хорошо устроили, и красноармейцы тогда удовлетворенно и с гордостью заключили: „Ну, вот видите, какаяу насстрана!"» 476. Все это было для него непривычно-ново и радостно. Он видел: переменились люди, другим стал народ, об-(*256)новился весь уклад жизни в стране, которую он некогда знал совсем иною. И ему хотелось поскорее войти в ритм новой жизни, работать, писать, что-тоделатьпрактическидлянарода. Этими намерениями Куприн делился с женою еще до возвращения домой. Как подтверждала Е. М. Куприна в неопубликованном письме от 15 июня 1938 года, «ехал Александр Иванович на родину с единственным желанием быть полезным 474 Лесс А. Рядом сКуприным// Дон.— 1958.— № 5.— С. 181. 475 А. И. Куприн о литературе.— С. 402. 476 Там же. — С. 399.
своей стране и счастливому раскрепощенному народу» 477. По приезде в Москву Куприн заявил: «Я преисполнен горячего желания дать стране новые книги, войти с ними вкруг писательской семьи Советского Союза» 478. Ни на минуту его непокидалоэтожеланиенаписатьнечтоновоедлясоветскогочитателя. К сожалению, он так и не написал на родине ни одной новой вещи. Мешала болезнь. Когда ощущался приливздоровья, он просматривал корректурные листы двухтомного издания своих сочинений, вышедшего в 1937 году. В декабре того жегодаКупринпереехалвЛенинград. Налето 1938 годаонпоселилсявГатчине. Двигаться и работать становилось все труднее. В июле наступило резкое ухудшение здоровья. Приостановить болезнь было уже невозможно. Куприн долго сопротивлялся смерти. «Я не хочу умирать — жить мне хочется...» — произнесоннезадолгодокончины 479. 25 августа 1938 года Куприн умер. В свидетельстве за № 2305, выданном бюро ЗАГС Петроградского района г. Ленинграда, записано: «Возраст, причина смерти: 68 лет, ракпищевода» (ИРЛИ).
3 Пришло время подвести некоторые итоги. Литературная судьба Куприна подтверждает мудрость древнего афоризма: «Жизнь коротка, искусство вечно». Смерть подвела последнюю черту под физическим бытием писателя, но она не властна над творениями его ума и таланта, ибо — как говорил Чернышевский — «если слово писателя воодушевлено идеею правды, стремлением к благотворному действию на умствен-(*257)ную жизнь общества, это слово заключаетвсебесемена жизни, ононикогданебудетмертво» 480. Художественное слово Куприна было именно таким. На протяжении четырех с лишним десятилетий он своими лучшими произведениями энергично откликался на запросы и требования времени, воздействуя — как художник и как публицист
— «на умственную жизнь общества». Ему было присуще обостренное чувство времени, в своем творчестве он был современен, потому что являлся большим художником, а настоящий художник не может быть не современен: ведь только «одной посредственности предоставлено право независимости от духа времени» 477 Письмо Е. М. Куприной хранится вархивеИРЛИ.
478 Лит. газ.— 1937.— 5 июня.— № 30.
479 Записи последних высказывании писателя, сделанные рукою Е.
М. Куприной, хранятся в архиве ИРЛИ.
Чернышевский Н. Г. Полн собр. соч.: В 15 т.— М., 1947.—Т. 3.—
С. 9.
. Конечно, его философские и политические взгляды, как они отразились в художественной практике писателя, его понимание общественной жизни, революционного движения и социальной борьбы носили на себе отпечаток исторической ограниченности; он порою впадал в противоречие с эпохой и с самим собою. Все это так. Но Куприн как художник никогда не был пассивным созерцателем в борьбе народных масс за свободу. Он был чуток к народу, отзывчив на его страдания, восприимчив к проявлениям народного недовольства настоящим. Его произведения отражали чаяния и надежды демократической России, стремление народа сбросить с себя ярмо эксплуатации, освободиться от векового гнета и произвола властей. Великолепно зная, сколь ненавистен народу режим насилия, Куприн страстно протестовал против реакции, погромов, казней и виселиц, против унижения человека и подавления прав человеческой личности. Тем самым он укреплял народную ненависть к самодержавию, к буржуазному строю, кмирусоциальногонеравенства. В Куприне, как и в душе передовых писателей России, жила сосредоточенная ненависть к «общественной лжи и фальши», к мещанскому эгоизму, обывательщине, пошлости, лицемерию, к несправедливости и неправде, в чем бы они ни выражались. Он был честный писатель-демократ, а честный писатель, по словам Горького, «всегда... враг тех, кто защищает и оправдывает жадность и (*258) зависть, этиосновныеустоисовременнойобщественнойорганизации» 482. Социальные симпатии и антипатии Куприна очевидны, их искренность не вызывает сомнений. Враг общества, основанного на эксплуатации большинства меньшинством, обличитель всего жестокого, темного и циничного, что порождает мир собственников, Куприн внушал своими книгами чувства уважения и любви к жертвам насилия. Положительные герои его книг, не всегда наделенные мужеством и бесстрашием борцов, каких любили рисовать пролетарские писатели и, в частности, Горький, всегда обладают высоким нравственным достоинством, которое толкает их на поиски социальной справедливости и правды жизни. Как личности слабые, часто безвольные и нерешительные, герои Куприна искренне и глубоко сочувствуют освободительной борьбе народных масс, живут в твердом убеждении, что человек рожден для свободы и счастья, для героического подвига и разумного, разневоленного труда, для красивой, великой любви, для всех радостей
481 ГерценА. И. Полн. собр соч.: В 30 т.— М., 1954.—Т. 1,— С. 327.
свободной жизни на земле. Своими образами писатель провозглашал вдохновенные гимны человеку, уму человеческому, величию созданного руками людей. Гуманистическая вера в человека и человечество, вера в народ и любовь к родной земле являются источником социального оптимизма Куприна. Все его творчество есть восторженная поэтизация земной жизни, которая сама по себе прекрасна и вечна и которая станет еще радостнее и краше, когда в обществе исчезнет зло. Он порою заблуждался в своих представлениях о социальном строе завтрашнего дня, но он верил в светлое грядущее, жаждал его, звал к нему современников, жил мечтой и надеждой. Чуждый какого бы то ни было уныния, враг пессимизма, Куприн был полон веры в торжество светлых начал жизни, верил в то, что рано или поздно на его родине утвердится «прекрасная новая жизнь, полная веселого труда, уважениякчеловеку, взаимногодоверия, красотыидобра». Демократические и гуманистические идеалы Куприна были и остаются дороги народным массам. В сущности, идейные искания Куприна и его героев тесно были связаны с людскими стремлениями и идеалами. Общая тенденция его творчества совпадала с исторической прак-(*259)тикой народов дореволюционной России, с их интересами и чаяниями. Конечно, рассматривая сегодня творчество Куприна в исторической ретроспективе, мы отчетливо видим, в чем он порою ошибался и отступал от принципов идейности и народности. Но несомненно, чтолучшее изтого, чтобылоимсоздано, глубоконародноподуху. Произведения Куприна дороги нам не только потому, что имеют историколитературный, познавательный интерес. Они и поныне представляют увлекательное, живое, волнующее чтение, ибо созданы большим, прекрасным, требовательным художником, слово которого было «воодушевлено идеею правды» — исторической, бытовой, психологической. Сюжеты его книг правдивы, они выверены богатым опытом писателя и самой жизнью, и они столь же напряженны, драматичны, как сама жизнь человека. Объективный, реальный, зримый мир — вот что было главной опорой его реалистического творчества. Объект художественного изображения всегда исследовался им досконально: он до мельчайших подробностей знал все, что связано с бытом, работой, переживаниями, мыслями изображаемого лица. Оттого-то все его произведения, за немногим исключением, поражают подлинностью и глубокой жизненностью чувств, испытываемых героем, покоряют правдивостью, точностью, достовер
482 ГорькийМ. Собр. соч.: В 30 т.— Т. 23.— С. 409.
ностью описаний человека и природы. Заключенные во многих его рассказах, легендах и сказках символика, моральная или философская аллегория являлись одним из средств художественного обобщения явлений, фактов, черт реальной действительности еговремени. Книги Куприна словно послушно приняли на свои страницы огромное разнообразие человеческих характеров и богатство эмоций, пестроту и яркость красоквприроде, малейшиеоттенкизвуковитончайшиезапахи. Куприн-художник отличался тонкой наблюдательностью, необыкновенной зоркостью видения, и все то, что попадало в поле его зрения и что он переносил на страницы своих книг, отличалось почти осязаемой изобразительностью. Его слово было метким, красивым, точным и музыкальным, его фраза естественна, свободна и богата живыми разговорными интонациями. Недаром же Горький находил в даровании Куприна «что-то поистине обворожительно женское». Красивое, проникновенно-теплое поэтическое слово Куприна было лирическим и негодующим, сердечным и насмешливо-ироническим, и всегда оно было непритворно искренним; оно — если вос-(*260)пользоваться здесь выражением самого писателя — облекало в сжатые формы человеческий «гнев, и скорбь, и смех, и задумчивую печаль, и глубокую нежность, и своеобразное, какое-то интимное, безыскусственное, языческое понимание чудес природы: детей, зверей, цветов» 483. Такой тонкий ценитель словесного искусства, как Корней Чуковский, пишет о языке Куприна: «Его собственная речь была прекрасна. Недаром он учился искусству у Чехова. Радуешься и его свежим, полновесным эпитетам, и его классически простому, прозрачному синтаксису, и его чистому, простодушному голосу, не знающему (в лучших рассказах) ни натуги, ни срывов, ни фальши. У каждого из его лучших рассказов крепкая, прочная, добротная словеснаяткань» 484. Художественные произведения Куприна щедро обогащают человека интеллектуальным и нравственным опытом, дают огромную эстетическую радость и наслаждение. «Мы должны быть благодарны Куприну за все,— писал К. Паустовский,— за его глубокую человечность, за его тончайший талант, за любовь к своей стране, за непоколебимую веру в счастье своего народа и, наконец, за никогда не умиравшую в нем способность загораться от самого незначительного соприкосновения с поэзией и свободно и легко писать об этом»
483 Куприн А. И. Полн. собр. соч.: В. 12 т.—М., 1917.—Т. 9.— С.
134. Чуковский К.. Куприн // Куприн А. И. Собр. соч.: В 9 т.—М.,
485 . Советский народ берет из литературного наследия этого выдающегося демократического художника-гуманиста все ценное, нетленное, общечеловеческое.
ХРОНИКАЖИЗНИИТВОРЧЕСТВАА. И. КУПРИНА 486
1870 Август 26. Вг. Наровчате (Пензенская губ.) в семье коллежского регистратора Ивана Ивановича Куприна (1834 — 1871) и его жены Любови Алексеевны (в девичестве — Кулунчакова) родился младший сын Александр. Старшие дети: Софья (1861—1922), Зинаида (1863—1934). Иннокентий (1866) иБорис (1869).
1871 Август 22. Смерть отца: «Коллежский регистратор Иван Иванович Куприн тысячавосемьсотсемьдесятпервогогодаавгустадвадцатьвторогодняв г. Наровчате помер от холеры, похоронен Наровчатским соборным причтом и в метрическихкнигахсегособорапод№ 87 понадлежащему записан».
1871—1873
ЖизньвНаровчате.
1874 Январь. Вместе с матерью и сестрами переехал в Москву и помещен во Вдовий дом (Кудрино). Февраль 12. Московский Вдовий дом затребовал через Пензенскую духовную консисториюметрическоесвидетельствоАлександра.
1874—1876
1964.— С. 39.
Паустовский К. Поток жизни // Куприн А. И. Собр. соч.: В 6 т. — 1957. — Т. 1. — С. 27.
ЖизньвместесматерьювМосковском Вдовьем доме (Кудрино).
1876
Июль—август. Отдан в Разумовский пансион (сиротское училище); содержится на средства Московского опекунского совета в течение последующих четырех лет.
1878 Осень. Из младшей (дошкольной) группы Разумовского пансиона переведен в класс, гденачиналасьподготовка квступлениюввоеннуюгимназию.
1879 Лето. Встреча и знакомство с А. Л. Дуровым – будущим клоуном и дрессировщикомзверей.
1880 Май—июнь. ВыпущенизРазумовского пансиона (сиротскогоучилища). Август. Выдержал вступительные экзамены во 2-ю Московскую военную гимназию и зачислен ее воспитанником: «Определен приказом Главного Начальника Военныхучебныхзаведенийза№ 27 1880 года».
1881
Март 1. Народовольцыубилицаря Александра II.
1882 Вторая Московская военная гимназия переименована во 2-й Московский кадетский корпус.
1883 Май 15. Торжества в Москве по случаю коронации царя Александра III; Куприн написал стихотворение «На день коронации» — первое из сохранившихся ранних произведенийписателя. Весна. Написал шуточное стихотворение «Признание в любви (учителя русского языка)».
1884
Написалстихотворение «Молитвапьяницы».
1885
486 Все даты — но старому стилю.
Весна — лето. Написал стихотворения «Боец», «Эпитафия», «Маша (посв. Л. Верещагину)». Ноябрь, начало. Написал шуточное стихотворение «Происхождение коньяка (на выписку 8-гоноября 85 г.)». Ноябрь — декабрь. Перевел с французского стихотворение «Ласточки (из Беранже)».
1886 Весна. Написалсатирическую «Оду Каткову (навозведениееговсанминистра)». В течение года. Написал балладу «Недоразумение» и стихотворение «Три времени». Декабрь 31. Написал стихотворение «На новый год», с посвящением М. М. П.— МарииМихайловнеПолубояриновой, пензенскойродственнице Куприных.
(*263) Февраль 23. Написаны стихотворения «В море» и «Мой край» (с авторской пометкойнарукописи: «Вкарцереобастих.»). Март 27. Написал стихотворение «Я не богат, моя царица...» (с авторской пометкой: «Подарестом»). Весна. Перевел стихотворение Г. Гейне «Des Winters Verwandlung» («Ты слышишь, каквлесу далеком Ветеряростнорыдает...»). Апрель 1. Стихотворение «Весна». Апрель 14. Стихотворение «Сны» (как отклик на арест народовольцев во главе с Александром Ульяновым). Апрель 15. Стихотворение «Песньскорби». Май 1. Стихотворение «Молитва». Май 7. Стихотворение «Милыеочи!» (спосвящением М. М. Полубояриновой). Май 10. Стихотворение «Миг желанный настал...» (написано в связи с освобождением из-подареста). Май 27. Стихотворение «Ночь (октава)». Май 28. Стихотворение «Заря».
1888
Август 25. Окончил 2-й Московский кадетский корпус, получил следующий аттестат за № 1845: «От 2-го Московского кадетского корпуса дан сей аттестат кадету седьмого класса Александру Ивановичу Куприну, сыну умершего коллежского регистратора, в том, что названный кадет, при хорошем поведении, успешно окончил полный курс кадетского корпуса и на основании результатов окончательных испытанийполучил нижеследующуюоценку познаний...» Осень. Принят без вступительных экзаменов в Московское Александровское военноеучилище.
1889 Декабрь 3. В журнале «Русский сатирический листок» (№ 48) напечатан рассказ «Последнийдебют», заподписью: А. К-рин.
1890 Август 10. Выпущен из Московского Александровского военного училища «по первому разряду» и «произведен в подпоручики со старшинством с 10 августа 1890 года». Август 14. «Отправился по назначению» в 46-й Днепровский пехотный полк в г. Проскуров. Сентябрь 16. ПрибылвПроскуровизачисленвспискиполка.
1890—1894 На военной службе в пехотном полку в Проскурове, Гусятине и Волочиске: «... Судьба швырнула меня, новоиспеченного подпоручика, в самую глушь югозападного края. Как нестерпимо были тяжелы первые дни и недели!.. Днем еще кое-как терпелось: застилалась жгучая теска службой, необходимыми визитами, обедомиужиномвсобрании. Нобылимучительныночи».
1891 Ноябрь 29. В житомирской газете «Волынь» (№ 213) помещен стихотворный фельетон «Вездевстретишь», заподписью: А. К-н.
(*264)
1892 Апрель 13. Отбыл в Москву «в трехнедельный отпуск по домашним обстоятельствам». Май 5. Вернулся в Проскуров из трехнедельного отпуска. В течение года. Работает над повестью «Впотьмах». Декабрь 18, 19, 21, 22. В газете «Киевлянин» (№ 350, 351, 353, 354) печатаетсярассказ «Психея», заподписью: Януш.
1893
Март 16. В Проскурове составлен «Полный послужной список подпоручика 46го пехотногоДнепровскогополкаКуприна». Май. Е. А. Макулова (1840—1896), тетка Куприна, по его просьбе передала в редакцию «Русскогобогатства» рукописьповести «Впотьмах». Июнь—июль. В журнале «Русское богатство» (кн. VI и VII) печатается повесть «Впотьмах», заподписью: Ал. Куприн. Июль 17. Газета «Волынь» (№ 129) поместила стихотворный фельетон «Силуэты», заподписью: А. Незабудкин. Июль — начало августа. В письме к А. И. Иванчину-Писареву просит прислать журнал «Русскоебогатство» сповестью «Впотьмах» игонорарзанее. Август, середина. Отъезд из Проскурова через Киев в Петербург для сдачи вступительных экзаменов в Академию Генерального штаба. Знакомство и встречи в Петербурге с Н. К. Михайловским, А. И. Иванчиным-Писаревым и другимичленамиредакции «Русскогобогатства». Август, конец. По распоряжению командующего Киевским военным округом генерала М. И. Драгомирова прервал сдачу экзаменов и выехал в Киев, оттуда — вВолочиск. Август 31. Рассказ «Ночью. Этюд» вгазете «Киевское слово», заподписью: А. К. Сентябрь 29. Из Волочиска послал Н. К. Михайловскому письмо и рукопись рассказа «Луннойночью». Ноябрь. В журнале «Русское богатство» (кн. XI) напечатан рассказ «Лунной ночью». Декабрь. В письме к Н. К. Михайловскому (из Волочиска) сообщает о работе над романом «Скорбящие иозлобленные» (несохранился). Пишетрассказ «Экзекуция».
1894
Январь 2. Посылает в «Русское богатство» рассказ «Экзекуция» (позднее — «Дознание») иписьмонаимяН. К. Михайловского. Январь 7. Статья-некролог «Иосиф Яковлевич Сетов» в киевской газете «Жизнь иискусство» (№ 4), заподписью: А. К. Январь 29. В письме к Н. К. Михайловскому просит опубликовать рассказ «Экзекуция», «смягчивнесколькотонилисмысл». Лето. Находится на излечении в Киевском военном госпитале. Посылает в «Русскоебогатство» рассказ «Идеал» (несохранился).
Август. Пишет А. И. Иванчину-Писареву: «...я военную службу бросил и теперь вольнаяптица». Временно живет в г. Звенигородка (Киевской губ.) у своей сестры Зинаиды ИвановныишуринаС. Г. Ната. Август. Вжурнале «Русскоебогатство» (кн. VIII) напечатанрас-
(*265) сказ «Из отдаленного прошлого» (первоначально — «Экзекуция», впоследствии
— «Дознание»). Август, конец. В Киеве. Бездомное существование. Знакомство с журналистом М. Н. Киселевым. Сентябрь 13 и 15. В газете «Киевское слово» (№ 2395, 2397) напечатан рассказ «Ясь» (впоследствии — «Славянскаядуша»), заподписью: В. Теплов. Сентябрь 19. Рассказ «Неправдоподобная история о том, как профессор Леопарди ставил мне голос» в газете «Жизнь и искусство» (№ 277), за подписью: Еgо. Сентябрь. Пишет А. И. Иванчину-Писареву: «У Николая Константиновича (Михайловского) естьдвамоихрассказа: 1) «Негласнаяревизия» и 2) «Лидочка». С начала октября — хроникер и рецензент газеты «Жизнь и искусство»; встречаетсясА. ДуровымнацирковыхгастроляхвКиеве. Октябрь 3. Газета «Жизнь и искусство» (№ 291) публикует рассказ «Альза (Легенда)», позднее — «Аль-Исса». Октябрь 9. Стихотворение «Сонет» («Как холодениярокденьхрустальный...») в газете «Жизньиискусство» (№ 297), заподписью: А. К-рин. Октябрь 13. Стихотворение «Сумерки» («Темно и тихо... Чуть горит камин...») в газете «Жизньиискусство» (№ 301), подпись: А. И. К. Октябрь 17. Вэтойжегазете (№ 305) — рассказ «Кустсирени». Октябрь 30. Стихотворение «Памяти Чайковского» в газете «Жизнь и искусство» (№ 318), заподписью: А. К-рин. Октябрь 27, 28, 31. Рассказ «Негласная ревизия» в газете «Жизнь и искусство» (№ 315, 316), заподписью: А. К., ав№ 319 — А. Куприн. Ноябрь 24. Запрашивает А. И. Иванчина-Писарева: «Не знаете ли, когда пойдет моя „Лидочка"?» Декабрь 6. Рассказы «Забытый поцелуй» и «Безумие» в газете «Жизнь и искусство» (№ 355), заподписью: А. К-рин.
Декабрь 20, 22. Рассказ «На разъезде» в газете «Жизнь и искусство» (№ 369, 371), заподписью: А. К. Декабрь. Журнал «Русское богатство» (кн. XII) поместил рассказ «Лидочка (Рассказбывалогочеловека)», позднеепереозаглавленный: «Кславе».
1895 Февраль 2. Рассказ «Воробей» вгазете «Жизньиискусство» (№33). Февраль 8. Вгазете «Киевлянин» (№ 39) рассказ «Смерть Цезаря» (впоследствии
— «Взверинце»). Февраль 9. Рассказ «Игрушка» вгазете «Жизньиискусство» (№40). Март 21. Статья «Осушение болот Черниговской губернии» в газете «Жизнь и искусство» (№ 80), заподписью: А. К. Март 26. Стихотворение «О, не спеши...» в газете «Жизнь и искусство» (№ 85), заподписью: А. К. Май 2. Рассказ «Столетник» вгазете «Жизньиискусство» (№ 120). Май, середина. Разрыв с редактором газеты «Жизнь и искусство». Отъезд в Москву. СлужитвконтореинженераТимоховичанаМясницкой. (*266) Май 26. Рассказ «Просительница» вгазете «Киевлянин» (№ 143), заподписью: А. К. Июнь. Прочитал рассказ М. Горького «Челкаш» в журнале «Русское богатство» (кн. VI). Июнь 20, 21, 22. В газете «Киевлянин» (№ 168, 169, 170) печатается рассказ «Картина». Июль 26, 27, 28. Рассказ «Страшнаяминута» втойжегазете (№ 204, 206, 206). Август 2, 3. В газете «Киевское слово» (№ 2713, 2714) рассказ «Нервы. Психологическийочерк», позднеепереименованный в «Мясо». Август 22, 25. В «Киевском слове» (№ 2733, 2736) печатается рассказ «В окно» (позднее — «Беззаглавия»). Август. М. Горький намеревается привлечь Куприна к сотрудничеству в «Самарскойгазете». Лето. ВернулсяизМосквывКиев. Сентябрь 22, 23. Рассказ «Ночлег» вгазете «Киевскоеслово» (№ 2764, 2765). Сентябрь 26, 28. Житомирская газета «Волынь» (№ 181, 182) публикует рассказ «Миллионер».
Сентябрь 29. Очерк «Киевское училище для слепых» в газете «Киевлянин» (№ 269), заподписью: А. К. Октябрь 1. Очерк «Лжесвидетель» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2773), безподписи. Октябрь 3. Очерк «Днепровский мореход» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2775), заподписью: NN. Октябрь 5. Очерк «Заяц» (из цикла «Киевские тины») в газете «Киевское слово» (№ 2777), заподписью: NN. Октябрь 10, 11. Рассказ «Лолли» вгазете «Киевскоеслово» (№ 2782, 2783). Октябрь 12. Очерк «Бенефициант. Эскиз» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2784), заподписью: NN. Октябрь 14. Очерк «Пожарный. Эскиз» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2786), заподписью: NN. Октябрь 16. Очерк «Ханжушка» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2788), заподписью: NN. Октябрь 17. Очерк «Певчий» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2789), заподписью: NN. Октябрь 20, 21. Рассказ «Пиратка» вгазете «Волынь» (№ 201, 202). Октябрь 22. Очерк «Студент-драгун» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (.№ 2794), заподписью: NN. Октябрь 27, 30. Очерк «Киевский Бэдлам» в газете «Киевское слово» (№ 2799, 2802), заподписью: А. К. Октябрь 31. Очерк «Квартирная хозяйка» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2803), заподписью: NN. Ноябрь 19. Очерк «Будущая Патти» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2822), заподписью: NN. Ноябрь 22. Вгазете «Киевское слово» (№ 2825) появилась «Маленькая хроника», заподписью: NN. Ноябрь 28, 29. Рассказ «Святая любовь» в газете «Киевское слово» (№ 2831, 2832). Декабрь 3. Очерк «Доктор» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 2836), заподписью: NN. Декабрь 10. Стихотворение «Разлад» («Негуляляскосей, небродил засохой...») вгазете «Киевскоеслово» (№ 2843), заподписью: К-ъ.
(*267)
Декабрь 14. «Маленькая хроника» в газете «Киевское слово» (№ 2847), без подписи. Декабрь 17. «Маленькая хроника» в газете «Киевское слово» (№ 2850), за подписью: А. К. Декабрь 22. «Маленькая хроника» в газете «Киевское слово» (№ 2856), за подписью: Киевлянин. Декабрь 25. Рассказ «Жизнь. Рождественская сказка» в газете «Киевское слово» (№ 2858). Декабрь 30. Рассказ «Локон» вгазете «Киевскоеслово» (№ 2861).
1896
Январь 16. «Маленькая хроника» в газете «Киевское слово» (№ 2878), за подписью: Киевлянин. Январь 19, 20. Рассказ «Странный случай» в газете «Киевское слово» (№ 2881, 2882), заподписью: К. Январь 29. «Маленькая хроника» в газете «Киевское слово» (№ 2891), за подписью: Киевлянин. Март 14. Цензурное разрешение на издание книги: Куприн А. Киевские типы. Выпуск 1, Киев, 24 стр. Март 24. Рассказ «Бонза» вгазете «Волынь» (№ 70). Март 27. Рассказ «Ужас» вгазете «Киевское слово» (№ 2947). Март, конец. ВКиеве вышлакнигаочерковКуприна «Киевские типы». Май 1, 3, 6. Рассказ «Пережитая слава» (позднее — «Полубог») в газете «Киевлянин» (№ 120, 122, 125). Май. Поездка в качестве корреспондента в с. Дружковку (Екатеринославской губ.) нарельсопрокатныйзавод. Май 30. Очерк «Рельсопрокатный завод» в газете «Киевлянин» (№ 147), за подписью: А. К. Весна. Куприн посещает металлургические заводы в Юзовке и угольные шахты в Донбассе. Июнь 29. Рассказ «НатальяДавыдовна» вгазете «Волынь» (№ 143). Лето. Живетвдеревне Казимирка, вюжномПолесье. Началоработынадповестью «Молох». Август—декабрь. Служит учетчиком в кузнице, и столярной мастерской при сталелитейном заводевВолынцеве (Донбасс). Сентябрь 1. Рассказ «Собачьесчастье» вгазете «Волынь» (№ 192).
Сентябрь 12. Очерк «Художник» (из цикла «Киевские типы») в газете «Волынь» (№ 201), заподписью: А. Поспелов. Сентябрь 15. Статья «Конгресс друзей мира в Будапеште» в газете «Жизнь и искусство» (№ 255), заподписью: А. К. Сентябрь 25, 26. Очерк «Юзовскийзавод» вгазете «Киевлянин» (№ 265, 266). Сентябрь — октябрь. В недатированном письме к Н. К. Михайловскому пишет: «У меня есть черновая Молоха, и я по ней могу переделать 11-ю главу...» Работаетнадисправлениемповести, вчастности, над 11-иглавой. Октябрь 16. Рассказ «Булавин» (впоследствии — «На реке») в газете «Киевское слово» (№ 3148), заподписью: Алеко. Октябрь 23. Рассказ «Тэки» (впоследствии — «Блаженный») в газете «Киевское слово» (№ 3155), заподписью: А. Поспелов. Октябрь 24. Рассказ «Кровать» вгазете «Волынь» (№ 231), заподписью: А. К.
(*268) Октябрь 27. Рассказ «Конец сказки» (впоследствии — «Сказка») в «Самарской газете» (№ 230). Октябрь 29. Рассказ «Кляча» в газете «Киевское слово» (№ 3161), за подписью: Алеко. Октябрь—начало ноября. Пишет Н. К. Михайловскому: «Посылаю Вам XI главу «Молоха». Яеесильнопеределал, согласноВашимуказаниям». Ноябрь 10. Рассказ «Кушетка» (впоследствии — «Чужойхлеб») вприложении № 1 кгазете «Жизньиискусство», заподписью: А. К. Декабрь 1. Рассказ «Дружба» (впоследствии — «Друзья») в приложении № 2 к газете «Жизньиискусство». Декабрь. Повесть «Молох» в журнале «Русское богатство» (кн. XII), с посвящениемВ. Д. К-вой (В. Д. Карышевой). Декабрь 24. Рассказ «Марианна» вгазете «Волынь» (№ 279), заподписью: А. К. Бросилслужбу насталелитейномзаводевДонбассеивернулсявКиев.
1897
Январь 8. Очерк «Поставщик карточек» (из цикла «Киевские типы») в газете «Волынь» (№ 5), заподписью: А. К. Тамже — рассказ «Сильнеесмерти». Февраль 14. Рассказ «Чары» в приложении № 3 к газете «Жизнь и искусство», за подписью: А. Поспелов. Февраль 22. Одноактная пьеса «Клоун» в приложении № 4 к газете «Жизнь и
искусство», заподписью: А. К-рин. Март 2. Рассказ «Каприз дивы» (впоследствии — «Каприз») в газете «Волынь» (№ 49). Март 6. Рассказ «Первенец» в приложении № 5 к газете «Жизнь и искусство», за подписью: А. К. Март 22. Заметка «Собрание атлетов-любителей» в газете «Жизнь и искусство» (№ 81), заподписью: А. К. Март 24. Рассказ «Нарцисс» вприложении№ 6 кгазете «Жизньиискусство». Апрель. Рассказ «Наташка» (впоследствии — «По-семейному») вприложении № 7 кгазете «Жизньиискусство». Апрель 25, 28. В газете «Жизнь и искусство» (№ 113, 116) публикуется начало повести «Кэт» (впоследствии — «Прапорщикармейский») . Май 3, 5. Продолжение повести «Кэт» в газете «Жизнь и искусство» (№ 121, 123). Май 7. Открытое письмо в газете «Киевское слово» (№ 3347), за подписью: А. И. Куприн, М. Н. Киселев. Май 8, 9, 10. Окончание повести «Кэт» в газете «Жизнь и искусство» (№ 126, 127, 128). Май. ЖиветнадачеВ. Д. КарышевыхподОдессой. Май 17. Рассказ «Барбос и Жулька» в приложении № 9 к газете «Жизнь и искусство». Май 29. ПознакомилсясИ. А. Буниным вЛюстдорфе, подОдессой. Весна — лето. Путешествует по украинскому Полесью, служит на Волынщине. Быстрая смена рода деятельности: управляющий имением в Ровенском уезде, охотник, рыбак, псаломщик, занимаетсяразведениеммахорки-серебрянки. Лето. Вернулся в Киев. Работает носильщиком, чернорабочим, изучает зубоврачебное делоипротезнуютехнику.
(*269) Август 3. Статья «Переселение крестьян из Киевской области» в газете «Киевлянин» (№ 212), заподписью: А. К. Август 24. Рассказ «Детскийсад» вгазете «Волынь» (№ 147), заподписьюА. К. Сентябрь 28. Рассказ «Allez» вгазете «Волынь» (№ 173). Октябрь 5. Рассказ «Брегет» вгазете «Волынь» (№ 178). Октябрь 21. Цензурное разрешение на издание книги: Куприн А. Миниатюры (очеркиирассказы), Киев, 292 стр.
Октябрь 28, 29. Рассказ «Первый встречный» в газете «Жизнь и искусство» (№ 298, 299), заподписью: А. К. Декабрь 25. Рассказ «Недоразумение» (впоследствии — «Путаница») в газете «Жизньиискусство» (№ 356), заподписью: А. К-рин. Декабрь 25. Рассказ «Чудесный доктор (истинное происшествие)» в газете «Киевское слово» (№ 3578), заподписью: А. К. Декабрь 31. Новыйгодвстречаетвкабачке-ресторане НагурноговКиеве.
1898
Январь 3. Очерк «Вор» (из цикла «Киевские типы») в газете «Киевское слово» (№ 3585), заподписью: NN. Январь 30, 31. Рассказ «Одиночество. Эскиз» в газете «Жизнь и искусство» (№ 30, 31), заподписью: А. К. Зима — весна. Живет в селе Курша Касимовского уезда Рязанской губ., в семье своей сестры Зинаиды Ивановны и шурина — лесничего С. Г. Ната. Работает над повестью «Олеся». Июнь, конец. ЖиветвЛюстдорфе. Июнь 24. И. А. Бунин пишет брату из Люстдорфа (под Одессой) : «Тут живет теперьещеКуприн, оченьмилыйиталантливыйчеловек». Лето. Служит актером «на выходах» (сценическая фамилия — Васильев) в театре в Сумах Полтавской губ., затем — суфлером в украинской театральной труппе в Киеве. Сентябрь. Рассказ «В лесной глуши. I. Досвиток» (впоследствии — «Лесная глушь») вжурнале «Русское богатство» (кн. IX). Октябрь, середина. В письме к А. И. Иванчину-Писареву просит выслать гонорар за рассказ «В лесной глуши» и спрашивает: «...уж кстати, уведомите меня, пройдетли „Олеся"». Октябрь 30, 31. Начата публикация повести «Олеся (Из воспоминаний о Волыни)» вгазете «Киевлянин» (№ 300, 301). Ноябрь 3—7, 11—14, 17. Продолжение и окончание повести «Олеся» в газете «Киевлянин» (№ 304—308, 312—3.15, 318).
1899
Февраль. Рассказ «Ночнаясмена. Очерк» вжурнале «Мирбожий» (кн. 2). Февраль 18, 22. Очерк «В главной шахте» в газете «Киевское слово» (№ 3991, 3995), заподписью: А. К. Май 9. Пишет В. С. Миролюбову в Петербург: «Я только что приехал в Киев, где
(ред. «К. С.») нашел Ваше любезное приглашение сотрудничать в «Журнале для всех». Небудете лиВыдобрыизвеститьменя: куда направлятьрукописи...» Май 26. Статья к 100-летию Пушкина «Солнце поэзии русской» в газете «Жизнь иискусство» (№ 144), заподписью: А. К. Май — июнь. Воскресные фельетоны «Калейдоскоп» в газете «Жизнь и искусство», заподписью: Заратустра. (*270) Август 6, 7. Очерк «Наглухарей. Очерк» вгазете «Киевлянин» (№ 215, 216). Сентябрь 8. Первый вариант рассказа «Осенние цветы (Из женских писем)» в газете «Киевлянин» (№ 248). Ноябрь 25. Очерк «В недрах земных» (впоследствии — «В недрах земли») в ростовскойгазете «Приазовскийкрай» (№ 309). Декабрь 13, 14. Очерк «Вогне» вгазете «Донскаяречь» (№ 244 245). Декабрь 21. Рассказ «Счастливая карта» в газете «Киевское слово» (№ 4294), за подписью: А. Поспелов. Декабрь 1899—январь 1900. Всоавторстве сМ. Н. Киселевым написал комедию «Граньстолетия».
(*1900) Январь 2. Рассказ «Дух века. Фантастический рассказ» в газете «Жизнь и искусство» (№ 2). Январь 9. Рассказ «Ингольштадтский палач. Средневековая быль» (впоследствии
— «Палач») вгазете «Донскаяречь» (№ 7) Январь 23. Рецензия на книгу «Антон Чехов. Рассказы» в газете «Жизнь и искусство» (№ 23), заподписью: А. К. Февраль 13, 14. Рассказ «Погибшаясила» вгазете «Донскаяречь» (№41, 42). Февраль 24, 25. Начата публикация повести «На первых порах. Очерки военно- гимназического быта» в газете «Жизнь и искусство» (№ 55, 56); повесть впоследствииназвана «Напереломе» («Кадеты») Март 2, 3, 4, 7, 8, 10, 11, 14. Продолжение и окончание публикации повести «На первыхпорах» вгазете «Жизньиискусство» (№ 62 63,64,67,68,70,71,74). Апрель. ВЯлте знакомитсясА. Чеховым, М. Горьким. Сентябрь 6. В газете «Киевлянин» (№ 247) напечатан очерк «В бактериологическом институте. I. Прививки против бешенства», за подписью: А. К. Октябрь 13. Очерк «Бактериологический институт. II. Антидифтерийная
сыворотка» вгазете «Киевлянин» (№ 284), заподписью: А. К. Ноябрь 9. Очерк «Путевые картинки. I. От Киева до Ростова-на-Дону» в газете «Киевлянин» (№ 311), заподписью: А. К. Ноябрь 11. Напечатано окончание дорожного очерка «Путевые картинки. II. От Ростова до Новороссийска. Легенда о черкесах. Тоннели» в газете «Киевлянин» (№ 313), заподписью: А. К. Ноябрь 22. В газете «Киевлянин» (№ 324) помещен «Новороссийский элеватор (очерк)». Декабрь 13. Рассказ «Ошибка» (новый вариант рассказа «Путаница») в газете «Одесские новости» (№ 5155). Декабрь 25. Рассказ «Тапер» вгазете «Одесскиеновости» (№5167). Конецгода. ПоселилсявОдессе, гдеживетпоапрель 1901 года.
1901 Январь 1. Рассказ «Убийцы» (впоследствии — «Бред») в газете «Одесские новости» (№ 5172). Январь 26. Рассказ «Больничный цветок (Из женских писем)» в газете «Одесские новости» (№ 5195); в 1905 г. рассказ был переозаглавлен в «Сентиментальный роман». (*271) Февраль 13. Вместе с А. Федоровым посетил А. Чехова в Одесской гостинице, подарил книгу «Миниатюры» с надписью: «Глубокоуважаемому Антону Павловичу Чеховусчувством большойробости. Одесса, 1901, 13 февр.» Февраль 20—22. Определение святейшего Синода об отлучении Л. Н. Толстого отцеркви. Март 4. Рассказ «Оборотень (Полесская легенда)» в газете «Одесские новости» (№ 5230); впоследствии — «Серебряный волк». Март 13. Рассказ «Астры (Из женских писем)» в газете «Одесские новости» (№ 5239). Апрель 1. Рассказ «Таинственный незнакомец» (позднее—«По заказу») в газете «Одесские новости» (№ 5257). Апрель 10. ПриехалвЯлту. Апрель 11. Куприн сделал запись в книге автографов И. А. Синани: «Вчера приехалвЯлту, асегодняездилверхомвУч-Кош. Великолепно!» Апрель 26. Статья «Генрих Сенкевич» в «Журнале для всех» (№ 5), за подписью:
А. К. Апрель—Май. ЕжедневнобываетнадачеА. ЧеховавЯлте. Май 11—21. Из Ялты пишет А. Чехову вМоскву: «У нас устраивается спектакль, где и я приму участие, в роли Чубукова в «Предложении». Испрашиваю издали Вашего благословения. Кстати, о театре. Не поленитесь, Антон Павлович, написать мне, с убеждением ли советовали Вы мне поступить в Художеств<енный> театр?» Май 30. М. П. Чехова пишет О. Л. Книппер: «На днях с Елпатьевским и Куприным собираюсьпешедралом вгоры...» Июнь. Гостит у помещика Арапова в дер. Пановка Сердебского уезда Саратовскойгуб. Июнь, середина. Посетилг. Царицын. Июнь 20. Написал очерк «Царицынское пожарище» (авторская датировка: «20 июня, Царицын»). Июль 3. Очерк «Царицынскоепожарище» вгазете «Одесские новости» (№ 5340). Июль. Рассказ «В походе» (измененное название — «Поход») в петербургском «Журналедлявсех» (№ 7). Июль — начало августа. Из деревни Луховицы Рязанской губ. пишет Л. И. Елпатьевскойорождениизамысларассказа «Вцирке». Август. ЖиветвЯлте, у Чеховых. Работаетнадрассказом «Вцирке». Август, конец. Уезжает из Ялты; остановился в Коломне, у своей сестры З. И. Нат; в местном клубе выступил с чтением чеховского водевиля «О вреде табака»; отъездвРязанскуюгуб. Сентябрь — ноябрь. Занимается обмером крестьянских лесов в Зарайском уезде Рязанскойгуб. Октябрь 18, 19. Пишет Л. И. Елпатьевской: «Я <...> с утра раннего до глубокой ночи занят делом, не дающим мне ни одной — буквально ни одной минуты свободной. Дело это заключается в том, что я взял нечто вроде подряда — обмеритьоколо 600 десятинкрестьянскоголесавЗарайскомуезде...» Октябрь 28. ИзселаКлин-БильдинопишетЛ. И. Елпатьевской: «Моей работы осталось на 3—4 дня. Считаю еще 3—4—5 дней на приведение плановвпорядок...» Ноябрь, начало. ПриехалвМоскву. Неудачнаяпопытка вступить в труппу МХТ. Встреча с И. Буниным. На заседаниях литературного кружка «Среда» знакомится сН. Телешовым, Л. Андреевым, И. Белоусовым, Ф. Шаляпинымидр.
(*272)
Ноябрь 10. Присутствует на спектакле «Чайка» в Художественном театре в Москве. Ноябрь 11. ВМосквенавестилО. Л. Книппер-Чехову. Ноябрь, конец. ИзМосквывыехалвместесИ. БунинымвПетербург. Декабрь, начало. Приступил к работе в редакции «Журнала для всех» в качестве заведующего беллетристическим отделом. Декабрь, первая половина. В письме к А. Чехову делится впечатлениями о пьесах «Чайка», «ДядяВаня» и «Трисестры» впостановкеМХТ. Декабрь 20. Присутствует на товарищеском обеде петербургских писателей, знакомится с М. Альбовым, К. Баранцевичем, Вас. Немировичем-Данченко, А. Измайловым, И. Потапенко, Ф. Фидлеромидр. Декабрь 29. Предновогоднее поздравительноеписьмоА. Чехову вЯлту.
1902
Январь 8. На оттиске рассказа «В цирке» сделал дарственную надпись: «Глубокоуважаемому Антону Павловичу Чехову автор. 1902, 8 января. Спб». Январь, начало. Рассказ «Вцирке» вжурнале «Мирбожий» (№ 1). Январь 22. А. Чехов пишет: «Дорогой Александр Иванович, сим извещаю, что вашу повесть «В цирке» читал Л. Н. Толстой и она ему очень понравилась»; обещаетКупринуприслатьрассказв «Журналдлявсех». Февраль 3. ЖенилсянаМарииКарловнеДавыдовой (1881— 1966). Февраль, начало. Благодарит А. Чехова за сообщение отзыва Л. Н. Толстого о рассказе «В цирке»; пишет: «...по случаю женитьбы я оставил занятия в «Журналедлявсех», незнаю — навремяилинавсегда». Февраль 24. УмерлаА. А. Давыдова, матьМарииКарловныКуприной. Февраль. Рецензия на книгу «Иван Бунин. Листопад» в библиографическом отделе «Журналадлявсех» (№ 2), заподписью: А. К. Март, начало. Приступилкредактированию беллетристического отдела журнала «Мирбожий». Март 8. ПриглашаетМ. Н. Киселевасотрудничатьвжурнале «Мирбожий». Март, середина. Написал эскиз «В казарме» — первоначальный набросок XI главыповести «Поединок». Март. Заметка «Мот (К картине И. Дангаузера)» в «Журнале для всех» (№ 3), за подписью: А. К. Март 20. Вместе сженойуезжаетвКрым.
Март, конец. Вторым изданиемвышлакнигаочерков «Киевские типы». Март — июнь. ЖиветвЯлте, частобываету Чеховых. Май. Рецензия на книгу Г. А. Галиной «Стихотворения» в библиографическом отделе «Журнала для всех» (№ 5) и одновременно в журнале «Ежемесячные сочинения» (№ 5). Июнь 25. Первая встреча и личное знакомство с Л. Н. Толстым в Ялте на пароходе «Св. Николай». Июнь, конец. ПереехалсженойизЯлтывМисхор.
(*273) Июль 4. М. К. Куприна пишет Л. А. Куприной (мать писателя): «Сегодня неделя, чтомыприехаливМисхор». Июль, начало. ВозвратилсявПетербург. Лето. Пишет Л. И. Елпатьевской о том, что послал этюд «В казарме» в редакцию газеты «Русскиеведомости». Сентябрь. Живет в Кореизе, наезжает в Ялту, встречается с А. П. Чеховым; в первой половине месяца посылает Н. К. Михайловскому письмо и бандероль с рукописьюрассказа «Напокое». Сентябрь 23. Пишет Н. К. Михайловскому из Кореиза: «Пробудем мы в Крыму отвышеписанногочислаещедней 5—6, азатемвПетербург». Сентябрь 25. ВЯлте посетилА. Чехова. Сентябрь 26. Из письма А. Чехова к О. Л. Книппер: «Вчера был у меня Куприн, женатыйнаДавыдовой...» Сентябрь—начало октября. В письме к Н. К. Михайловскому излагает тему рассказа «Болото». Октябрь, начало. Вернулся в Петербург. Пишет А. Чехову: «Я до сих пор помню и никогда, вероятно, в моей жизни не забуду того вечера, когда я заходил прощаться с Вами и как Вы говорили со мною о родах и о прочих сюда относящихсявещах». Октябрь, конец. Пишет А. Чехову письмо, посылает корректурный оттиск рассказа «Напокое». Ноябрь 1. О рассказе «На покое» А. Чехов пишет автору: «Повесть хорошая, прочел я ее в один раз, как и «В цирке», и получил истинное удовольствие». Отмечаетимеющиесяврассказе недостатки. Ноябрь. Рассказ «Напокое» вжурнале «Русскоебогатство» (кн. XI). Ноябрь 18—26. Наобедеу КуприныхбылиМ. ГорькийиК. П. Пятницкий.
Ноябрь, конец. Издательство «Знание» приняло к выпуску сборник рассказов Куприна. Декабрь 6. Из письма к А. Чехову: «„Знание" купило у меня книгу рассказов. <...> Кстати, я познакомился с Горьким, — он у нас обедал вместе с Пятницким. Знаете, внеместьчто-тоаскетическое, суровое, проповедническое». Декабрь. Рассказ «Болото» вжурнале «Мирбожий» (№ 12). Декабрь. Рецензия на книгу В. В. Подкольского «Вечером» в журнале «Мир божий» (№ 12, отд. II), заподписью: А. К.
1903 Январь 3. РождениедочериЛидии. Январь 4. Послана телеграмма А. Чехову: «Поздравляем Новым годом, желаю счастья. 3 январяженародиладевочку». Январь 4...14. ПисьмокА. Чехову. Январь. Рассказ «Трус» в «Журналедлявсех» (№ 1). Январь 27. На литературном вечере в Институте гражданских инженеров в Петербургевыступилсчтениемчеховскогорассказа «Событие». Февраль, начало. Издательство «Знание» выпустило книгу: Куприн А. Рассказы. Томпервый. СПб, 1903, 318 стр. Февраль 9. ДаритА. Чехову книгу «Рассказы» с надписью: «Глубокоуважаемому Антону Павловичу Чехову на добрую память от вечно и неизменно преданного ему А. Куприна. 1903, 9 февраля, СПб». Февраль 10. ПосылаетА. Чехову вЯлту письмоикнигусвоих «Рассказов», т. 1. Февраль 11. Посылает Л. Н. Толстому книгу своих «Рассказов», пишет ему: «Я былбыбесконечносчастлив, еслибыхотьчто-нибудьвнейоказалосьдостойным Вашеговнимания». Февраль, середина. Телеграмма А. Чехову с просьбой прислать рассказ для мартовскогономеражурнала «Мирбожий». Март 2. ВыехалвКрым. Март — начало апреля. На даче Давыдовых в Мисхоре. Посещает Ялту, встречается там с А. Чеховым, М. Горьким, С. Гусевым-Оренбургским, И. Буниным, А. Федоровым, С. Елпатьевским, Н. Гариным-Михайловским. Работает над «Поединком». Март 9. М. Горький пишет Н. Телешову о предстоящем издании .первого сборника «Знания» сучастием Купринаидругихписателей. Апрель, начало. ВернулсявПетербург.
Апрель 9. А. Чехов из Ялты сообщает О. Л. Книппер: «Куприн уехал, стосковалсяпожене». Апрель 19. Пишет А. Чехову в Ялту: «Петербург кислый и мокрый. Говорят большевсегоокишиневском погромеиоспектакляхХудож. театра». Апрель. Уничтожил не понравившиеся его жене главы «Поединка», привезенные изМисхора. Май, конец. Пишет А. Чехову в Москву о петербургских новостях, о посещении циркаит. д. Июнь 4. Пишет А. М. Киселевой в связи с известием о смерти ее мужа, М. Н. Киселева: «...в Мише я потерял единственного товарища и друга, которого любил всегдаивсемсердцем...» Июнь. Рецензия на книгу Р. Киплинга «Смелые мореплаватели» в журнале «Мир божий» (№ 6, отд. II), за подписью: А. К-рин. Второй вариант рецензии на книгу В. Подкольского «Вечером» вбиблиографическом отделе «Журнала для всех» (№ 6). Июль 15. Телеграммой поздравляет В. Г. Короленко с 50-летием со дня рождения. Июль — август. ЖиветсженойидочерьювМисхореиАлупке. Июль. Рецензия на книгу А. А. Измайлова «В бурсе. Рыбье слово» в журнале «Мирбожий» (№ 7, отд. II), заподписью: А. К-ин. ГоститссемьейуН. Г. Гарина-МихайловскоговКастрополе. Август, конец. ПоселилсявОдессе, надачеА. Богомольца. Просит В. Миролюбова прислать денег в счет гонорара: «Чрезвычайно нужно, чтобы ехать отсюда. Если останется лишек, отработаю или осенью, или в начале 1904 г.» Сентябрь, начало. Пишет В. Миролюбову: «Я в Одессе буду до конца сентября». Сентябрь, середина. Вернулся в Петербург. Редакторская работа в отделе беллетристикижурнала «Мирбожий». Сентябрь 20. Участвует в состоявшемся в Петербурге вечере в честь 25-летия литературной деятельности В. Г. Короленко. На вечере были также М. Горький, И. Бунин, Н. Михайловский. Октябрь 17. В письме к Н. Телешову приглашает последнего сотрудничать в журнале «Мирбожий». Октябрь 18. ПишетА. Чехову, приглашаетегоксебевгости.
Ноябрь. Рассказ «Конокрады» вжурнале «Русское богатство» (кн. XI). КонфликтсА. И. Богдановичемвредакциижурнала «Мирбожий». (*274)
Ноябрь — середина декабря. Болеет брюшным тифом. Посылает записку А. Иванчину-Писареву: «Не будете ли добры прислать мне с посланным несколько оттисков «Конокрадов»? Самзайтинемогу — болентифом». Декабрь 30. Дата цензурного разрешения на печатание рассказа «Белый пудель» впетербургском журнале «Юныйчитатель». Декабрь, конец. Этюд «В казарме» (первый вариант XI главы «Поединка») в петербургскомсборнике «Помощь».
1904 Январь 1. Вписьмек А. Чехову поздравляет его и О. Л. Книппер с Новым годом, который начался «при самых кислых предзнаменованиях» (имеются в виду слухи о русско-японской войне, начавшейся 27 января), и в конце спрашивает: «Когда ВыприедетевПетербург, очемяужедавнослышу». Январь 6. Срочной телеграммой запросил у А. Чехова два билета на премьеру спектакля «Вишневый сад» вМХТ. Январь 15. Приехал в Москву на премьеру «Вишневого сада» в МХТ, о чем известил А. Чехова на своей визитной карточке. Встретился с М. Горьким и К. Пятницким. СпектакльпопьесеЧеховасостоялся 17 января. Январь 16. Пишет А. Чехову из Сергеева Посада (Загорска): «По некоторым неотложным делам я должен был внезапно уехать в Сергиев Посад и потому извиняюсь, что не был в назначенное Вами время в театре». Работает над рассказом «Мирноежитие». Январь, конец. Отказался от редактирования отдела беллетристики в журнале «Мирбожий». Февраль 2. УехализСергиеваПосада. Февраль 4. ВернулсявПетербург. Февраль — март. Рассказ «Белый пудель» в петербургском журнале «Юный читатель» (№ 2, 3). Апрель. Рассказ «Вечерний гость» в сб. «К свету», изданном в Петербурге (под ред. Е. ЛетковойиФ. Батюшкова). Апрель. Рассказ «Корь» вжурнале «Мирбожий» (№ 4). Май, начало. В письме к А. Чехову объясняет мотивы своего внезапного отъезда из Москвы в Сергиев Посад 16 января; просит Чехова не читать «Корь» и
«Мирноежитие», потому что «обаонижидкиерассказы». Май, начало. ИзПетербургауехалвЯлту. Май, середина. Из Ялты посылает В. Миролюбову рукопись рассказа «С улицы» ипишет: «Япробуду вЯлтедо 20 июня...» Май 29. Рассказ «Мирное житие» в сб. «Знание», кн. 2 (в сборнике помещены также «Вишневый сад» А. Чехова, повесть «Евреи» С. Юшкевича, «На поруках» Е. Чирикова идр.). Июнь, начало. Вернулся из Ялты и вместе с семьей поселился в дер. Изори, близ ст. ПреображенскаяВаршавскойж. д. Июнь 9. Письмо В. Миролюбову о рассказе «С улицы»; просит прислать денег в счетгонорара. Июнь. Рецензия на книгу Н. Н. Брешко-Брешковского «Шепот жизни» в журнале «Мирбожий» (№ 6), заподписью: А. К. Июль 2. ВБаденвейлереумерА. П. Чехов. Июль, до 9. Приехал в Москву на похороны А. П. Чехова, встречи с М. Горьким, К. Пятницким идр. Июль 11...12. М. ГорькийпишетЛ. Андрееву: «...мысПятницким
(*276) и Куприным затеяли книгу в память Антона Павловича. Думаем, что участвовать внейбудуттолькоКуприн, Бунин, яиты». Июль. Рецензия на книгу Владимира Голикова «Рассказы» в журнале «Мир божий» (№ 7, отд. II); в том же номере — библиографическая заметка о книге МихаилаРадлова «Живые фотографии»; рецензияизаметка подписаны: А. К. Июль, середина. М. Горький сообщает И. Бунину о том, что Куприн пишет воспоминания о Чехове и добавляет: «Мне страшно понравился Куприн,— на похоронах это был единственный человек, который молча чувствовал горе и боль потери. Вегочувствебылоцеломудрие искренности. Славнаядуша!» Июль 15. Из Москвы уехал в Одессу, поселился на Б. Фонтане (дача Ковалевского, кв. А. А. Богомольца). Июль 20. В письме к Пятницкому сообщает, что сделал черновой набросок своих воспоминаний о Чехове: «Я написал о Чехове, но храню эту статью только как схемудлябудущего. Вышлодонелепостипо-газетному...» Июль — начало августа. Пишет М. Горькому: «Я уже известил К. П. Пятницкого о том, что мне трудно сейчас приняться за статью о Чехове. <...> Поэтому явесьушелвповесть». Началоинтенсивнойработынад «Поединком».
Август 1. Рассказ «Угар» вгазете «Одесскиеновости» (№ 6381). Август 25. На литературно-музыкальном вечере в Одессе читает свой рассказ «Дознание». В тот же день пишет Ф. Д. Батюшкову, что будущую повесть «Поединок» решил печатать в «Знании» М. Горького и К. Пятницкого; объясняет причинусвоегоразрыва средакциейжурнала «Мирбожий». Сентябрь, около 5. Пишет К. Пятницкому, что «в окончательном виде» уже имеетсядветретиповести «Поединок». Сентябрь 5. Под общим заглавием «Маленькие рассказы» опубликованы в одесском журнале «Южные записки» (№ 39) два рассказа: «Брильянты» и «Пустые дачи». Сентябрь. Рассказ «Жидовка» впетербургском журнале «Правда» (№ 9). Сентябрь, конец. ИзОдессыпереехалвБалаклаву, гденаходиласьсемья. Октябрь 10. Рассказ «Белыеночи» вжурнале «Южныезаписки» (№ 44). Октябрь 10... 14. Послал К. Пятницкому рукописи воспоминаний «Памяти Чехова» ипервыхглавповести «Поединок». Октябрь 14. М. Горький пишет Е. П. Пешковой: «Куприн очень мало написал о Чехове...» Октябрь 15. Пишет К. Пятницкому, что послал в изд-во «Знание» половину повести «Поединок» ичто «черезнеделюбудетостальное». Октябрь 23. Запрашивает К. Пятницкого: «Я очень беспокоюсь о судьбе своих обеих рукописей — «Памяти Чехова» и первых глав «Поединка». Получили ли выих?» Октябрь 27. Сообщает тому же адресату, что «еще осталось 100 страниц» (речь идет о «Поединке»); интересуется мнением М. Горького о повести; объясняет, почему решил «разойтисьпо-хорошемусредакциейжурнала «Мирбожий». Ноябрь 5. Телеграфирует К. Пятницкому о своем отъезде из Балаклавы в Петербург. (*277) Ноябрь 14. М. Горький в письме к Е. П. Пешковой называет повесть «Поединок» прекрасной. Декабрь. Рассказ «Сулицы» вжурнале «Мирбожий» (№ 12).
1905
Январь, начало. Выехал в Сергиев Посад для завершения работы над «Поединком»; сообщаетК. Пятницкому: «Япробуду месяц». Январь 15, 22. Рассказ «Черный туман» вжурнале «Роднаянива» (№ 3, 4).
Январь 22. Вышел сборник товарищества «Знание», книга третья с воспоминаниямиКуприна «ПамятиЧехова». Январь, конец. Высылает Пятницкому двенадцатую и тринадцатую главы «Поединка». Жандармы произвели обыск на квартире Куприна в Сергиевом Посаде и изъяли рукопись XIV главы «Поединка» идругиебумаги. Февраль 11. Пишет К. Пятницкому: «Забранного у меня материала мне до сих пор не возвращают, так же как и черновиков <...>. Завтра все-таки вышлю главу XIV — восстанавливаюпопамяти». Февраль 17. В письме к Пятницкому обещает на днях прислать XV и XVI главы «Поединка», говорит, что «скоро конец», и спрашивает: «Очень хотел бы узнать, получилилиВы XII и XIII главы, язанихбеспокоюсь». Март 26. Пишет о «Поединке» К. Пятницкому: «Через дней 5 от сего числа — конец». Куприн принят в действительные члены «Об-ва любителей российской словесности» приМосковскомуниверситете. Март, конец. ИзСергиеваПосадавернулсявПетербург. Апрель 8. Пишет К. Пятницкому: «Я сейчас послал в типографию главу XXI. Вечеромобязательнопришлюконец. Этонаверняка. Ивздохну радостно». Апрель 9. Окончание «Поединка». Апрель — май. Рассказ «Хорошее общество» в журнале «Новый мир» (№ 8,9, 10). Май 3. Вышелсб. «Знание», кн. VI, стекстом повести «Поединок». Май 5. Пишет М. Горькому в Ялту: «Теперь, когда уже все окончено, я могу сказать, что все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам»; просит помочьтяжелобольномуписателюВ. Подкольскому. Май 14. Из Сиверской пишет К. Пятницкому, просит сообщить адрес М. Горького, поясняет: «Онтелеграммойвыразилжелание видетьсясомною». Май, конец. ВстретилсявПетербургесМ. Горькимнаквартирепоследнего. Июнь 5. Присутствует на чтении М. Горьким пьесы «Дети солнца» на даче И. РепинавКуоккале. Июнь. Рецензия на книгу Н. Н. Брешко-Брешковского «Опереточные тайны» в журнале «Мирбожий» (№ 6, отд. II), за подписью: А. К. Июнь, конец. М. Горький намеревается привлечь Куприна к участию в сатирическом журнале «Жупел».
Июль 2. В Москве. Присутствует на панихиде у могилы А. Чехова на кладбище Ново-Девичьегомонастыря. Статья «Памяти Чехова» вгазете «Нашажизнь» (№ 140). Июль 3. Рассказ «Жрец» вгазете «Нашажизнь» (№ 142).
(*278)
Июль, до 10. М. Горький пишет Е. Чирикову о намерении Куприна поступить командиром наброненосец «Потемкин». Июль, середина. ПриехалвОдессу. Июль 14. Беседа с корреспондентом газеты «Одесские новости» (№ 6691) о пьесе М. Горького «Детисолнца»; высокаяоценкапьесы. Июль 15. ИзОдессыпароходом выехалвСевастополь. Июль 16. ВЯлте. ПосетилсемьюЧеховых. Июль 17. И. Бунин пишет А. Федорову: «Купришка удрал на Кавказ. Видел ли ты его и какое он произвел на тебя впечатление? Говорят — бодр, весел и задумалдраму». Июль 27, 28. ИзЯлтыпароходомвыехалвСевастополь, оттуда — вПетербург. Июль 30. Выступил вместе с М. Горьким и Л. Андреевым на литературно- музыкальном вечере в Теориоках, организованном М. Ф. Андреевой в пользу бастующихрабочихПетербурга. Август 4. Беседа с репортером «Петербургской газеты» (№ 203) о повести «Поединок». Август 10. Пишет К. Пятницкому: «В середине августа я везу семью или в Крым илизаграницу». Август 28. ИзПетербургавыехалссемьейвКрым, поселилсявБалаклаве. Сентябрь 22. Дата цензурного разрешения на отдельное издание повести «Олеся» визд-веВольфа. Сентябрь — середина декабря. Живет в Балаклаве, часто наезжает в Севастополь. Октябрь 14. Читает монолог Назанского из «Поединка» на студенческом вечере в Севастополе. Знакомится с лейтенантом П. П. Шмидтом, выразившим свое восхищение «Поединком». Октябрь, середина. ЗаКупринымустановленнегласный полицейскийнадзор. Ноябрь 11—15. Восстание моряков на крейсере «Очаков» под руководством лейтенанта П. П. Шмидта. В связи с этим — ежедневные поездки Куприна из БалаклавывСевастопольиобратно.
Ноябрь 15. Был очевидцем расстрела восставших матросов крейсера «Очаков» в Севастополе. Ноябрь — декабрь. Прячет в дер. Чоргун спасшихся от расправы матросов с крейсера «Очаков». Ноябрь 20. Посылает в Петербургскую газету «Наша жизнь» корреспонденцию о кровавых событиях вСевастополе. Декабрь 1. Очерк «События в Севастополе (ночь 15 ноября)» в газете «Наша жизнь» (№ 348). Декабрь 4. На благотворительном вечере в Севастополе, устроенном в пользу революционных организаций, выступил с чтением отрывков из «Поединка». Комендант севастопольской крепости Неплюев распорядился о немедленной высылкеписателяизгорода. Декабрь 7. АдмиралЧухнинраспорядилсяовыселенииКупринаизБалаклавы. Декабрь 8. Выселение отложенонатридня. Декабрь 9. Адмирал Чухнин обратился к прокурору с требованием привлечь Купринаксудебнойответственности. Декабрь 11. Куприн на допросе у судебного следователя; разрешено выехать в Петербург. Декабрь 12. ИзБалаклавыприбылвОдессу. Декабрь 14—20. НаходитсявОдессе.
Январь 2. Вышелвторойтом «Рассказов» визд. «Знание». Январь 18. Рассказ «Тост» в журнале «Сигналы» (вып. 2), с посвящением Скитальцу (С. Г. Петрову). Январь 21. Выступил на литературном вечере в зале Тенишевского училища в Петербурге. Январь. Пародии на И. Бунина «Пироги с груздями» и на Скитальца «Я колокол! Япламя!..» вжурнале «Жупел» (№ 3). Февраль 8. В спектакле по пьесе «Плоды просвещения», подготовленном петербургскимилитераторами, сыграл рольповара. Февраль, первая половина. Рассказ «Штабс-капитан Рыбников» в журнале
«Мирбожий» (№ 1). Март 5. Статья «Делочести» вгазете «Русь» (№ 47). Март 10. Распоряжением петербургского градоначальника запрещена инсценировка «Поединка». Март. Сказка «Счастье. Сказка» в московском журнале «Литературные вечера» (№ 3). Март. Рассказ «Убийцы. Новогодний рассказ» (впоследствии — «Убийца») в журнале «Освободительноедвижение» (№ 1). Апрель, начало. УезжаетвКрым. Апрель 6. Инсценировка «Поединка» вМаломтеатревПетербурге. Апрель. В книге посетителей книжно-табачной лавки И. А. Синани в Ялте сделанастихотворнаязапись:
А. Куприн. Апрель, конец — началомая. ВернулсявПетербург. Май — август. ЖиветвДаниловском — именииФ. Д. Батюшкова. Май 18. В письме к Ф. Батюшкову из Даниловского сообщает, что принимается за «оченьнескромную» повесть (будущая «Яма»). Июль 2. М. К. Куприна сообщает Ф. Батюшкову о завершении Куприным рассказа «Рекажизни». Июль — август. В недатированном письме к Ф. Батюшкову сообщает о крестьянских волнениях в Устюженском уезде. Написал рассказ «Обида». Работаетнадрассказом «Какябылактером». Август. Рассказ «Рекажизни» вжурнале «Мирбожий» (№ 8). Август 26 (8 сентября). Статья-интервью Куприна «Армия и революция в России» ввенскойгазете «Neue Freie Presse» (№ 15103). Август 28. Дарственная надпись на повести «Олеся» в изд. Вольфа: «Дорогому другу Федору Дмитриевичу Батюшкову на добрую намять дарю сей слабый и незрелыйплодюношескихписаний». Август 30. В газете «Русские ведомости» (№ 215) изложено содержание статьи Куприна «АрмияиреволюциявРоссии». Сентябрь, начало. Из Даниловского вернулся в Петербург и вскоре уехал в Балаклаву.
(*280)
Сентябрь, середина. Приехал в Балаклаву; местный пристав предписал немедленно покинутьгород. ПоселилсявАлуште. Сентябрь 17. Началорассказа «Обида» впетербургскойгазете «Страна» (№ 163). Сентябрь 21. В письме к Ф. Батюшкову из Алушты рассказывает историю своего выселения из Балаклавы; запрашивает о судьбе рассказа «Обида»; сообщает шутливое восьмистишие «ВБалаклаву, точновщелку...» Сентябрь 24. Оконченопечатаниерассказа «Обида» вгазете «Страна» (№ 169). Октябрь 2. Сообщает Ф. Батюшкову тексты своих шуточных стихотворений: «Вид с высоты Ай-Петри», «Восточная легенда», «Ялтинский жанр», «Вольное подражание... Кольцову». Октябрь, конец. УехализАлуштывПетербург. Ноябрь 3. ИзГельсингфорсашлетписьмоФ. Батюшкову. Ноябрь 12. Притча «Искусство» вгазете «Свобода ижизнь» (№ 12). Ноябрь. Новелла «Легенда (Слово к «Легенде» Венявского)» в журнале «Жизнь» (№ 1). Ноябрь. Вышла книга «Рассказы», т. III, изд-во «Мир божий» (с обозначением: СПб, 1907). Декабрь, начало (до 3). ИзГельсингфорсаприехалвГатчину. Декабрь 5. Из Гатчины сообщает Ф. Батюшкову о написании рассказа «Гамбринус». Декабрь. Рассказ «Демир-Кая. Восточная легенда» в журнале «Современный мир» (№ 3). Декабрь, середина. Получил портретЛ. Н. Толстогоснадписью: «Александру ИвановичуКуприну — ЛевТолстой». Декабрь 9...30. Доработанный текст повести «Кадеты» (ранее — «На переломе») вжурнале «Нива» (№ 49—52). Декабрь 22. Рассказ «Какябылактером» вжурнале «Театрвискусство» (№ 52). Декабрь, конец. Уехал в Даниловское. Устраивает рождественскую елку в Никифоровскойсельскойдвухкласснойшколедлякрестьянскихдетей.
1907 Январь 1. Новыйгодпроводитвместесучителямиичиновникамиг. Устюжны. Январь 5. Из Устюжны пишет Ф. Батюшкову: «... Живем скучно. Я кое-что пишу. Написал для «Тропинки» детский рассказ «Слон». Пишу теперь для „Мира божьего"».
Январь, начало. ПослалЛ. Н. Толстому книгусвоих «Рассказов», т. III. Январь 8. В письме к Ф. Батюшкову осуждает индивидуализм и аморализм творчества А. Каменского. Январь 22. Из Устюжны пишет Л. Н. Толстому в Ясную Поляну: «Глубокоуважаемый Лев Николаевич, приношу Вам мою горячую признательность за присланный Вами портрет. <...> Около полумесяца тому назад я позволил себе смелость послать Вам книгу моих рассказов, хотя не надеялсяи не надеюсь, что Вас в ней многое заинтересует. Прошу однако Вашего разрешенияприсылатьВамидругиемоикниги». Февраль, начало. ИзДаниловскоговернулсявПетербург. Февраль. Рассказ «Гамбринус» вжурнале «Современныймир» (№ 2).
(*281) Февраль. Рассказ «Слон» вжурнале «Тропинка» (№ 2). Февраль. Рассказ «Бред» (в первом варианте — «Убийцы») в литературно- художественномальманахе «Шиповник», кн. 1. Март 19. Из Петербурга уехал вместе с Е. М. Гейнрих в Гельсингфорс; лечится и отдыхаетвсанатории. Март 20. Сатирическая сказочка «ОДуме» вприложениикгазете «Русь» (№ 12). Март 22. Пишет из Гельсингфорса Ф. Батюшкову: «Очень прошу тебя, пойди на первоепредставление «Клоуна». Мнекрайнеинтереснотвоемнение...» Март, между 22 и 29. Спектакль по пьесе «Клоун» в Артистическом товариществевПетербурге (постановщик — Н. Н. Ходотов). Март. Пьеса «Клоун» повторнонапечатана вжурнале «Современный мир» (№ 3). Март 25. В письме к Ф. Батюшкову сообщает о работе над романом «Нищие» и повестью «Жизнь», освоемувлечениипрозойДюма-отцаиВ. Гюго. Март 29. Из Гельсингфорса пишет Ф. Батюшкову: «Как я и предчувствовал, «Клоун» оказалсясреднейстаренькойвещичкой, ипечатать его в «Мире божьем» (т. е. в «Современном мире». — Ф. K.) было, по моему мнению, ошибкой <...> Пьесу явсе-такинапишу. Неуспех «Клоуна» меняраззадорил». Март 30. Сатирическая сказочка «О конституции» в приложении к газете «Русь» (№ 13). Март 31. Официальныйразрывспервойженой, М, К. Куприной (Давыдовой). Апрель 11. В письме к В. Миролюбову предлагает рукопись очерка «Немножко Финляндии». Апрель. Статья-воспоминание «Памяти А. И. Богдановича» в журнале
«Современныймир» (№ 4). Апрель, середина. Вернулся из Гельсингфорса в Петербург и вместе с Е. М. Гейнрих (второйженой) уехалвОдессу. Апрель 22. Очерк-легенда «Господня рыба» (из цикла «Листригоны») в газете «Одесские новости» (№ 7213). Апрель, конец. ПриездизОдессывЯлту, оттуда — вГурзуф. Май 2. Запрашивает Ф. Батюшкова: «Получил ли ты мою легенду „Господня рыба"?» Май 5. Из Гурзуфа пишет Ф. Батюшкову, что доволен статьей Е. Аничкова в журнале «Весы» (февраль, № 2) и поясняет: «Он очень умно, ловко и по- дружески отцепил меня от «Поединка», к которому меня ни с того, ни с сего хотятприточатьнавекивеков». Май 14. Письмо к Ф. Батюшкову: «Живем в Гурзуфе, у самого моря. Соседей нет». Май 17. СообщаетФ. Батюшкову планпоездкинаКавказ, вГрузиюиСванетию. Май 21. ПишетФ. Батюшкову освоихтяжелыхотношениях сМ. К. Куприной. Май. Наложен цензурный арест на «Историко-революционный календарь» (изд. «Шиповник») сочеркомКуприна «СобытиявСевастополе». Июнь — июль. Живет в Одессе; написаны рассказы «Исполины» и «Механическое правосудие». Июль 22. Рассказ «Механическое правосудие» в сатирическом журнале «Серый волк» (№ 3). Август, середина. ВернулсявПетербург.
(*282)
Август, конец. УехалвДаниловское. Август 29. В письме к Ф. Батюшкову сообщает о работе в Даниловском над рассказом «Изумруд». Август, конец — началосентября. ПриезжаетвУстюжну. Сентябрь 3. Пишет Ф. Батюшкову из Устюжны о сделанном переводе из П. Беранже «ПредсказанияНострадамана 2000 год». Сентябрь 5. Из письма к Ф. Батюшкову: «Ставили мы здесь в Устюжне спектакль «ДядяВаня». ЯигралдовольноскверноАстрова». Сентябрь 26. Из дер. Круглицы пишет Ф. Батюшкову: «Я покончил работу собирания материала для „Суламифи"»; заканчивает корректурную правку статьи «ОКнутеГамсуне».
Октябрь 1. Пишет В. А. Тихонову о завершении рассказа «Изумруд» и начале работынадлегендойолюбви «СоломонакСуламифи». Октябрь. Рецензия на книгу П. Пильского «Рассказы» в журнале «Современный мир» (№ 10, отд. II), заподписью: А. К. Октябрь 8. В письме из Устюжны рассказывает Ф. Батюшкову о работе над «Суламифью» и над фельетоном «О чуде», делится планом очередного, IV, тома своих сочинений, пишет: «Почетным академиком я быть не прочь. И для академииэтогобылобывыгодноввиду предыдущихотказов». Октябрь. Статья «ОКнутеГамсуне» в «Северных сборниках», кн. 2—3. Ноябрь 5. Из письма к Ф. Батюшкову: «Я скоро вернусь в Петербург, во всяком случаенепозже 12-го». Ноябрь, середина. ВернулсяизДаниловскоговПетербург. Ноябрь 17. Выступил в Петербургском литературном обществе с чтением своего рассказа «Мелюзга». Ноябрь 21. Беседа с репортером «Петербургской газеты» (№ 320); называет Л. Толстого «единственным величайшим писателем», высоко оценивает Б. Зайцева; сообщает, что написал рассказ «Изумруд»; осуждает третью Государственную Думу. Ноябрь. Рассказ «Изумруд» вальманахе «Шиповник», кн. III. Декабрь 2. Интервью в «Петербургской газете» (№ 331) о современной литературе. Декабрь. Рассказ «Мелюзга» вжурнале «Современныймир» (№ 12). Декабрь 24. «Предсказания Нострадама на 2000 год» в газете «Свободные мысли» (№ 32). Декабрь 27. На литературном вечере памяти Н. Некрасова выступил в Петербургесчтением стиховпоэта. Декабрь 28. Интервью в «Петербургской газете» (№ 356); называет Некрасова «великимпоэтомнародныхскорбей». Декабрь, конец. Пишет В. Миролюбову: «2 января отправлю Вам «Немножко Финляндии» илипривезу сам, еслименяотпуститбронхит». ПоселилсяссемьейвГатчине.
1908
Январь 7. В газете «Свободные мысли» (№ 35) напечатаны шуточные стихи «Из альбомаМуссафира», написанные всоавторстве сА. Рославлевым. Январь 14. Шутливое стихотворение «Скажи, чтозначитБала
(*283) клава...» в газете «Свободные мысли» (№ 36). Посетил выставку живописи в Петербурге. Январь 21. Газета «Свободная молва» (№ 1) опубликовала ответ писателя на анкету редакциипопроблеме «Религияиосвободительноедвижение». Январь 22. Беседа с корреспондентом газеты «Биржевые ведомости» (№ 10313) о современной русской литературе; публикуется текст шутливого стихотворения Куприна «ВБалаклаву, точновщелку...». Январь 27. Отрывок из повести «Яма» под названием «Троица» в журнале «Вопросыпола» (№ 1). Выступил с чтением очерка-воспоминания «Памяти Н. Г. Михайловского (Гарина)» навечере егопамятивПетербургском театральном клубе. Февраль 1. Выступил на вечере «Нового искусства» в женской гимназии Гедда в Петербурге. Февраль 2. Газета «Биржевые ведомости» (№ 10333) сообщила о создании в Петербурге писательского кружка с участием Куприна, Блока, Волынского, Сологубаидр. Февраль, начало. Повесть «Суламифь» в 1 сборнике «Земля» с посвящением И. А. Бунину. Февраль 7. В газете «Речь» (№ 32) дано изложение лекции К. Чуковского о Куприне. Февраль 8. Спектакль «Напокое» вАлександрийском театревПетербурге. Февраль. Вышла пьеса Куприна и А. Свирского «На покое» (по мотивам одноименногорассказа). Вышел IV том Собр. сочинений Куприна в изд. «Московского книгоиздательства». Февраль, середина. Очерк «Немножко Финляндии» в журнале «Наш журнал» (№ 1). Февраль 24. В газете «Русское слово» (№ 46) помещено коллективное письмо с протестом против клеветы на литераторов, которую допустила газета «Свободная молва» (№ 5). Март, начало. Рассказ «Морскаяболезнь» вальманахе «Жизнь», кн. I. Март, непозднее 18. Оконченрассказ «Ученик». Март. Очерк-воспоминания «Памяти Н. Г. Михайловского (Гарина) в журнале «Современныймир» (№ 3).
Март 25. Эта дата стоит на рукописи стихотворения «Алые цветы» («О, певцы великогонарода!»). Март 27. Премьераспектакля «Напокое» вМаломтеатревПетербурге. Апрель 9. Вышел сб. «Знание» (кн. XXI) с рассказом Куприна «Ученик» и окончанием повестиМ. Горького «Мать». Апрель 13. Рассказ «Мойпаспорт» вгазете «Речь» (№ 89). Апрель 15. Пародийный роман «Любовь Армана и Генриэтты» в газете «Свободныемысли» (№ 49). Апрель 17. М. Горький в письме к Пятницкому возмущается тем, что в сб. «Знание» помещенрассказ «Ученик». Апрель 21. УКуприныхродиласьдочьКсения. Апрель. Рассказ «Свадьба» всб. «Зарницы», кн. I. Выход «Детскихрассказов» Купринавизд. «Освобождение». Апрель 22. Петербургский окружной суд приговаривает Куприна к штрафу в 50 руб. (с заменой домашним арестом на 10 суток) за опубликование очерка «СобытиявСевастополе» вдекабре 1905 г. (*283) Май. Заболеваетревматизмом. Июнь 8. УезжаетизГатчинывЕссентукидлялечения. Июнь, перваяполовина. ИзЕссентуковпишетФ. Батюшкову: «Я хочу прочитать здесь лекцию о новой литературе». Просит прислать отдельные произведения д'Аннунцио, Стриндберга, Метерлинка, Гамсуна, Верхарна, Ницше, Пшибышевского, По, Арцыбашева, Кузмина, Блока, Вяч. Иванова, Брюсова, Сологуба, Гауптмана, Ибсена, Верлена, Бодлера, Ремизова, Юшкевича, Сергеева-Ценскогоидр. Июнь 13, 14, 17. Газета «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 10551, 10553, 10557) публикует изложение беседы с Куприным под заглавием «Отклики писателя на литературные злобы». Куприн объясняет свой отказ от участия в официальном чествовании Л. Толстого: «Да что же это за юбилей писателя в стране, где его отлучают от церкви, где печатно и с амвонов осыпают его площаднымиругательствами». Июнь 17. Пишет Ф. Батюшкову, что «выступил здесь на концерте С. П. Волиной. Читал «Allez!». Июнь 24. Из письма к Е. Ляцкому (из Ессентуков): «Посылаю рецензию о Ремизове и еще раз покорнейше прошу исполнить мою просьбу реализовать мои
трирецензии (Ремизов, Кондурушкин, В. деЛиль-Адан)». Июнь. Рецензия на книгу С. С. Кондурушкина «Сирийские рассказы» в журнале «Современныймир» (№ 6), заподписью: А. К. Июль. Выход V тома Собр. соч. Куприна в изд. «Московского книгоиздательства». Июль 25. ВЕссентуках выступил слекцией осовременной русской и зарубежной литературе. Июль. Рецензиянароман А. Ремизова «Часы» вжурнале «Современный мир» (№ 7, отд. II), заподписью: А. К. В том же номере «Современного мира» — рецензия на книгу Вилье де Лиль- Адана «Жестокие рассказы», заподписью: А. К. Июль, конец. ВернулсяизЕссентуковвГатчину, уехалвдер. Круглицы. Август 3. Из дер. Круглицы пишет Ф. Батюшкову о своей работе над переводами на русский язык: «Анатоля Франса уже перевел и отослал. Надстрочный перевод многомнезатруднилработу». Газета «Речь» (№ 184) в корреспонденции из Ессентуков кратко излагает лекцию Куприна. Август 5. ВернулсявГатчину. Август 13. Из Гатчины пишет Ф. Батюшкову: «Меня за мою лекцию ругательски ругают. Иестьзачто, посовестисказать». Август 24. Интервью с журналистом Вас. Регининым в «Петербургской газете» (№ 232) на тему: «Новые рассказы и пьесы. Отзыв о писателях. Опровержение клеветы». Август 27, 29. Владикавказская газета «Терек» (№ 195, 197) помещает конспективное изложениеессентукскойлекцииКуприна «Новейшаялитература». Август. Рассказ «Последнееслово» вжурнале «Весна» (№ 2). Сентябрь 30. Просит Ф. Батюшкова приехать в Гатчину и прочитать свою статьюобА. Эртеле. Октябрь 1. Рассказ «Троица (Отрывок из повести «Яма»)» в журнале «Пробуждение» (№ 19). Октябрь 4. В письме к И. А. Белоусову разрешает напечатать в сборнике «Дорогиеместа» отрывокизсвоихвоспоминаний «Памяти А. П. Чехова». Октябрь 12. Налитературном вечере вчестьЛ. Толстогочитает
(*285) в Тенишевском училище очерк-воспоминания «О том, как я видел Толстого на
пароходе „Св. Николай"». Октябрь 20. Сообщает Ф. Батюшкову о завершении работы над статьей «РедиардКиплинг». Октябрь 27. Очерки «Тишина» и «Макрель» (из цикла «Листригоны») в петербургскойгазете «Межа» (№ 2). Ноябрь 8. В интервью корреспонденту газеты «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 10801) излагаетзамыселновойповести «Короливизгнании» (несохранилась). Ноябрь, середина. ИзГатчиныуехалвДаниловское. Ноябрь. Очерк-воспоминание «О том, как я видел Толстого на пароходе „Св. Николай"» вжурнале «Современныймир» (№ 11). Очерки «Тишина», «Макрель», «Воровство» и «Белуга» (из цикла «Листригоны») в «Новомжурналедлявсех» (№ 1). Ноябрь 25. Из деревни Круглицы пишет Ф. Батюшкову о работе над повестью «Яма», проситприслатьнеобходимые книги. Декабрь 15. СообщаетФ. Батюшкову: «Янаписалвобщем 4 главы «Ямы» ...» Декабрь. Статья «РедиардКиплинг» вжурнале «Современный мир» (№ 12). Декабрь, конец. ВернулсявГатчину.
1909
Февраль 6. Газета «Русское слово» (№ 29) поместила пространную беседу А. Измайлова с Куприным о выходящей из печати первой части «Ямы», о современнойлитературе, оПушкине, ШекспиреиТолстом. Февраль, после 15. Уехал с семьей в Житомир, работает над второй частью «Ямы». Февраль 27. В письме к Ф. Батюшкову приводит текст посвящения к повести «Яма»: «Знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной; тем не менее от всего сердца посвящаю ее матерям и юношеству». Сообщает текстсвоейэпиграммынажурнал «Сатирикон». Февраль 28. Репортаж Вас. Регинина «Куприн о своих планах» в газете «Биржевые ведомости» (№ 10984). Февраль. Рассказ «Лавры» в литературно-художественном сб. «Альманах 17» (Петербург). Очерк «Бора» (изцикла «Листригоны») в «Новомжурналедлявсех» (№ 4). Февраль, конец — начало марта. Собирает материалы для статьи о Пушкине. Ф. БатюшковпроситКуприна написатьвводнуюстатьюккнигеписемпоэта. Март, начало. Выдвинут кандидатом на Пушкинскую премию Академии наук
(вместесИ. Буниным). Март 3. ИзЖитомирапишетФ. Батюшкову обокончании 9-йглавы «Ямы». Март 6. В письме к Ф. Батюшкову говорит о возможности возникновения войны иосвоейготовностиехатьнафронткорреспондентом. Март 10. Сообщает Ф. Батюшкову, что написал уже более пяти печатных листов «Ямы»; спрашивает: «Чтомнеделатьспремией им. Пушкина? Неблагороднее ли будетотказатьсяотнее?..» Март 19. По просьбе редакции «Нового журнала для всех» написал заметку «О Гоголе» кстолетиюсоднярожденияписателя, отмечавшемуся 20 марта. (*285) Март. Заметка «ОГоголе. Письмо» в «Новомжурналедлявсех» (№5). Март 23. В Москве вышел сборник «Земля» (кн. 3) с текстом первой части повести «Яма». Апрель 4. Газета «Волынь» (№ 90) далаперепечатку заметки «ОГоголе». Апрель 11. На литературно-музыкальном вечере в Житомире читает рассказ «Последнееслово». Апрель 22. Миниатюра «Опуделе» вгазете «Волынь» (№ 108). Апрель 24. В письме к Ф. Батюшкову рассказывает о работе над «Ямой», о материальных затруднениях, о небрежном отношении к нему «Московского книгоиздательства». Апрель, конец. Незаконченный рассказ «В Крыму» («Меджид») в сб.«Зарницы», вып.2. Апрель 25. Особое совещание цензоров в Москве, повторно рассмотрев повесть «Яма», ненашловней «составапреступления». Апрель 26. В Житомире в любительском спектакле «Предложение» (по Чехову) исполнилрольЛомова. Май 6. Л. Н. Толстой отрицательно отозвался о первых главах повести «Яма»: «Оченьплохо, грубо, ненужно грязно». Май 22. И. Бунин в письме к автору сообщает: «В Москве только и толку, что о „Яме"»; пишетоприсужденииПушкинскойпремииАкадемиинаук. Май. «Вестник литературы» (№ 5) поместил заметку «Куприн о преемниках Гоголя». Май, конец. Газеты публикуют объявление: «По распоряжению прокурора СПб. окружного суда, полицией приняты меры к розыску отставного поручика А. И. Куприна (известныйписатель)».
Июнь 2. ПишетФ. Батюшкову: «Хочу писать! Хочу писатьдодрожи. Жду твоего решения о Даниловском». В тот же день послал из Житомира в Ясную Поляну телеграмму наимяС. А. Толстой: «Провожая Вас из Ялты, получил милостивое приглашение посетить Ясную Поляну. Не обеспокою ли Вас и Льва Николаевича, если в середине июня заеду всегоначас?» Июнь 5. Телеграфировал Ф. Батюшкову о своем выезде из Житомира в Даниловское. Июнь 9. «Петербургская газета» (№ 155) излагает беседу своего корреспондента с Куприным, состоявшуюся в Житомире; приведено признание писателя: « ...сейчасяпоушисижу вовторойчасти „Ямы"». Июнь 14. Газета «Киевские вести» (№ 156) публикует интервью, данное Куприным проездом черезКиеввДаниловское. Июнь 29. Священник М. Соловьевич из Минска просит Куприна прислать свои книгидлябиблиотекиминскоготюремногозамка. Июль 14. Из Даниловского через Весьегонск приехал в Рыбинск, оттуда телеграфируетФ. Батюшкову, проситвыслать 50 руб. Июль, середина. ПрибылвПетербург. Июль, конец. ИзПетербургаприехалвЖитомир. Август, начало. Находится в Житомире под домашним арестом в течение десяти суток (всвязиспубликациейв 1905 году очерка «СобытиявСевастополе»). Август 13. Пишет Ф. Батюшкову: «В настоящее время я сижу под домашним арестом, с приставлением городового»; готовится к отъезду из Житомира в Гагры: «Почему вГагры, зачемвГагры, какие такиеГагры — никтонезнает». Август 16. Венчание сЕ. М. ГейнрихикрестиныдочериКсении. (*286) В свидетельстве о браке, выданном Киевской духовной консисторией 17 сентября, сказано: «Тысяча девятьсот девятого года месяца августа шестнадцатого числа повенчаны: временно жительствующий в Житомире отставной поручик Александр Иванович Куприн... 39 л., невеста — жительница города Житомира дворянка Елизавета Морицевна Гейнрих, православного вероисповедания, первымбраком, 27 л.» Август 22. ПриехалссемьейвОдессу. Август 30. Из Одессы пишет Ф. Батюшкову: «Опять один Аллах ведает, как, почему изачемочутилисьмы, вместоГагры, вОдессе».
Сентябрь 13. Поднялсянавоздушномшаре, пилотируемомС. И. Уточкиным. Сентябрь 15. В газете «Одесские новости» (№ 7914) напечатан репортаж «А. И. Куприннавоздушномшаре». Сентябрь 17, 18. Очерк «Над землей» в газете «Одесские новости» (№7917, 7918). Сентябрь 21. Из письма к Ф. Батюшкову: «Не знаешь ли: когда мне, наконец, выдадут Пушкинскую премию? < ... > Знаком с рыбаками, хожу в море. <...> Леталнадняхнавоздушном шаре». Сентябрь 22. Телеграфирует в Литературный фонд в Петербург: «Прошу фонд датьпятьсотподпремию». Сентябрь 26. Из письма к Ф. Батюшкову: «Все это время мне плохо писалось: то переезды, то Ксаночка больна... На днях пришлю тебе мое описание воздушного полета». Сентябрь. ЖиветссемьейнаБольшомФонтане — вдачном предместье Одессы. Сентябрь. Врядеинтервьюотрицательновысказывается осовременнойкритике. Октябрь 2. Сообщает Ф. Батюшкову о желании И. Бунина и П. Нилуса, живущих вОдессе, поехатьвтроемвДаниловское «нанеделидве — месяц». Октябрь 6. РодиласьдочьЗинаида. Октябрь 8. В интервью сотруднику газеты «Одесские новости» (№ 7934) критически отозвался о русской цензуре, о драматических актерах, восхищенно говорилоцирке. Октябрь 17. Переехалнагородскуюквартиру вОдессе. Октябрь 19. На заседании Академии наук официально объявлено о присуждении Купринупремииим. А. С. Пушкинав 500 рублейзатритомаегосочинений. Октябрь 21. В письме к Ф. Батюшкову выражает возмущение пьесой Н. Ходотова «Госпожапошлость» иповедениемсамогоавтора-актера. Октябрь 23. Газета «Киевская мысль» (№ 293) сообщает о присуждении ПушкинскойпремииКуприну иБунину. Октябрь 22—30. Пишет И. Бунину: «Судьбе угодно было, чтобы я оттягал от тебя половину Пушкинской премии. Сегодня мне об этом писал Ф. Д. Батюшков <...>. Да, яужасно рад, чтоименномыстобойразделилипремиюПушкина». Октябрь 28. Вскафандреводолазаопускалсянаморскоедно. Ноябрь 11. ВыехалссемьейизОдессывРигу длялечения. Ноябрь 14. Из Двинска сообщает Ф. Батюшкову: «Пишу тебе со ст. Двинск — еду в Ригу, в санаторию для неврастеников». Семья Куприна поместилась в
санаторииСоколовскогоподРигой (Торенс-берг). Ноябрь 21. «БеседасА. И. Куприным» вгазете «Рижскиеновости» (№ 54). (*288)
Ноябрь 22. ИзРигиприехалвПетербург; собираетсяехатьнаохоту в Даниловское. Ноябрь 27. УехалвДаниловское. Декабрь 2. В письме к Ф. Батюшкову приглашает последнего в Даниловское; здесьивдер. Круглицы, атакжевУстюжнеживетдосерединыянваря 1910 года. Декабрь 5. Рассказ «Марабу» вжурнале «Огонек» (№ 49). Декабрь 10. Из дер. Круглицы пишет Ф. Батюшкову об окончании работы над очерком «Водолазы» (изцикла «Листригоны»). Декабрь 19. ВДаниловском написанрассказ «Бедныйпринц». Декабрь 31. В приложении к секретному циркуляру Департамента полиции названоимяА. И. Купринасредилиц, подлежащихзадержанию, обыскуиаресту.
1910 Январь 1. Рассказ «Бедныйпринц» в «Петербургскойгазете» (№ 1). Журнал «Огонек» (№ 1) напечатал пожелания Куприна на Новый год: «ВыскажусьсловамиБеранжеровскогокороляДодона, который < ... > длястранысвоеймолилубога Непобед, аправедных судей». Январь 5. ПишетФ. Батюшкову: «Новыйгодявстречал < ...) вУстюжне». Январь 11. ВДаниловскомнаписалзаметку «ОЧехове (Иззаписнойкнижки)». Январь, середина. ИзДаниловскоговернулсявПетербург. Январь 17. Заметка «О Чехове (Из записной книжки)» в газете «Одесские новости» (№ 8018). Январь. Очерк «Водолазы» (из цикла «Листригоны») в «Новом журнале для всех» (№ 15). Январь 19—21. НаходитсявПскове. Январь 21. Первый набросок рассказа «В трамвае» в газете «Псковская жизнь» (№ 249). Январь 22. ПрибылвРигу изПскова. Январь 22. Газета «Саратовский листок» (№ 17) поместила беседу своего петербургского корреспондента с Куприным: восторженная оценка им рассказа «Холстомер» и драмы «Власть тьмы», восхищение языком произведений Толстого, талантомиличностью «великогомудреца».
Январь 31. Из Риги пишет Ф. Батюшкову, что не прочь продать изд-ву «Просвещение» 10 томовсвоихсочиненийза 75000 руб. Февраль 18. В письме к Ф. Батюшкову возмущается тем, что без ведома и согласияавтораперепечатываются вгазетахегоранниерассказы. Февраль 23. ИзРигивернулсявПетербург. Февраль 25. ВыехалвМоскву. Февраль 26. Интервью в московской газете «Раннее утро» (№ 46); высокая оценка МХТ; осудил пьесу Н. Ходотова «Госпожа пошлость». Март 6. Пишет Ф. Батюшкову: «Теперь я московский житель. Основался на месяц на Кузнецком мосту». СообщаетобусиленнойработенадматериаламиоПушкине. Март 19—22. Гостит у своей сестры Софьи Ивановны Можаровой в Сергиевом Посаде. Март 24. Пишет Ф. Батюшкову: «Отправляюсь в Одессу». В Одессе, на Большом фонтане, живетдосерединыиюня. (*289)
Март, конец — началоапреля. Написанастатья «ОНилусе». Апрель 1. Из письма к Ф. Батюшкову: «Кстати: на меня теперь напал писун, не хочу прерыватьдоброенастроение...» Апрель 3. «Сказкаозатоптанном цветке» вжурнале «Сатирикон» (№ 14). Апрель 4. Рассказ «Втрамвае» вгазете «УтроРоссии» (№ 114). Апрель 5. Авторскаядатаподрассказом «По-семейному» (ранее — «Наташка»). Апрель, начало. ВышлакнигаКуприна «Юмористические рассказы». Апрель 10. Статья «Умерсмех» вгазете «Одесские новости» (№8087). Апрель 10—15. Одесский градоначальник Толмачев отказал Куприным в выдаче заграничного паспорта — «несмотря на полный порядок в полицейских и иных справках». ПародиянаКупринавгазете «Нижегородскийлисток» (№ 105). Апрель 20. Из Одессы сообщает Ф. Батюшкову: «...вместо того, чтобы писать «Яму», я пишу мелочи. <...> На что мне жить? Я уже все рассорил. Поневоле пишу что попало и где попало». Перечисляет написанное в апреле: «Искушение», «По-семейному», «Скетинг-Ринг», «Они будут», «Леночка», «В трамвае», статья оТвене, статьяоП. Нилусе. Апрель 21. Рассказ «Искушение» вгазете «Русскоеслово» (№90). Апрель. Рассказ «Мученикмоды» вжурнале «Скетинг-ринг» (№2). Май 6. Сообщает Ф. Батюшкову: «Мыпереехали на дачу. <.. .> Низ дачи снимает
мойприятельприсяжныйповеренныйБогомолец, аверхмы». Май 29. Из Одессы пишет Ф. Батюшкову о работе над «пушкинскими материалами» инадпродолжением повести «Яма». Июнь, начало. Получил письмо из Москвы от тяжелобольной матери, написанное под ее диктовку: «Безнадежна. Но ты не приезжай». Немедленно ответил ей: «Я всегда (как и ты) чувствую тебя на расстоянии. <...> Нет у нас с тобоюболееблизкихлюдей, чемтыия». Июнь 14. Смерть матери, Любови Алексеевны Куприной (Кулунчаковой). СрочныйотъездизОдессывМоскву. Июнь 17. Напохоронахматери. Июнь 18. Отъезд из Москвы. В. Чертков записал слова Л. Толстого: «Куприн — настоящийхудожник, громадныйталант». Июнь 19. Газета «Русское слово» (№ 137) поместила репортаж «У гроба Л. А. Куприной». Беседа о смерти матери в «Петербургской газете (№ 165). Вернулся в Одессу, наБольшойФонтан. Август 11. Рассказ «Вклеткезверя» в «Трудовойгазете» (№ 405), г. Николаев. Август 26. Деньрожденияписателя (40 лет). Сентябрь 25. ПереездсБольшогоФонтананагородскуюквартиру вОдессе. Сентябрь 26. В письме к В. Клестову обещает «на днях» выслать расказ «Гранатовыйбраслет». Октябрь 3. Газета «Студенческая жизнь» (№ 3117) сообщает о выступлении Купринапередстудентамивг. Николаеве. Октябрь 8. Пишет Ф. Батюшкову: «А я на днях опять (в 100-й раз) перечитал «Казаки» Толстого и нахожу, что вот она, истинная красота, меткость, величие, юмор, пафос, сияние...» Сообщает, что (*290) Одеский театр получил цензурованный экземпляр переделки повести «Яма» (пьеса С. Трефилова и О. Ефимовой «Ямазлаипороков»). Октябрь. В беседе с симбирским корреспондентом (журнал «Вестник», № 2, 3) осудил реакцию, высказался о творчестве Бунина, Андреева, Кузмина, Саши Черного, Аверченко, Тэффи, Бальмонта, Брюсова, Блока, Городецкого. Заявил: «В особенности зачитываюсь заново классической литературой < ... > Да вот еще готовлюсьпрочестьлекциюоПушкинеио «героическом вискусстве». Октябрь 15. Пишет Ф. Батюшкову: «Сейчас я занят тем, что полирую рассказ „Гранатовыйбраслет"». Октябрь, конец. ОтъездссемьейвРигу.
Ноябрь 3. «Биржевые ведомости» поместили репортаж «А. И. Куприн о Л. Н. Толстом». Ноябрь 4. В письме к Ф. Батюшкову делится планом своей статьи и лекции о Пушкине. Ноябрь 7. СмертьЛ. Н. Толстого. Ноябрь 8. Этадатастоитподстатьей «Нашеоправдание» (оТолстом). Ноябрь 11. ИзРигиКупринвернулсявОдессу. Ноябрь 12. Вместе с пилотом-спортсменом И. М. Заикиным совершает полет над Одессойнааэроплане «Фарман». Ноябрь 13. Открытое письмо в редакцию ряда газет с объяснением причин неудачногополетана аэроплане. Ноябрь 14. Статья о Толстом «Наше оправдание» в газете «Русское слово» (№ 263). Ноябрь 21. Письмо Ф. Батюшкову: «О том, как я живу — ничего не буду писать: иначе заскулю». Сообщает о тяжелых переживаниях после смерти Толстого, о трудности работы над «Гранатовым браслетом»; просит помочь молодому писателюН. Никандрову напечататьсяв «Современном мире». Ноябрь 26. В письме к Ф. Батюшкову сетует на безденежье: «У меня страшный бамбук». Декабрь 3. Пишет Ф. Батюшкову о «Гранатовом браслете»: «Скажу одно, что ничегоболеецеломудренного яещенеписал». Декабрь, начало. ИзОдессыуезжаетвПетербург. Декабрь 13. В «Московской газете» (№ 52) делится впечатлениями о полете на аэропланеиосвоемпрошлогоднемподъеменааэростате. Декабрь 15. Заметка «О нищих» в журнале «Бюллетени книжных и литературныхновостей» (№ 7—8). Декабрь 25. Рассказ «Попрыгунья-стрекоза» вгазете «Русское слово» (№ 298). Декабрь. Статья «Наше оправдание» в сборнике «Памяти Л. Н. Толстого» (Петербург),
Февраль, начало. Семья Куприных поселилась в Гатчине на постоянное жительство. (*291) Февраль 12. Критический очерк «Поэт арены» в еженедельнике «Синий журнал» (№ 8). Февраль Рассказ «Гранатовыйбраслет» вальманахе «Земля» (кн. 6). Март. Рассказ «Королевскийпарк» вжурнале «Современныймир» (№ 3). Март 26. В еженедельнике «Синий журнал» (№ 14) появилось написанное Куприным началоколлективногоромана «Трибуквы». Март. М. Горький пишет Е. Малиновской: «А какая превосходная вещь «Гранатовыйбраслет» Куприна!..» Март. Очерк «Бешеное вино» (из цикла «Листригоны») в «Новом журнале для всех» (№ 29). Апрель 9. Рассказ «Пасхальные яйца (рассказ неудачника)» в еженедельнике «Синийжурнал» (№ 16). Май 17. ВГатчинекуплендомвкредит. Май 21. Статья «ЗаметкаоДжеке Лондоне» в «Синем журнале» (№22). Июль 22. Статья «Устроители» в «Синемжурнале» (№ 31). Сентябрь 9. Статья «Фараоновоплемя» в «Синем журнале» (№38). Сентябрь. В течение месяца живет с семьей в Даниловском. Работает над повестью «Жидкоесолнце». Сентябрь, конец. ВернулсяизДаниловского. Октябрь, начало. ВстречаетсяибеседуетсФ. И. Шаляпиным. Октябрь 19. Присутствует на вечере цыганских песен в театральном клубе в Петербурге. Ноябрь 7. Редакция «Нивы» в объявлении о подписке на 1912 год предлагает своим подписчикам в качестве приложения к журналу «Полное собрание сочиненийА. И. Куприна». Ноябрь 11. Рассказ «Белая акация» (впоследствии — «Большой Фонтан») в журнале «Сатирикон» (№ 46). Ноябрь, середина. ВернулсявДаниловское. Ноябрь 22. ВписьмекФ. БатюшковуделитсявпечатлениямиоДаниловском. Ноябрь. Рассказ «Телеграфист» во «Всеобщем журнале» (№ 12). Из печати вышел VII том Собр. сочинений Куприна в изд. «Московского книгоиздательства».
Декабрь 10. Из Никифоровского пишет Ф. Батюшкову, возмущается «делом Бейлиса»; просит сообщить ряд сведений по физике, нужных для задуманной повести «Жидкоесолнце», надкоторойработает. Декабрь 16. «Петербургская газета» (№ 345) напечатала интервью с Куприным повопросамлитературы. Декабрь 25. Рассказ «Начальницатяги» в «Петербургскойгазете» (№354).
Январь 5. «Печальный рассказ (О Комаре, Слоне и Верблюде)» в еженедельнике «Синийжурнал» (№ 2). Февраль 26. Рассказ «Чужой петух» в петербургской «Новой воскресной вечернейгазете» (№ 2). Март. Вжурнале «Весьмир» (№ 12) напечатанрассказ «Исполины». Март 25. Рассказ «Путешественники» вгазете «Речь» (№ 83). Апрель, начало. Выехалссемьейзаграницу. Апрель 11—12. ПрибылвНиццу.
(*292) Апрель 25. Газета «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 12905; утр. вып., № 12906) напечатала ответ Куприна на анкету о причинах массовых самоубийств молодежи в России: «...цельная и здоровая человеческая личность неспособна на самоубийство». Апрель 28. В Ницце прочитал лекцию о Пушкине в пользу библиотеки им. А. И. Герцена. Апрель 29. В письме к Ф. Батюшкову рассказывает о своих заграничных впечатлениях. Май 5. Изложение лекции Куприна о Пушкине в газете «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 12922). Май, начало. ПосетилМарсель. Май. В недатированном письме к Ф. Батюшкову сообщает о замысле цикла очерков «Лазурныеберега». В России вышел из печати VIII том Собр. сочинений Куприна в изд. «Московскогокнигоиздательства». Стихотворение «Летняяночьнакладбище» вжурнале «Современныймир» (№ 5). Май, не позднее 16. М. Горький приглашает Куприна приехать на Капри: «Яи многиерусские — встретилибывассвеликойрадостью...» Май, после 16. ПишетМ. ГорькомуизНиццы: «Выменяоченьтронули, дорогой,
добрыйАлексейМаксимович, тем, чтонесовсемзабылиобомне». Май 20. М. ГорькийповторноприглашаетКуприна наКапри. Июнь. ПосещаетВенецию, Геную, Ливорно, Корсику. Июнь, конец. Пишет М. Горькому из Ниццы: «Совсем было я собрался навестить Вас на Капри, но из-за забастовки застрял в Ливорно, а потом на КорсикевБастиа, иедва-едвасмогвернутьсядомой, вНиццу...» Июль 22. Из Ниццы пишет дочери Лидии: «Я теперь за границей, которая — гадость. Никогдабольшенепоеду. Дорого, скучно, жаркоивсе...» Июль 29. Этим числом датировано открытое письмо жены писателя, Е. М. Куприной: «ПриветизВены, едемдомой». Июль, конец — начало августа. Через Вену и Варшаву семья Куприных вернулась в Россию. По приезде домой написал М. Горькому из Гатчины: «Верьте не верьте, а я только потому не приехал к Вам, что у нас у троих было ровно два франка и 50 сантимов»; дает высокую оценку повести «Жизнь Матвея Кожемякина». Август 3. Сообщает Ф. Батюшкову, что получил «прелестное письмо» от актера циркаитальянцаЖакомино. Сентябрь 7. «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 13131) публикуют беседу с Куприным о его заграничных впечатлениях, вчастности, о пребывании в Ницце и Марселе. Сентябрь 8. В газете «Биржевые ведомости» (№ 13133) дано подробное изложениесюжетановойпьесыА. И. Куприна. Сентябрь 9. «Петербургская газета» (№ 278) сообщила о включении Куприна в комитетпопроведениююбилеяД. Н. Мамина-Сибиряка. Сентябрь. В приложении к журналу «Нива» вышло Полное собрание сочинений Куприна,т. 1—8. Октябрь 13. УехализГатчинывГельсингфорс, живеттамдоконцаноября. Октябрь 27. Послал поздравительную телеграмму И. А. Бунину в день двадцатипятилетия его литературной деятельности: «Обнимаю дорогого друга, кланяюсьчудесномухудожнику». (*293) Октябрь. Реценция на книгу Е. А. Колтоновской «Женские силуэты» в журнале «Современныймир» (№ 10), заподписью: А. К. Ноябрь 16. Из Гельсингфорса пишет Ф. Батюшкову о завершении рассказа «Чернаямолния» иоработенадочерками «Лазурныеберега».
Ноябрь, конец. ВернулсявГатчину. Декабрь 25. Рассказ «Псы» в «Петербургскойгазете» (№ 355).
1913 Январь 1. «Петербургская газета» (№ 1) публикует новогоднее пожелание Куприна: «Дайбог, чтобынебыловойны». Январь. Рассказ «Медведи» веженедельнике «Север» (№ 1). Январь 13. Эпиграммы на К. Бальмонта, Н. Брешко-Брешковского в журнале «Огонек» (№ 2). Январь. Рассказы «Черная молния» и «Мученик моды» в книге: Куприн А. И. Новыерассказы (бесплатноеприложениекжурналу «Пробуждение»). Февраль 7. Рассказ «Анафема» вжурнале «Аргус» (№ 2). Февраль 10. Рассказ «Анафема» вгазете «Одесские новости» (№ 8945). Март 1. Газета «Русское слово» публикует интервью «Новые работы А. И. Куприна» — о необходимости завершить в марте повесть «Яма», о работе над рассказами «Елань» и «Огненный человек и четыре с половиной собаки», о сдаче втипографиюрассказа «Слоновьяпрогулка». Март, начало. Рассказ «Слоновья прогулка» в еженедельнике «Весь мир» (№ 10). Март 23. Телеграммой поздравил проф. Д. Овсянико-Куликовского с 35-летием научнойдеятельности. Март. Повесть «Жидкоесолнце» вальманахе «Жатва» (вып. IV, за 1912г.). Март 31. ПосылаетА. Измайлову оттискповести «Жидкоесолнце». Март-апрель. Рассказ «Светлыйконец» всб. «Летучиеальманахи», вып.2. Апрель 17. Репортаж «УА. И. Куприна» в газете «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 13501). Май 10. Статья «Бокс (этюд А. И. Куприна)» в спортивном журнале «Геркулес» (№ 11). Май 19. Отрывокизавтобиографииписателявжурнале «Огонек» (№20). Июнь 2. Начатапубликацияочерков «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 148). Июнь 9. Очерки «Лазурные берега» вгазете «Речь» (№ 154). Июнь 12. «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 1ЭЭ93) поместили интервью с Куприным — о работе над путевыми очерками «Лазурные берега», о падении литературных нравов; высокая оценка М. Горького: «Вот человек с большой и открытойдушой, крупныйталант...» Июнь 16. Очерки «Лазурные берега» вгазете «Речь» (№ 161).
Июнь 18. Присутствует на похоронах писателя и журналиста С. Я. Соломина (Стечькина). Июнь 30. Очерки «Лазурные берега» вгазете «Речь» (№ 175). Июль 7. Очерки «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 182). Июль 12. Статья «Острельбе» веженедельнике «Синийжурнал» (№ 28). (*294) Июль 21. Очерки «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 196). Июль 28. Очерки «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 203). Июль 31. Репортаж «В гостях у А. И. Куприна» в «Петербургской газете» (№ 207). Август 3. Стихотворение «De Profundis (Памяти К. К. Цамая)» в газете «Гатчина» (№ 20). Август 4. Очерки «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 210). Август 15. Очерки «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 221). Август, середина. Выход Х тома Собр. соч. Куприна в изд. «Московского книгоиздательства». Август 18. Очерки «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 224). Август 25. Очерки «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 231). Сентябрь 1. Рассказ «Еж» в журнале «Жизнь (№ 35). Окончена публикация очерков «Лазурныеберега» вгазете «Речь» (№ 238). Сентябрь 21. В беседе с корреспондентом газеты «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 13764) рассказал о содержании будущей пьесы, сказал о своем влечении кгероическимсюжетам. Осень. Письмо в редакцию «Синего журнала» с отказом от сотрудничества: «Я немогубольшебытьсотрудником вэтомгнусномканкане». Октябрь 8. «Биржевые ведомости» (№ 13792) поместили высказывание Куприна в связи с протестом М. Горького против постановки в МХТ «Бесов» Достоевского, Ноябрь 12. «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 13852) напечатали коллективное письмо литераторов с отказом от сотрудничества в «Новом журналедля всех», перешедшем к националисту Гарязину; среди подписавшихся: А. Куприн, А. Толстой, Л. Андреев, Д. Айзман, Б. Зайцев, Н. Морозов, Е. Чириков, С. Городецкийидр. Декабрь, начало. Избран в правление Всероссийского общества беллетристов и поэтов.
Декабрь 21. ИзГатчиныприехалвМоскву. Декабрь 23. В интервью сотруднику «Московской газеты» (№ 289) заявил о своемтвердом намерениизакончитьвМоскве повесть «Яма». Декабрь. Рассказ «Тараканья щель» в журнале «Современный мир» (№ 12). Шутка «Человекочорте» вжурнале «Огонек» (№52).
1914
Январь 23. «Петербургская газета» (№ 22) поместила беседу с Куприным «О современном театре, музыке и литературе»; в конце беседы писатель «высказал надежду, что современные гг. футуристы со временем протрезвятся, и, весьма возможно, они вернутся на тот правильный путь художественного творчества, который проложен был великим Пушкиным». Выступил в зале Петровского училищавПетербургесчтениемпародийнафутуристов. Январь. Рассказ «Капитан» вжурнале «Новаяжизнь» (№ 1). Январь. Рассказ «МарьяИвановна» вжурнале «Рубикон» (№ 1). Февраль, середина. Очерки «Лазурныеберега» вышлиотдельнойкнигой. Февраль 23. Рассказ «Виннаябочка. Гротеск» вгазете «Русскоеслово» (№ 45). Март 1. Рассказ «Вмедвежьемуглу» вжурнале «Пробуждение» (№5). Март 7. ИзМосквыприехалвКиев.
(*295)
Март 8. Выступил в Киеве с лекцией о современной русской литературе; прочиталсвойрассказ «Слоновьяпрогулка». Март 10. Газета «Киевская мысль» (№ 69) поместила изложение лекции Куприна олитературе. Март, до 12. ИзКиевауехалвГатчину. Март 19. Этимчисломдатирована черноваярукописьрассказа «Брикки». Март, вторая половина. Журнал «Дневники писателей» (№ 1) поместил выдержки из письма Куприна в редакцию: «С удовольствием принимаю ваше любезное предложение быть сотрудником «Дневников писателей». <...> Ах, как иногдахочетсявысказатьсяподушебезвсякихрамокиусловий». Апрель 6. Рассказ «Святаяложь» вгазете «Русскоеслово» (№ 80). Апрель 8. Рассказ «Брикки» в «Московскойгазете» (№ 308). Апрель 13. В журнале «Огонек» (№ 15) — изложение беседы писателя с А. Измайловым: «УА. И. Куприна. Егожизньипоследние работы». Май, конец. Из Гатчины уехал за границу, в Сальцо-Маджиоре (Северная Италия), длялечения.
Май 31. В «Биржевых ведомостях» (№ 14179) перепечатано предисловие к сборнику рассказовС. Я. Соломина. Июль, начало. ВернулсяизИталиивГатчину. Июль 8. Напечатана беседа с корреспондентом «Биржевых ведомостей» (веч. вып., № 14241) озаграничныхвпечатленияхписателя. Июль, до 16. Из Гатчины пишет редактору газеты «Русское слово» Ф. И. Благову: «Посылаю Вам, многоуважаемый Федор Иванович, статью о Рошфоре...» Июль 19. ГерманияобъявилавойнуРоссии. Июль 25. «Биржевые ведомости» (№ 14358) напечатали высказывания Куприна о войне: «Бытьучастникомтакойвойныдолженвсякий». Июль 29. Рукопись книги «Анри Рошфор» возвращена автору редакцией газеты «Русскоеслово». Июль, конец. Вышла книга: Куприна А. И. Анри Рошфор. Его жизнь и литературнаядеятельность, изд-во «Освобождение», СПб.; М. Июль — август. Вышла книга К. Лемонье «Когда я была мужчиной» (изд-во «Прометей») спредисловиемКуприна. Август, середина. Открыт частный лазарет для раненых солдат в доме Куприных вГатчине. Сентябрь, начало. Статья «О войне» в литературно-художественном альманахе «Война». Сентябрь 18. Посылает И. А. Белоусову свое четверостишие в защиту войны РоссиипротивГермании. Сентябрь 23. Газета «Русское слово» (№ 218) опубликовала «Открытое письмо Артуру Шницлеру»; Куприн выступил в защиту русских писателей и русской литературыотвраждебных нападокавстрийскогописателя. Сентябрь 23. ПриехалвприфронтовойгородДвинск. Сентябрь 25. ПрибылвВильно. Сентябрь 29. ПосетилРовно. Октябрь 16. «Биржевые ведомости» (№ 14440) поместили интервью Н. Кручинина «УА. И. Куприна», в котором сообщается, что писатель только что вернулсяизпоездкивЗападныйкрай. Октябрь 20. Стихотворение «Тридруга» вжурнале «Аргус» (*296) (№ 21). Очерк «Сны» вгазете «Биржевыеведомости» (утр. вып., № 14444).
Ноябрь, начало. Куприн призван на военную службу в чине поручика, отбыл в Гельсингфорс. Ноябрь 13. В интервью корреспонденту газеты «Новь» (№ 3) заявил: «...чувствуюсебямолодымибодрым». Ноябрь 14. Домашний лазарет Куприных официально принят под флаг русского общества Красногокреста. Ноябрь 20. В открытом письме в газету «Русское слово» Куприн отказывается от празднования 25-летиясвоейлитературнойдеятельности. Декабрь 1. В беседе с корреспондентом «Биржевых ведомостей» (утр. вып., № 14528) сказалосебе: «Аведьсчастье бытьтеперьвоенным!» Декабрь 3. Двадцатипятилетие литературной деятельности Куприна (1889 — 1914). Декабрь 13. Цензурный комитет наложил арест на 15-й сборник «Земля» с текстом повести «Яма»; возбуждено против Куприна и издателя судебное преследование пост. 1001 уложенияонаказаниях. Декабрь 25. Водевиль «Лейтенант фон-Пляшке» в журнале «Аргус» (№ 22); отдельноеиздание — Петроград, 1914.
1915 Январь 17. «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 14617) публикуют интервью В. Регинина с Куприным — о его юбилее и об откликах критики, о пушкинском кольце и мытарствах с изданием «Ямы», о творчестве молодых писателей; о теперешнейсвоейработе Купринсказал: «Недописаниямнесейчас...» Январь, середина. Физическоенедомогание, вызванноеболезньюсердца. Февраль 14. В письме к Ф. Батюшкову из Гельсингфорса сочувственно цитирует слова французского генерала Бюжо: «Странно, когда подумаешь, на что можно отважитьсянавойне». Март 6. В письме к А. Измайлову выразил удивление: «Как это другие умудряютсяписать» сейчасовойне. Март. Стихотворение «Каприфолии» («Иду яоттебя») вжурнале «Аргус» (№ 3). Апрель 15. Московский окружной суд снял арест с пятнадцатого сборника «Земля» ипостановилпрекратитьделопротивавтора «Ямы» иегоиздателя. Апрель, середина. С этого времени находится на излечении в военном госпитале вГельсингфорсе. Стихотворение «Рок» в «Невскомальманахе» (вып. 1). Апрель, конец. ИзГельсингфорсавернулсявГатчину. Апрель 25. Дата под рукописью стихотворения «Опять весна» («Сорок четвертая
весна...»); написановГатчине. Апрель 30. Стихотворение «Опять весна» в газете «Биржевые ведомости» (№ 14815).
Май, начало. Куприн признан непригодным к военной службе по состоянию здоровья. Май 12. В беседе с репортером газеты «Биржевые ведомости» (утр. вып., № 14829) отрицательно отозвался о рассказах и стихотворениях, посвященных войне. Май 21. Интервью в газете «Биржевые ведомости» (утр. вып., № 14855): осуждаетпроституциюкак «ещеболеестрашноеявление, (*297) чем война», жалуется на чрезмерную строгость цензуры в отношении повести «Яма»; говоритотом, чтонаписалрассказ «Драгунскаямолитва». Май 28. ВГатчиненаписанастатья «ОСашеЧерном». Май 29. В журнале «Всемирная панорама» (№ 319—322) беседа о современной литературенавоеннуютему. Май. Статья «Италии» вжурнале «Аргус» (№ 5). Июнь, начало. Статья «О Саше Черном (Поэт-одиночка)» в «Журнале журналов» (№7). Июнь. Третьячастьповести «Яма» всборнике «Земля» (кн. 16). Июль 1. Присутствуетнапросмотрекинофильма поповести «Яма». Июль 2. Петроградский градоначальникналожилзапретнафильм «Яма». Июль 3. «Биржевые ведомости» (№ 14940) поместили изложение беседы с писателем обэкранизацииповести «Яма». Июль. Написаны рассказы «Фиалки» и «Запечатанные младенцы». Рассказ «Фиалки» вжурнале «СолнцеРоссии», № 29 (284). Август 5. Интервью «А. И. Куприн о Варламове» в газете «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 15008). Август, середина. Рассказ «СадПречистойДевы» вжурнале «Аргус» (№ 8). Август 17. Беседа с корреспондентом газеты «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 15032) осовременнойлитературе, театре, драматургии. Сентябрь 7. В гостинице «Пале-рояль», в номере у писателя Б. Лазаревского, состояласьвстречаизнакомство КупринасВ. Маяковским. Сентябрь 9. Рассказ «Двасвятителя» вгазете «Биржевые ведомости» (№ 15055). Сентябрь 21. Наэкранвышелфильм «Гранатовыйбраслет».
Сентябрь. Рецензия «Проказливыйюмор» в «Журнале журналов» (№26). Октябрь 31. Выступил в зале городской думы в Петрограде на вечере памяти А. П. Чехова. Ноябрь 1. Отчет «Вечер о Чехове» в газете «Речь» (№ 301); приведены слова Чехова, сказанные Куприну: «Я беру кусок дикой земли и возвращу его людям в прекрасном виде. Так должны поступать люди во всем, что попадает к ним в руки, потому чтожизньбесконечнаитворчествовечно». Ноябрь 2. В беседе с корреспондентом «Биржевых ведомостей» (веч. вып., № 15186) высказал неудовлетворенность только что законченным рассказом «Гад», атакжесвоимустнымвыступлением 31 октябрянавечере памятиЧехова. Ноябрь 15. Рассказ «Гад» вжурнале «Пробуждение» (№ 22). Ноябрь, середина. Заметка «Должны ли молчать поэты?» как ответ на анкету редакции «Журналажурналов» (№ 29). Ноябрь 20. Этимчисломдатированврукописи рассказ «Неизъяснимое». Декабрь 3. Написаностихотворение «Н. В. Ляпунову». Декабрь, начало. Выход XII тома Собр. соч. Куприна в изд «Московского книгоиздательства». Декабрь, середина. Уезжает в Киев в качестве помощника уполномоченного Всероссийскогоземскогосоюза. Декабрь 25. Рассказ «Гоголь-моголь» вгазете «УтроРоссии» (№ 354). (*298) Декабрь 27. Рассказ «Неизъяснимое» вжурнале «Огонек» (№ 52). Декабрь, конец. Вернулся из Киева в Гатчину. Статья «О жестокости» в альманахе «Вэтидни».
1916
Январь 1. Рассказ «ГогаВеселов» вжурнале «Пробуждение» (№ 1). Январь 1, 3. Очерк «Союзники» в газете «Биржевые ведомости» (утренний вып., № 15300, 15302). Январь 2. Статья-воспоминание «Уточкин» в газете «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 15301). Январь 10. Воспоминания «Об Анатолии Дурове» в газете «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 15314). Январь 15. Стихотворение «Женщина («Загадка вечная, богиня и раба...»)» в журнале «Пробуждение» (№ 2). Январь 30. Стихотворение «Увы мне (из Лоренцо Стеккетти)» в газете
«Вечерниеизвестия» (№ 897). Февраль 16. Статья «Борьбаибокс» вжурнале «Геркулес» (№2—3). Март 22. Принял участие в литературно-музыкальном вечере «Общества для изучения еврейской жизни», где выступили также М. Горький, Ф. Шаляпин, М. Андреева, А. Бенуа, А. Глазунов, А. Зилоти, С. Кусевицкий. Март 30. Рассказ «Папаша» вгазете «УтроРоссии» (№ 90). Апрель 3. Статья-приветствие в журнале «Еврейская жизнь» (№ 14-15) по случаю 25-летияписателя X. Н. Бялика. Апрель 14. Рассказ «Врачебнаяэтика» вгазете «Вечерние известия» (№957). Статья «Вольнаяакадемия» в «Журналежурналов» (№ 15). Апрель 18. Наэкранывышелфильм «Гувернантка» (поповести «Впотьмах»). Апрель 27. Посылает издателю И. Д. Сытину свое фото с дарственной надписью: «Вся Ваша жизнь — блестящее доказательство того, какая громадная сила — здоровыйрусскийум». Апрель 28. Интервью в газете «Биржевые ведомости» (веч. вып., № 15526) с осуждениемфильма «Гувернантка». Май 3. В беседе с корреспондентом газеты «Вечерние известия» (№ 973) рассказал о работе над повестями «Желтый монастырь» и «Юнкера», о своем намерении «совершить поездку по русской Лапландии и вообще по Северу»; сочувственно отзываетсяомолодомписателе Н. Никандрове. Май, середина. Статья «Чтение мыслей (Квартальный)» в «Журнале журналов» (№ 20). Май 19. Дата под рукописью рассказа «Мысли Сапсана XXXII. О людях, животных, предметахисобытиях». Май 21. Авторскаядатаподтекстом рассказа «Интервью». Июнь 1. Стихотворение «Смерть осла (из Лоренцо Стеккетти)» в журнале «Пробуждение» (№ 11). Июнь 10. Рассказ «Интервью» впензенскойгазете «Чернозем» (№ 125). Июнь 26. Рассказ «Груня» вжурнале «Огонек» (№ 26). Июль, начало. Статья «Великаясемья» вжурнале «Аргус» (№ 7). Июль 21. Интервью корреспонденту газеты «Вечерние известия» (№ 1040) в связисдвухлетиеммировойвойны. Июль 29. Рассказ «Драгунскаямолитва» вгазете «Вечерние из- (*299) вестия» № 1047). В этом же номере газеты — первоначальный набросок рассказа
«МыслиСапсанаолюдях, животных, предметахисобытиях». Август 9. «Биржевые ведомости» (№ 15730) о злоупотреблении в печати именем Куприна. Август 21. Написанрассказ «Скворцы» (авторскаядатаподтекстом). Сентябрь, начало. УехалссемьейнаКавказ. Сентябрь 10. ВыступилвПятигорске счтениемлекцииодрамахПушкина. Сентябрь 16. Пятигорская газета «Кавказский край» поместила изложение беседысКуприным. Сентябрь 24. Выступилслекциейвгородском театреВладикавказа. Сентябрь 27. ПриехалвТифлис, остановилсявдомекомпозитораГенсиорского. Сентябрь 28. ТоржественныйобедвТифлисевчестьКуприна. Сентябрь 28, 29. Рассказ «Канталупы» в пензенской газете «Чернозем» (№211, 212).
Октябрь 1. В зале Тифлисского музыкального училища прочел лекцию о современнойрусскойлитературе. Октябрь 2. Повторно выступил с лекцией о современной литературе; прочитал рассказ «Какябылактером». Октябрь 6. Краткий отчет о лекциях Куприна в газете «Тифлисский листок» (№ 223). Октябрь 7. Леонид Андреев пишет И. А. Бунину о согласии Куприна сотрудничатьвгазете «Русскаяволя». Октябрь 10. УехализТифлисавБаку. Октябрь 11. ПрибылссемьейвБаку. Октябрь 12. В зале Общественного собрания в Баку выступил с лекцией о русскойлитературе; прочел своирассказы «СадПречистойДевы» и «Исполины». Октябрь 13. Отъезд из Баку в Армавир. Встреча с М. ф. Дороновичем — редакторомгазеты «ОткликиКавказа». Октябрь 14. Развернутый отчет о лекции в Баку помещен в газете «Баку» (№ 226), под заглавием: «Судьбы русской литературы (лекция-беседа А. И. Куприна)». Октябрь 15. В театре «Марс» в Армавире прочитал лекцию о современной русскойлитературе. Октябрь 16—17. .Заболелмалярией, уехалвГатчину. Октябрь 18. Газета «Приазовский край» (№ 275) поместила объявление об отменелекцииКупринавРостове-на-Донуиз-заболезниавтора.
Ноябрь 15. В письме к Л. Андрееву сообщает о работе над рассказом «Алеша» длягазеты «Русскаяволя». Ноябрь 17. Статья «ДжекЛондон» вгазете «Русскоеслово» (№ 266). Ноябрь 20. Из Гатчины пишет А. Измайлову: «...Я теперь вишу в межпланетном пространстве. Приглашенный Л. Н. Андреевым к участию в новой газете («Русская воля»), я обязал себя условием в других петроградских газетах не печататься». Ноябрь 24. Написанывоспоминания «А. Н. Будищев». Ноябрь 26. Статья-воспоминания «А. Н. Будищев» в газете «Русское слово» (№ 273). Декабрь 1. Изписьмаксестре, С. И. Можаровой: «Лекциимои (*300) имели громадный успех, но я больше пяти не мог одолеть. За остальные пять по контракту должензаплатитьнеустойку». Декабрь, середина. УехалвГельсингфорсдлялечениявсанатории. Вторым изданием вышел XI том Собр. соч. Куприна в изд. «Московского книгоиздательства» (на обложке — «1917»); в томе — предновогодний рассказ «Удав».
1917 Январь — февраль. ЖиветвсанаториивГельсингфорсе. Январь 17. Пишет С. А. Венгерову: «...почти все мои сочинения — моя
автобиография. Я иногда придумывал внешнюю фабулу, но канва, по которой я ткал, всяизкусков моейжизни». Январь. Рассказ «Беглецы» (впоследствии — «Храбрые беглецы») в журнале
«Пробуждение» (№ 1). Рассказ «Мысли Сапсана XXXVI. О людях, животных, предметах и событиях» в альманахе «Творчество» (кн. 1). Рассказ «Скворцы» вдетскомальманахе «Творчество» (№ 2). Февраль 3. Авторскаядатаподтекстом рассказа «Козлинаяжизнь». Февраль 11. Отказался от постоянного сотрудничества в газете «Русская воля», редактировавшейсяЛ. Н. Андреевым. Февраль 23. Газета «Русское слово» (№ 44) публикует текст поздравительной телеграммы А. Куприна И. Д. Сытину по случаю 50-летия издательской деятельности последнего. Февраль, конец. ВернулсяизГельсингфорса вГатчину.
Февраль 27 — март 2. Произошла февральская буржуазно-демократическая революциявРоссии. Февраль — март. Закончил работу над повестью «Каждое желание» (позднее— «ЗвездаСоломона»). Апрель 1. Очерк «Люди-птицы» вгазете «Петроградский листок» (№ 79). Апрель, конец. Рукописьрассказа «Козлинаяжизнь» посланаК. Чуковскому. Май 2. Открытка К. Чуковскому (в ответ на письмо последнего с высокой оценкой рассказа «Козлиная жизнь»): «Письмо Ваше о «Козле» меня тронуло. Но досихпоркозлиныхследовневижу. Атобыдавноприслалещечто-нибудь». Май 10. По договору с издателем-редактором газеты «Свободная Россия» А. М. Эрьяновымобязалсяпечататьсятольковэтомиздании. Май 15. Становится соредактором газеты «Свободная Россия»; ведет в ней злободневныйфельетон «Пестраякнига». Май. Первый вариант рассказа «Козлиная жизнь» в журнале «Для детей» (№ 5)
— приложениикжурналу «Нива». Весна. Повесть «Каждое желание» (впоследствии — «Звезда Соломона») в сборнике «Земля», кн. 20, спосвящением ЛюбеКорецкой. Лето — осень. ЖиветвГатчине, наезжаетвПетроград. Сентябрь 23. В письме к А. Измайлову сообщает о работе над рассказом «Сашка иЯшка». Октябрь 25. ВеликаяОктябрьскаясоциалистическая революция. 1918
Февраль. Датанарукописирассказа «Пегиелошади. Апокриф». Февраль 13. В письме к редактору журнала «Огонек» В. Бонди сообщает о завершенииработынадрассказом «Гусеница». (*300) Февраль. Рассказ «Царскийписарь» вжурнале «Пробуждение» (№ 2) Март 14. Рассказ «Гусеница» вжурнале «Огонек» (№ 2). Март 17, 19. Рассказ «Гатчинский призрак» в газете «Петроградский голос» (№ 36, 37). Март 19. Пишет А. Измайлову: «Ах, зачем Вы переполовинили «Гатчинский призрак»! Ведьонивесь-тосворобьиныйнос». Апрель 14. Выступил в Первой школе журнализма в Петрограде с лекцией «О репортерахигазете». Апрель 15. Газета «Вечернее слово» (№ 20) публикует отчет о лекции Куприна в
Первойшколежурнализма. Апрель 16. В газете «Петроградский голос» (№ 60) появилось изложение лекции Купринаорепортерах. Апрель 18. Газета «Вечернее слово» (№ 23) поместила статью Куприна «Памятники». Май 21. Выступил в газете «Эхо» (№ 9) с заявлением: «Если меня притиснут в угол (все может случиться в наше лихорадочное время) и настойчиво спросят: «Гражданин, признаешь ли ты власть Советов?» — я отвечу без запинки, но и без торопливости: «Да. Признаю». Ивэтомответенебудет нитени лжи, криводушия илилицемерия». Июнь 2. В статье «Близкое» в газете «Утренняя молва» (№ 1) выражает надежду на то, что народ «рано или поздно возьмет русское хозяйство в свои корявые, но крепкиеруки». Июнь 4. В Мариинском театре на вечере искусств, устроенном Школой журнализма, выступили Ф. Шаляпин, А. Блок, Л. Блок-Басаргина, А. Амфитеатров, Ф. Зелинский, А. Куприн, П. Пильский. Июнь 10. В статье «Где конец?», напечатанной в газете «Молва» (№ 4), заявил: «Я все-таки пытаюсь разобраться в том клубке, в который спуталась нынешняя русскаядействительность». Июнь 19. Статья «Законныйсрок» вгазете «Утренняямолва» (№4). Июнь 22. Фельетон «МихаилАлександрович» вгазете «Молва» (№15). Июнь 30 (17). Статья «Старостьмира» вжурнале «Огонек» (№ 17). Июль 1. Арест Куприна за опубликование фельетона «Михаил Александрович» в газете «Молва». Июль 2. Газета «Нашвек» излагаетобстоятельства арестаКуприна. Июль 4. Газета «Вольность» сообщаетобосвобожденииКупринаиз-подареста. Июль 8. Статья «У могилы» в газете «Эра» (№ 1) с осуждением эсеров за убийствоВ. Володарского. Июль 21. Газета «Известия Симбирского совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов» (№ 143) поместила в отрывках статью Куприна «У могилы». Июль 30. Явился для регистрации в Гатчинский уездный комиссариат по военным делам. Август 4. «Красная колокольня» (приложение к петроградской «Красной газете») начала публикацию статьи-сатиры В. Князева «Красный трибунал. Дело А.
Куприна». Сентябрь 2. В письме к С. М. Пашковскому делится своими переживаниями, вызванными известием о смерти Вадима Щербова — сына известного художника П. Е. Щербова. (*302) Сентябрь 4. М. Горький и А. Луначарский заключили договор о создании издательства «Всемирная литература». Сентябрь 8. Завершена публикация статьи-сатиры В. Князева «Красный трибунал. ДелоА. Куприна» вприложениик «Краснойгазете». Октябрь 11. «Книжная летопись» (№ 1—4) сообщила о выходе из печати книги: КупринА. Рассказы, том. 3, изд. 6, «Московскоекнигоиздательство». Октябрь — ноябрь. По заказу М. Горького работает над очерком-статьей «Дюма-отец» дляиздательства «Всемирнаялитература». Ноябрь 5. В. Князев приглашает Куприна сотрудничать в советских органах печати: «Вас ждут и приход Ваш будут приветствовать. Книги Ваши будут изданы Смольным, наши газеты и журналы — широко откроют перед Вами свои столбцы». Ноябрь 22. Закончена статья «А. Дюма, его жизнь и творчество» (под рукописью авторскаяпометка: «1918.22 XI»); рукописьпереданаМ. Горькому. Ноябрь 28. Из Гатчины пишет М. Горькому в Петроград: «Сердечно благодарю Васзадобрыйотзывомоем (позвольтесказать — онашем?) Дюма». Декабрь. Работает над переводом на русский язык трагедии Ф. Шиллера «Дон- Карлос». Декабрь 14. В письме к М. Горькому выражает благодарность за намерение издательства «Всемирная литература» издать сочинения Куприна для массового читателя. Декабрь, середина. Составил план и программу новой газеты «Земля», предназначавшейся для советских крестьян; посылает рукопись в Москву, на имя художника Н. М. Гермашова, ссопроводительнымписьмом. Декабрь 20...23. Выехал из Петрограда в Москву для решения вопроса об изданиигазеты «Земля»; живеттамдоконцаянваря 1919 г. Декабрь, до 25. М. Горький пишет В. И. Ленину: «Очень прошу Вас принять и выслушатьАлександраИвановичаКупринаполитературному делу». Декабрь 25. В. И. Ленин принял в Кремле А. Куприна по вопросу издания газеты «Земля».
1919
Январь — начало марта. В течение этого времени продолжает и завершает работу над переводом трагедии «Дон-Карлос». Январь 25. Участвует в совещании в Кремле (вместе с Л. Каменевым, Л. Сосновским, М. Милютиным, Д. Бедным) поповоду изданиягазеты «Земля». Январь, после 25. УехализМосквывГатчину. Январь 27. Пишет М. П. Гальперину в Москву, просит «хоть изредка» извещать оходеделасизданием «Земли». Февраль 3. В письме к О. Леонидову подтверждает свой отказ от сотрудничества вжурнале «Красныйпахарь». Февраль 5. Участвует в обсуждении программы будущего журнала «Литературный современник» (как органа Союза деятелей художественной литературы), предлагает давать в нем «сведения о новых технических изобретениях и изобретателях, т. к. этим вопросом массовый читатель в настоящее времяособенноинтересуется». Февраль 19. Получил письмо О. Леонидова с извещением о судьбе газеты «Земля». (*303)
Февраль 26. Купринувыданоудостоверение направовыездаизГатчины. Февраль. В недатированном письме к О. Леонидову говорит о своем несогласии спредложениемЛ. Каменеваобъединитьгазету «Земля» с «Красным пахарем». Март 2. Пишет М. П. Гальперину: «Теперь кончил переводить «Дона-Карлоса» с немецкого. Труд огромный, но сладкий. Радостно было преодолеть трудности, до сейпорынепревзойденные». Март 3. На общем собрании членов Союза деятелей художественной литературы избранварбитражнуюкомиссию. Март 5. Редакционная коллегия Союза деятелей художественной литературы постановила издать альманах, среди авторов которого — М. Горький, В. Шишков, А. БлокиА. Куприн. Март 10. Эта дата стоит на последней странице рукописи перевода трагедии «Дон-Карлос». На титульном листе — посвящение: «Федору Ивановичу Шаляпину, подавшему мне мысль о переводе, этот скромный труд посвящаю. А. Куприн». Март 13. ВстретилсясК. Чуковским, сделалзаписьвегоальбом «Чукоккала». Март 14...18. Третье совещание в Москве (с участием М. Горького) по вопросу
изданиягазеты «Земля». Март 20. В письме к Ю. Л. Слезкину сообщает свой положительный отзыв о романе «ПомещикГалдин». Март 31. Пишет М. Горькому, поздравляет его с днем рождения: «...Я испытываючувствоискреннейблагодарностизато, чтоВыживете». Апрель. «Вестник литературы» (№ 4) сообщил о намерении Куприна выступить спубличнымилекциямиоЧехове. Май 14. ВписьмекВ. С. Клестову жалуетсяна тяжелоематериальное положение («очень — бамбук!»). Май 27. Пишет К. Чуковскому; на полях письма: «Р. S. Увидите Алексея Максимовича — передайте емумоюблагодарность». Август 2. М. Горький письмом во Второй городской район Петрограда подтверждает, что он присутствовал при беседе Ленина с Куприным об издании газеты «Земля». Август 6. М. Ф. Андреева в письме к Я. Петерсу сообщает, что В. И. Ленин был непротивизданияКупринымгазеты «Земля». Сентябрь 18. Законченрассказ «Волшебныйковер». Октябрь 16—17. Вночьс 16 на 17-еГатчиназанятаармиейЮденича. Октябрь 18. По распоряжению генералов П. Глазенапа и П. Краснова приступил кобязанностям редакторагазеты «Приневскийкрай». Октябрь 19. ВышелпервыйномергазетыподредакциейКуприна. Октябрь 26. РазгромармииЮденичау Пулковских высотпод Петроградом. Ноябрь 1. Куприн, покинувГатчину, прибылвЯмбург (Кингисепп). Ноябрь 3. ЮденичбезбояоставилгородГатчину. Ноябрь 9. Из Ямбурга (Кингисеппа) пишет Г. Л. Кирдецову о своем согласии сотрудничать в ревельской газете «Русская жизнь» (до 18 сентября — «СвободнаяРоссия»). Ноябрь 16. «Известия ВЦИК» (№ 257) поместили заметку Д. Бедного «История одной беспартийной газеты» — о газете «Земля» и о редактировании Куприным газеты «Приневскийкрай». (*304) Ноябрь, середина. ИзЯмбургапереехалвРевель (Таллин). Ноябрь 16. Встретился с юристом В. Л. Горном — государственным контролеромвСеверо-западномправительстве. Ноябрь 18. ВРевелевстретилсясС. Г. ЛианозовымиМ. С. Маргулиесом.
Ноябрь 19. Из дневника М. С. Маргулиеса: «Куприн рассказывает, что его усилиями был предупрежден в Гатчине еврейский погром, который собирались учинитьбелые». Ноябрь 22. ПолучилвРевелевременныйпаспорт. Ноябрь 24. Статья «Памятнаякнижка» (№ 221). Ноябрь. В ревельской газете «Русская жизнь» (№ 54) напечатал некролог «Памяти Л. Андреева». Ноябрь, конец — начало декабря. Из Ревеля прибыл с семьей в Гельсингфорс (Финляндия). Декабрь 8. Статьей «Памятная книжка» положено начало сотрудничества в гельсингфорскойгазете «Новаярусскаяжизнь» (№3). Декабрь 9. Статья «Белоесголубым» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№ 4). Декабрь 10. Очередная статья из цикла «Памятная книжка» в газете «Новая русскаяжизнь» (№ 5).
1920 Январь — июнь. Живет в Гельсингфорсе, сотрудничает в газете «Новая русская жизнь». Январь 1. Пишет И. Репину в Куоккала: «Меня застала волна наступления С<еверо> З<ападной> Армии в Гатчине, вместе с нею я откатился и до Ревеля. Теперьживу в Helsinki итакскучаюпоРоссии, чтоисказатьнеумею». Январь 14. Статья «Пролетарская поэзия» в газете «Новая русская жизнь» (№ 9), заподписью: Али-Хан. Январь 15. Рассказ «Лимонная корка (Из прошлого)» в газете «Новая русская жизнь» (№ 10). Январь 19. ПолучилответноеписьмоИ. Репина. Январь 22. Статья «Христоборцы» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№ 16). Январь 24. Статья «Королевские штаны» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№ 18). Январь 28. Статья «Слово — закон» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№ 21). Февраль 7. Сценки-диалоги «Тыловые разговоры» в газете «Новая русская жизнь» (№ 30), заподписью: Али-Хан. Февраль 19. Стихотворение «Весна» в газете «Новая русская жизнь» (№ 40), за подписью: Али-Хан. Февраль 20. Стихотворение «Раб рабов» в газете «Новая русская жизнь» (№ 41), заподписью: Али-Хан. Февраль 21. Заметка «ЗиновийПешков» (№ 42).
Февраль 22. Стихотворение «Закат (И. И. Максимову)» в газете «Новая русская жизнь», (№ 43), заподписью: Али-Хан. Февраль 29. Пишет И. Репину: «Две недели подряд я хлопотал о визе в Куоккалу. Хотелось, доколик, поехатьповидатьсясВами, хотябынаденек». Март 3. И. Репин приглашает Куприна к себе в гости: «Приезжайте, приезжайте, милый, дорогой, светлый. <...> АкакваслюбилЛевТолстой...» (*305) Март 4. Статья «КапитаныТушины» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№ 52). Март 6. Шутка в диалогах «Через десять лет (Сильно-драматическая пьеса в одномдействии)» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№ 54), заподписью: Али-Хан. Март 9. Статья «Круговорот» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№56). Март 12. Статья «Бескровная» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№59). Март 13. Рассказ «Сила слова (устный рассказ В. В. Д., ныне покойного)» в газете «Новаярусскаяжизнь» (№ 60). Март 14. Окончание рассказа «Сила слова» в газете «Новая русская жизнь» (№ 61). Март 16. Стихотворение «Вечно (из Кардуччи)»в газете «Новая русская жизнь» (№ 62). Март 28. Стихотворение «Аэроплан» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№ 72). Март 31. Рассказ «Сказка» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№74). Апрель, начало. Хлопочетополучениидокументовнавыезди» Финляндии. Апрель 15. Рассказ «Пегие лошади. Апокриф (А. В. Карташову)» в газете «Новая русскаяжизнь» (№ 82). В Особом комитете по делам русских в Финляндии получил годичный паспорт с правомнасвободныйпроездзаграницу. Апрель 16. Статья «Самогуб» вгазете «Новаярусскаяжизнь» (№ 83). Июнь 9. Получил новый финский паспорт, взамен прежнего, срок которого истек 1 июня. Июнь 15. Стихотворение «В. Н. Филатову» в газете «Новая русская жизнь» (№ 125).
Июнь 26. СсемьейнапароходеотплываетизГельсингфорса. Июнь 29. ПрибылвКопенгаген. Июль 4. СемьяКупринаприбылавПариж. Июль 8. О приезде писателя в Париж сообщает газета «Последние новости» (№ 62).
Июль 22. В паспорте Куприна поставлена печать Российского-генерального консульства вПариже. Июль 24. Обозрение «ВнутриРоссии» впарижскойгазете «Общеедело» (№ 80). Сентябрь 7(26 августа). А. И. Купринуисполнилось 50 лет. Октябрь 1—15. Измененная редакция рассказа «Козлиная жизнь» в журнале «ЗеленаяПалочка» (№ 1). Октябрь 24. Статья «Двапутешественника» вгазете «Общеедело» (№ 101). Октябрь. Издательство «Библион» (Гельсингфорс) выпустило книгу Куприна «ЗвездаСоломона». Ноябрь 7. Газета «Общее дело» (№ 115) поместила ответы А. Куприна, И. Бунина, А. Толстого, Д. Мережковского и др. на вопросы редакционной анкеты «В чем сила большевизма?» (в связи с трехлетием Октябрьской социалистическойреволюции). Декабрь 12. Статья «Мир — дурак» вгазете «Общеедело» (№ 150). Декабрь 22. Статья «Опреемственности» вгазете «Общеедело» (№160).
(*306)
1921
Январь 5. Парижские «Последние новости» (№ 217) сообщают о выступлении Куприна на литературно-музыкальном вечере с чтением роли повара в комедии Л. Толстого «Плоды просвещения» (анонсировано в газете «Общее дело», № 170). Январь 1—15. Новый вариант рассказа «Сапсан» в журнале «Зеленая Палочка» (№ 1). Январь 20. Газета «Воля России» (№ 107) печатает список книг, присланных на отзыв; среди них: Куприн А. И. Рассказы для детей. Библиотека «Зеленой Палочки», изд-во «Север», Париж, 1921, 227 стр. Январь 22. Статья «Ближексердцу» вгазете «Общеедело» (№ 191). Январь 31. Статья-воспоминание «Памятная книжка» в газете «Общее дело» (№ 200). Февраль 7. Статья «И враги человеку домашние его» в газете «Общее дело» (№ 207). Февраль 10. Статья «Максим Горький» в газете «Общее дело» (№ 210). Газета «Воля России» (№ 125) сообщает о выходе из печати книги Куприн А. Суламифь, изд-во «Русскаяземля», Париж, 1921, 303 стр. Февраль 12. В газете «Воля России» (№ 127) объявлено о выходе книги: Куприн
А. И. Прапорщик армейский и другие рассказы. «Славянское издательство», Прага. Февраль 13. Заметка «Недочеты» вгазете «Общеедело» (№ 213). Февраль 17. Газета «Общее дело» (№ 217) поместила «Письмо в редакцию» Куприна, сообщившего о начале издания в Париже беспартийного литературно- художественного журнала «Отечество»; Куприн принял на себя редактирование этогожурнала. Февраль 21. Статья-воспоминания «Ленин (Моментальная фотография)» в газете «Общеедело» (№ 221). Март, начало. Рассказ «Песик—Черный Носик» вжурнале «Отечество» (№ 1). Апрель 4. Памфлет «Публичный торг (Историческая пьеса в 2-х действиях)» в газете «Общеедело» (№ 263). Апрель 11. Статья «Какаястыдливость!» вгазете «Общеедело» (№270). Май 2. Статья «Нансеновскиепетухи» вгазете «Общеедело» (№290). Май 9. Газета «Общее дело» (№ 297) напечатала в отделе библиографии рецензии-заметки Куприна: «Северные огни», «Саша Черный. Детский остров», «Петр Александров. Сны», «П. Н. Краснов. От Двухглавого орла к Красному знамени». Май 11. Произнес вступительное слово на вечере писателя Г. Д. Гребенщикова в Париже. Май 16. Статья «Разныевзгляды» вгазете «Общеедело» (№ 304). Май 23. Статья «Пестрота» вгазете «Общеедело» (№ 311). Май 26. Газета «Воля России» (№ 212) сообщает о выходе книги: Куприн А. Гамбринусидругиерассказы, изд-во «Русскаяземля», Париж, 1921, 334 стр. Июнь 10. СостоялсятворческийвечерКупринавПариже. Июнь 27. ПишетИ. С. Соколову-Микитову: «ЯоченьценюВаш (*307) писательский дар за яркую изобразительность, истинное знание народной жизни». Июль 2. Очерк-статья Куприна «Русские в Париже» в газете «Новая русская жизнь» (№ 147). Июль 8. Статья «Победадуха» вгазете «Общеедело» (№ 357). Июль 10. Газета «Общее дело» (№ 359) поместила письмо Куприна, заявившего, что после выхода № 4 журнала «Отечество» он снимает с себя обязанности редактораэтогожурнала.
Июль 11. Статья «Страшныйсуд» вгазете «Общеедело» (№ 360). Июль 25. Статья «Бисерное колечко» (рецензия на книгу рассказов Н. А. Тэффи «Тихаязаводь») вгазете «Общеедело» (№373). Август 22. Статья «Холощеныедуши» впражскойгазете «Огни» (№ 3). Август 29. Статья «Часовщик» вгазете «Общеедело» (№ 408). Сентябрь 11. Статья «ДокторШатуновскнй» вгазете «Общеедело» (№ 421). Сентябрь 18. Статья «Орочены» вгазете «Общеедело» (№ 428). Сентябрь 30. Статья «Гуслицкаяфабрика» вгазете «Общеедело» (№440). Октябрь 10. Статья о Н. Гумилеве «Крылатая душа» в газете «Общее дело» (№ 450).
Ноябрь 6. На детском утреннике в Париже выступил с воспоминаниями о Л. Толстом. Ноябрь 7. Статья «Редкийдокумент» вгазете «Общеедело» (№477). Ноябрь 8. Участвует в литературном вечере по случаю столетия со дня рождения Ф. М. Достоевского. Декабрь 11. Избран в правление парижского Союза русских литераторов и журналистов. Декабрь 31. Выступилнановогоднемвечере взале «Бетховен» вПариже.
1922
Январь 1. Перепечатка стихотворения «Вечно» («Ты смешон с седыми волосами...») вгазете «Общеедело» (№ 531). Январь 4. Ревельская газета «Последние известия» (№ 3) поместила высказыванияКуприна оЧехове. Январь 11. Статья «Ландрю» вгазете «Общеедело» (№ 537). Март 1. Присутствует на репетиции пьесы А. Толстого «Любовь — книга золотая». Март 8. Присутствует на спектакле по пьесе А. Толстого «Любовь — книга золотая». Март, середина. Написалрецензию «Ароматпремьеры» на спектакльпопьесеА. Толстого «Любовь — книгазолотая». Апрель 6. Газета «Последние новости» (№ 608) сообщает о состоявшемся в ПарижетворческомвечереКуприна. Апрель 7. Статья-некролог «В. Д. Набоков» вгазете «Общеедело» (№ 563). Лето. Написансценарий «Рахиль» позаказу режиссера Туржанского. Октябрь—ноябрь. Из письма к дочери, Лидии Александровне: «Ничего я не
написалзаэтитригода, кромегазетных статей, которымгрошцена». Ноябрь 7. Из Парижа пишет своей дочери, Лидии Александровне: «Дела мои по- прежнему невеселят. Продалвпрошломгодудвекни- (*308)
гинафранцузском языке («Жидкоесолнце» и «Гранатовыйбраслет»)». Ноябрь 24 (11). Присутствует в качестве шафера на свадьбе И. А. Бунина и В. Н. Муромцевой.
1923
Февраль 18. Авторскаядатаподтекстом рассказа «Кисмет». Февраль 26. Рассказ «Кисмет» (впоследствии — «Судьба») в парижском еженедельнике «Звено» (№ 4). Апрель. Рассказ «Золотойпетух» вберлинском литературномальманахе «Грани» (кн. 2). Июнь 2. Запись афоризма: «Искусство — это то, ради чего стоит жить. А. Куприн». Июнь 12. А. Толстой, возвратясь из-за границы, сказал о Куприне и Бунине: «Обоих этих писателей ... следовало бы вырвать из той гнилой, полной ненависти кСоветскойРоссииатмосферыивозвратитьихрусскойлитературе». Июнь. ВПариже вышлаповестьКуприна «Яма» нафранцузском языке. Лето. Рассказ «Однорукий комендант (Изсемейнойбыли)» в сборнике «Окно», кн. 1, Париж. Ноябрь 2. Авторскаядатаподтекстом «Жокейилошадь». Декабрь. ИзданакнигаКуприна «Детскиерассказы» впереводе нафранцузскийязык. В течение года. Вышла книга: А. Куприн. Воробьиный царь. Сказка, изд-во «Грани», Берлин, 23 стр.
1924
Февраль. Из Парижа пишет М. К. Куприной-Иорданской: «Боль и тоска по родине не проходят, не притерпливаются, а все гуще и глубже. (...) Пять лет в изгнании. Пятьлет!» Ноябрь 23. ВМосквеумерлаперваядочьКуприна, ЛидияАлександровна. Декабрь 3. Тридцатипятилетие литературной деятельности Куприна (1889— 1924).
1925
Январь 1. Очерк «Париж и Москва» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№
10). Февраль 1. М. Горький пишет М. Пришвину: «Куприн недавно отпраздновал — оченьскромно — 35-летнийюбилей». Март 29. Статья «Аверченкои „Сатирикон"» врижскойгазете «Сегодня» (№ 72). Май 21, 22, 23. ПрисутствуетнамеждународномконгрессеписателейвПариже. Август, начало. Уехалвг. Ош (югФранции), поселилсявпансионе. Август 15. В журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 22) перепечатан рассказ «Груня». Август 19. Из Оша пишет жене: «Здесь хорошо!.. Живется так себе. Местность таксебе». Август 21. Посылает из Оша жене в Париж рукопись рассказа «Ю-ю» для переписывания; обещаетвыслатьегопродолжение. Август. Написан рассказ «Синяя звезда» (другое название — «Принцесса- дурнушка. Легенда»). (*309) Август 28. Пишет жене из Оша: «Завтра вышлю тебе рассказы «Розовые жемчужины». Это, помнишь, любильный рассказ про лицеиста Лелюкина и про Александра III. Яписалнарочнопосуше». Август 31. В Оше присутствует на представлений оперетки Доницетти «Фаворитка». Сентябрь 3. ПрибылвБайону. Сентябрь 6. Присутствуетнабоебыков. Сентябрь 7. ИзБайонывернулсявОш. Сентябрь 8. Пишет жене в Париж: «Вчера, в понедельник 7-го, приехал из 4- дневного курсирования. Был в горах, у океана (в Биаррице), на бое быков в Байоне...» Сентябрь 9. Работаетнадрассказом «Бой быков» (или «Пунцовая кровь»), пишет жене: «Больносюжетмнемил». Сентябрь, конец. ВернулсявПариж. Декабрь. Авторскаядатаподрассказом «Пунцоваякровь».
1926
Январь 6. Ленинградская «Красная газета» (№ 4) в заметке «Куприн в Париже» приводит слова писателя: «Чем талантливее человек, тем труднее ему без России. Очемписать? Ненастоящаяздесьжизнь. Нельзянамписатьздесь». Январь. Начата публикация рассказа «Пунцовая кровь» в рижском журнале
«Перезвоны» (№ 12). Февраль. Окончаниерассказа «Пунцоваякровь» вжурнале «Перезвоны» (№ 13). Март 6. Очерк о А. А. Дурове «Анатолий II» в еженедельнике «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 10). Март. В доме Куприных (на Rue Fondary, 36) открыта переплетная мастерская и русскаябиблиотека. Апрель 3. Куприн избран председателем жюри литературного конкурса на лучший рассказ из эмигрантской жизни (объявлен редакцией журнала «ИллюстрированнаяРоссия»). Июнь 1. Объявление в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 22) о переплетной Куприных: «Русская переплетная мастерская открыта с 9 утра до 6 вечера. Зазаказамиприсылаютнадом, собразцами». Август 6. Из Парижа пишет И. Репину в Куоккала: «Эмигрантская жизнь вконец изжеваламеня, аотдаленностьотродиныприплюснуламойдухкземле ...» Октябрь. И. С. Шмелев подарил свою книгу «Солнце мертвых» с надписью: «Дорогому Александру Ивановичу Куприну — с искренним дружеским приветом и радостною признательностью за все чудесно-прекрасное творческое, что дали, даетеибудетедарить». Декабрь 20. Пишет И. М. Заикину: «Живем скучно и скудно <...> И Елизавета извелась. Взяла на себя непосильный труд, открыла переплетную мастерскую и библиотеку. Но ... делопришлосьликвидироватьсубытком».
1927
Январь 1. Открытое новогоднее письмо Куприна «Домой», адресованное редактору журнала «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 1). Январь 4. Авторскаядатаподтекстомрассказа «Пуделиныйязык». Январь 7. Рассказ «Пуделиный язык» вгазете «Возрождение» (№584). (*310) Январь 15. Пишет И. Репину, поздравляет с Новым годом, приглашает приехать вПариж. Январь 29. Повторно опубликовал рассказ «Папаша (Рассказ бывшего действительного статского советника)» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 5). Январь. В недатированном письме к И. Репину говорит о тоске по родине: «И как хочется настоящего снега, русского снега — плотного, розоватого, голубоватого, которыйпоночамфосфорисцирует, пахнетмощнымозоном...»
Январь—февраль. Вышла книга: Куприн А. Новые повести и рассказы, изд-во товариществаН. П. Карбасникова, Париж, 1927. февраль 26. Статья-некролог «В. Д. Кузьмин-Караваев» в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 9). Апрель 8. Председательствует на юбилейном обеде по случаю выпуска сотого номеражурнала «ИллюстрированнаяРоссия». Апрель 16. В «ИллюстрированнойРоссии» (№ 16) объявлено: «Библиотека А. И. Куприна. Все новинки. Открыта ежедневно от 10—12 и от 5— 8 часоввечера». Апрель 24. Рассказ «Звериныйурок» вгазете «Возрождение» (№ 691). Май 27. На вечере писателя Н. Рощина выступил с чтением рассказа «Золотой петух». Июнь 10. В зале Русского клуба в Париже состоялся вечер Куприна, на котором былпрочитанрассказ «Пегиелошади». Июль 16. Рассказ «Кислород» вжурнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 29). Лето. Написал предисловие к книге: Перский С. М. Швейцарские легенды, Париж, 1927. Август 6. Рассказ «Большой Фонтан» (прежде — «Белая акация») в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 32). Август 8. ВписьмекИ. Репину резкоосуждаетмодернизмвживописи. Август 21, 23. Рассказ «Дочь великого Барнума» в газете «Возрождение» (№ 810, 812). Сентябрь 24. Рассказ «Заклятие» (в прежней редакции — «Тараканья щель») в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 39). Сентябрь 29. В газете «Возрождение» (№ 849) перепечатан рассказ «Сашка и Яшка». Октябрь 14. Очерк «Пер-ля-Сериз» (из цикла «Париж домашний») в газете «Возрождение» (№ 864). Октябрь 30. Очерк «Последние могиканы» (из цикла «Париж домашний») в газете «Возрождение» (№ 880). Ноябрь 13. Очерк «Невинные радости» (из цикла «Париж домашний») в газете «Возрождение» (№ 894). Ноябрь 22. Очерк «Кабачки» (из цикла «Париж домашний») в газете «Возрождение» (№ 903). Декабрь 13. Очерк «Призраки прошлого» (из цикла «Париж домашний») в газете
«Возрождение» (№ 924). Декабрь 24. Рассказ «Последний буржуй» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 52).
1928 Январь 1. В «Иллюстрированной России» (№ 1) — новогоднее пожелание Куприна: «Желаю всем моим товарищам по изгнанию: побольше веры в Россию и поменьше доверия к ее лживым врагам (...). того же я желаю и всему культурномумиру». (*311) Январь 13. В пантомиме-шутке Н. А. Тэффи «Чудовищная мамка, или Неожиданный Конь» Куприн сыграл роль Коня; среди других участников спектакля — Б. Зайцев, Н. Рощин, М. Осоргин, А. Ладинский, В. Сперанский, Б. Лазаревский, И. Сургучев, Н. Берберова, В. Горянский, Дон-Аминадо, В. Ладыженский, С. иА. Яблоновские. Январь 14. Роман «Юнкера» (глава «Дрозд») вгазете «Возрождение» (№ 956). Февраль 18. Очерк «Илья Бырдин» (из цикла «Рыжие, гнедые, серые, вороные...») вжурнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 8). Февраль 19. Роман «Юнкера» (глава «ФотогенПавлыч») вгазете «Возрождение» (№ 992). Апрель 8. Роман «Юнкера» (глава «Полонез») вгазете «Возрождение» (№ 1041). Апрель 15. Рассказ «Инна» вгазете «Возрождение» (№ 1048). Май 6. Роман «Юнкера» (глава «Вальс») вгазете «Возрождение» (№ 1069). Май 12. Очерк «Великий размах» (из цикла «Рыжие, гнедые, серые, вороные...») вжурнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 20). Июнь 12. ПриехалвБурбон-Лансу длялеченияминеральнымиводами. Июнь 17. Из Ланей пишет жене: «Я уже начинаю сомневаться. После первой ванны чувствовал себя еще более расслабленным ... Попробую еще раза два-три и брошу». Июнь, после 17. В недатированном письме к жене: «Переписал последнюю главу «Жанеты». Надняхвышлютебе «Рыжих, гнедых, серых, вороных...» Август 11. Очерк «Могучий» (из цикла «Рыжие, гнедые, серые, вороные...») в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 33). Август 12. Роман «Юнкера» (глава «Ссора») вгазете «Возрождение» (№ 1167). Август 19. Роман «Юнкера» (глава «Письмо любовное») в газете «Возрождение» (№ 1174). Август 26. Роман «Юнкера» (глава «Торжество») в газете «Возрождение» (№
1181). Лето. В Риге, в издательстве «Литература», вышла книга: Куприн А. И. Купол св. Исаакия Далматского (с предисловием П. Пильского). В том же издательстве выпущенроманП. Хрущева «Тайнаикровь» спредисловием А. И. Куприна. Сентябрь 2. Рассказ «Тень императора» (впоследствии — «Тень Наполеона») в газете «Возрождение» (№ 1188). Сентябрь 9. Заметка «Толстой» вгазете «Возрождение» (№ 1195). Сентябрь 25. Прибыл в Белград для участия в съезде русских писателей и журналистов. Сентябрь 30. Миниатюры «Черепаха», «Шторм», «Философ» (из цикла «Рассказывкаплях») вгазете «Возрождение» (№ 1216). Октябрь 6. ВыехализБелградавПариж. Октябрь 15. Очерк «Белград» (из цикла «Югославия») в газете «Возрождение» (№ 1231). Октябрь 21. Очерк «Народная память» (из цикла «Югославия») в газете «Возрождение» (№ 1237). Октябрь 25. Рецензия на книгу А. Черного «Несерьезные рассказы» в газете «Возрождение» (№ 1241). Октябрь 31. Очерк «Софка» (впоследствии — «Старые песни»), вошедший в цикл «Югославия», помещенвгазете «Возрождение» (№ 1247). (*311) Ноябрь 18. Миниатюра «Четыре рычага» (из цикла «Рассказы в каплях») в газете «Возрождение» (№ 1265). Ноябрь 30. Вгазете «Возрождение» (№ 1277) напечатана первая половинаочерка «Герцоговинец» (изцикла «Югославия»). Декабрь 1. «Иллюстрированная Россия» (№ 49) поместила рассказ «Веселые дни» — слегка измененный и сокращенный отрывок из книги очерков Куприна «Лазурные берега» (глава XI — «Ниццапляшет»). Декабрь 16. Окончено печатание очерка «Герцеговинец» (из. цикла «Югославия») вгазете «Возрождение» (№ 1293). Конец года. Рассказ «Завирайка» в парижском альманахе для юношества «Русскаяземля». Из недатированного письма к И. А. Левинсону: «Ах, если бы Вы знали, какой это тяжкий труд, какое унижение, какая горечь писать ради насущного хлеба, ради парыштанов, пачкипапирос. Итаккаждыйдень, почтиуже 35 лет».
Декабрь 31. Рассказ «Авианетка» в новогоднем выпуске журнала «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 1 за 1929 год). В течение года. В Париже вышла книга Куприна «Храбрые беглецы. Рассказы дляюныхчитателей».
1929 Январь 1. Рассказ «Геро, Леандрипастух» вгазете «Возрождение» (№ 1309). Январь 14. Миниатюра «Елка в капельке» (из цикла «Рассказы в каплях») в газете «Возрождение» (№ 1322). Январь 26. Вошел в состав жюри фотоконкурса «Дети в эмиграции», объявленногоредакцией «ИллюстрированнойРоссии» (№ 5). Февраль 12. Повесть «Колесо времени» (глава «Гренадин») в газете «Возрождение» (№ 1351). Февраль 17. Повесть «Колесо времени» (глава «Дурные мысли») в газете «Возрождение» (№ 1356). Февраль, середина. В письме к И. А. Левинсону рассказывает о тяжести творческого труда в условиях неустроенного эмигрантского. быта: «...я в день не успеваю написать и трети того, что мне в обрез необходимо для жизни (...) Руки делаютсясвинцовыми, иперовыпадаетизрук». Февраль 23. Повесть «Колесо времени» (глава «Суперкарго») в газете «Возрождение» (№ 1362). Март 3. Повесть «Колесо времени» (главы «Мишика» и «Мария») в газете «Возрождение» (№ 1370). Март 31. Рассказ «ОльгаСур» вгазете «Возрождение» (№ 1398). Апрель 7. Рассказ «Легчевоздуха» вгазете «Возрождение» (№ 1405). Апрель 21. Рассказ «Четыренищих» (впоследствии — «Четверо нищих») вгазете «Возрождение» (№ 1419). Апрель 28. Повесть «Колесо времени» (глава «Колья») в газете «Возрождение» (№ 1426). Май 4. Рассказ «Ночь на Благовещенье» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 19). Май 5. Рассказ «Домик» вгазете «Возрождение» (№ 1433). Май 25. Рецензия на книгу М. Л. Гольдштейна «Статьи и речи» в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 22). Май 26. Повесть «Колесо времени» (глава «Трактат о любви») в газете «Возрождение» (№1454).
(*313) Май 29. Рассказ «Суррогат» (впоследствии — «Дурной каламбур») в газете «Возрождение» (№ 1457). Июнь 1. Статья «Петр и Пушкин (Очерк)» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 23). Июль 13. Статья «О Чехове» (к двадцатипятилетию со дня смерти) в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 29). Сентябрь 17. Рассказ «Типографская краска» в рижской газете «Сегодня» (№270). Сентябрь—октябрь. Отдыхает и работает на юге Прованса — «у моря, в рыбачьейхижине». Октябрь 19. Рассказ «Соловей» в еженедельнике «Иллюстрированная Россия» (№ 43). Ноябрь 3. Очерк «Слюшка» (из цикла «Мыс Гурон») в газете «Возрождение» (№ 1615). Ноябрь 10. Очерк «Южная ночь» (из цикла «Мыс Гурон») в газете «Возрождение» (№ 1622). Ноябрь 23. Рассказ «Голос Оттуда» (прежнее название — «Неизъяснимое») в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 48). Ноябрь 24. Очерк «Торнадо» (из цикла «Мыс Гурон») в газете «Возрождение» (№ 1636). Декабрь 15. Очерк «Сильные люди» (из цикла «Мыс Гурон») в газете «Возрождение» (№ 1657). В течение года. В Югославии издана книга: Куприн А. И. Елань. Рассказы, Белград, 1929, 162 стр.
1930 Январь 11. Стихотворение «Мой портрет (из Стеккетти)» в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 3). Январь 14. Рассказ «Новый год» (впоследствии — «Фердинанд») в газете «Возрождение» (№ 1687). Февраль 2. В газете «Возрождение» (№ 1706) начало статьи-очерка «Дюмаотец ». Февраль 11. Продолжение статьи-очерка «Дюма-отец» в газете «Возрождение» (№ 1715). Февраль 23. Роман «Юнкера» (глава «Отец Михаил») в газете «Возрождение»
(№ 1727). Март 9. Окончание статьи-очерка «Дюма-отец» в газете «Возрождение» (№ 1741). Март 23. Роман «Юнкера» (глава «Прощание») в газете «Возрождение» (№ 1755). Апрель 20. Рассказ «УТроице-Сергия» вгазете «Возрождение» (№ 1783). Апрель 27, 28. Роман «Юнкера» (глава «Юлия») в газете «Возрождение» (№ 1790, 1791). Май 18. Очерк «Парижинтимный» вгазете «Возрождение» (№1811). Май 25. Роман «Юнкера» (глава «Беспокойный день») в газете «Возрождение» (№ 1818). Май 31. Подписал коллективное «Воззвание русских писателей» о необходимости заботливого отношения к инвалидам войны, которые «жертвовалисобойзаРоссию». Июнь 14. Вошел в юбилейный комитет по празднованию 40-летия литературной деятельности поэта и драматурга Л. Г. Мунштейна (псевдоним — Lolo); среди членовкомитета — Тэффи, И. Бунин, М. Алданов, Б. Зайцев, А. Плещеевидр. (*314) Июнь 22. Роман «Юнкера» (глава «Фараон») вгазете «Возрождение» (№ 1846). Июль 13, 14. Роман «Юнкера» (глава «Танталовымуки») в газете «Возрождение» (№ 1867, 1868). Июль 27. Роман «Юнкера» (глава «Под знамя») в газете «Возрождение» (№ 1881). Август 12. ВписьмеженеизЛансуобещаетприслатьрассказ «Светочцарства». Август 24, 25, 26. Рассказ «Светоч царства» в газете «Возрождение» (№ 1909, 1910, 1911). Сентябрь 7. Очерк «Люди-птицы» вгазете «Возрождение» (№ 1923). Сентябрь 7. Купринуисполнилось 60 лет. Сентябрь 10. В письме к И. М. Заикину рассказывает: «Пишу я теперь мало, и даетсямнеработадалеконеспрежнейлегкостью». Сентябрь 28. Роман «Юнкера» (глава «Господин писатель») в газете «Возрождение» (№ 1944). Октябрь 12. В газете «Новая заря» (№ 280) — подборка статен «Сорок лет литературной деятельности А. И. Куприна» (авторы — Н. Рощин, И. Лукаш, СашаЧерный, И. Покровский).
Октябрь 12, 13. Роман «Юнкера» (окончание главы «Господин писатель») в газете «Возрождение» (№ 1958, 1959). Декабрь 25. Рассказ «ПлемяУсть» вгазете «Возрождение» (№ 2059). Втечениегода. ВБелградеизданакнига: КупринА. И. Колесовремени.
1931
Январь 1. «Иллюстрированная Россия» (№ 1) напечатала ответы на новогоднюю анкету «Когда мы вернемся в Россию?». Куприн ответил: «Чем скорее, тем лучше». февраль 22, 23. Рассказ «Потерянное сердце» в газете «Возрождение» (№ 2091, 2092). Март 22. Роман «Юнкера» (глава «Свойдом») вгазете «Возрождение» (№2119). Апрель 12, 13. «Рассказ о рыбке „расскасс"» в газете «Возрождение» (№ 2140, 2141). Май 14. Рецензия на книгу воспоминаний А. Плещеева «Что вспомнилось (За 50 лет)» вгазете «Возрождение» (№ 2172). Июль 11. С этого числа Куприн официально вступил в должность редактора еженедельника «ИллюстрированнаяРоссия». Июль 12. Присутствуетнаоткрытиипамятника д'Артаньяну вг. Ош. Июль 18. Вышел № 30 (323) еженедельника «Иллюстрированная Россия» с обозначением: «РедакторА. И. Куприн». Август 1. Заметка Куприна «Четвертый мушкетер. К открытию памятника герою «Трех мушкетеров» Дюма д'Артаньяну на его родине, в городе Ош» в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 32). Август 8. Рассказ «М.—Л. Интимный дар императора» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 33). В том же номере еженедельника — заметка «Старыйшут», заподписью: Али-Хан. Август 22. Очерк «Король-демократ и герой» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 35). Сентябрь 5. Рассказ «Барри» вжурнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 37). (*315) Сентябрь 6. Роман «Юнкера» (глава «Дружки») в газете «Возрождение» (№ 2287). Сентябрь 26. Очерк-воспоминания «Илья Репин (к годовщине дня смерти)» в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 40). Октябрь 10. Очерк «Московский пожар. Быль» в журнале «Иллюстрированная
Россия» (№ 42), заподписью: Ал. К-рин. Ноябрь 7. Очерк «Бой-скауты» вжурнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 46). Ноябрь 14. Статья «Евгений Александрович Зноско-Боровский (по случаю 25- летия юбилея)» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 47). В том же номере
— заметка «Северозападники», заподписью: Ал. К-рин. Ноябрь 15. Рассказ «Ночьвлесу» вгазете «Возрождение» (№ 2357). Декабрь 5. Заметки о языке «Больные слова» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 50). Декабрь 12. Перепечатан рассказ «Чудесный доктор» в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 51). Декабрь 19. Заметки «Больные слова» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 52). Декабрь 25. Рассказ «Бубен неуемный (рассказ старого беженца)» в рождественском номере «Иллюстрированной России» (№ 346). В том же номере — объявление о предстоящей в 1932 году публикации в журнале «Современные записки» романа «Жанета — принцессачетырехулиц». 1932 Январь 11, 13. Рассказ «Система» вгазете «Возрождение» (№ 2404, 2406). Январь 30. Рассказ «Наташа» вжурнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 5). Январь—начало февраля. Из письма к И. А. Левинсону: «Я все болел в последнее время, а когда пишу, то через час устаю, как продольный пильщик, душойителом». Февраль 6. Окончание рассказа «Наташа» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 6). Март 19. Заметки о языке «Больные слова» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 12). Апрель 30. Рассказ «Резеда» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 18). В томженомерееженедельника — заметка «Балаганы», заподписью: Ал. К-рин. Май 1, 2. Рассказ «Гемма» вгазете «Возрождение» (№ 2525, 2526). Май 14. «Иллюстрированная Россия» (№ 20) воспроизвела текст письма эмигранта П. ГоргуловакКуприну. Май 22. Рассказ «Удод» вгазете «Возрождение» (№ 2546). Июнь 4. Статья «Петр и Пушкин» в журнале «Иллюстрированная Россия» (№ 23). Июнь 23. Начиная с этого числа еженедельник «Иллюстрированная Россия» (№
(*316) «Современныезаписки» (№ 50) печатаютсяпервые главыромана «Жанета». Ноябрь 12. Куприн печатает в «Иллюстрированной России» (№ 46) объявление- призыв оказать денежную поддержку «известной антитуберкулезной санатории в местечке Шелль, подПарижем...». Декабрь 10. Заметка-некролог «С. Н. иМ. Л. Гольдштейн» в журнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 50).
1933 Январь 1. Пишет И. А. Левинсону, посылает ему свое фото: «Карточку прилагаю. Нанейизображенветхийстарик. Увы! Ятеперьещестарше». Январь 7, 9. Рассказ «Бредень» вгазете «Возрождение» (№ 2776, 2778). Февраль 25. Открытое коллективное письмо — «Призыв русских писателей» — о русской студенческой молодежи, нуждающейся в денежных средствах для получения высшего и среднего образования; среди подписавших — А. Куприн, И. Бунин, К. Бальмонт, М. Алданов, Б. Зайцев, И. Шмелев, З. Гиппиус, Д. Мережковский, А. Ремизовидр. Май 24. Статья «Незабудьте!» вгазете «Возрождение» (№2913). Июль 9. Рассказ «Вальдшнепы» вгазете «Возрождение» (№ 2959). Сентябрь 3. Рассказ «Блондель» вгазете «Возрождение» (№3015). Ноябрь 19, 20. Рассказ «Ночнаяфиалка» вгазете «Возрождение» (№3092,3093). Декабрь 10, 11. Рассказ «Царев гость из Наровчата» в газете «Возрождение» (№ 3113, 3114). В течение года. Окончена публикация романа «Жанета» в журнале «Современныезаписки» (№ 53).
1934 Март 4, 6. Рассказ «Последние рыцари» (первоначально — «Драгунская молитва») вгазете «Возрождение» (№ 3196, 3198). Март 12. Письмо-протест белых эмигрантов в редакцию «Возрождения» против опубликованияКуприным рассказа «Последниерыцари». Апрель 5. Рассказ «Ральф» впарижском журнале «Иллюстрированная жизнь» (№ 4).
Май 6. Рассказ «Светлана» вгазете «Возрождение» (№ 3259). Июль 5. Рассказ «Светлана» вжурнале «ИллюстрированнаяРоссия» (№ 4). Июль 12. В журнале «Иллюстрированная жизнь» (№ 18) опубликованы высказывания Куприна о Чехове, являющиеся ответом па предложенную редакцией анкету «Наши писатели о Чехове». Среди других авторов — Б. Зайцев, М. Алданов, А. Ремизов, И. Шмелев, М. Осоргин, Дон-Аминадо, Н. Тэффи. Июль 20. В квартире Куприных по ул. Эдмона Роже открыта Русская библиотека. Август 4. Корреспондент рижского еженедельника «Для вас» (№ 32) сообщил из Парижа: «Куприн, гордостьрусскойлитературы, перебивается схлебанаквас...» Август. Из письма к И. А. Левинсону: «У жены небольшая биб-(*317)лиотека, на малыедоходыскотороймыиживем кое-как. Пишу ямалоиструдом». Август 30. В газете «Возрождение» помещено объявление о выходе новой книги: КупринА. И. Жанета, Париж, изд-во «Возрождение».
1935—1936 Работа над рассказом «Теодолит» (с подзаголовком «Рассказ из воспоминаний пегогочеловека»); осталсянеоконченным.
1937 Январь 1. Рассказ «Судьба» (ранее — «Кисмет») перепечатан в рижской газете «Сегодня» (№ 1). Май 29. А. И. Куприн и его жена Елизавета Морицевна выехали из Парижа в СССР. Май 31. А. И. Куприн с женой прибыли в Советский Союз; остановились в гостинице «Метрополь» вМоскве. Июнь 1. Е. М. Куприна пишет дочери Ксении в Париж: «До сих пор не может опомнитьсяотчуда — вчерабылвПариже, сегоднявМоскве! Каквсказке». Июнь 3. ИзПарижа дочьсообщает: «Эмиграциявылиланавасмногочернил...» Июнь 4. ПереехалвдомотдыхавГолицыне, подМосквой. Июнь 5. Е. М. Куприна пишет дочерни Ксении: «Вот мы и на даче <...> у нас 4 комнаты, пищу приносятизДоматворчестваписателей...» «Литературная газета» (№ 30) излагает беседу своего корреспондента с Куприным: «Я преисполнен горячего желания дать стране новые книги, войти с нимивкругписательскойсемьиСоветскогоСоюза». Июнь 10. Дочь сообщает из Парижа об отношении русской эмиграции к возвращению писателя в СССР: «Некоторые завидуют, другие плачут, а третьи
говорятгадости». Июнь 11. Из письма Е. М. Куприной к дочери: «Мы живем в деревне, тишина и благодать — едимиспим, спимиедим — дажестыднотакжить...» Июнь 18. В газете «Известия» (№ 142) напечатаны «Отрывки из воспоминаний» Куприна. «Клочки воспоминаний» писателя помещены в саратовской газете «Коммунист» (№ 138). Июнь, середина. В Москве вышли «Избранные произведения» Куприна в двух томах. Июнь 19. Встреча ибеседасА. Н. Толстым. Июнь 20. Из письма Е. М. Куприной к дочери в Париж: «А у папы какое милое и спокойноелицо! <...> Вчера былу насАлексеиНиколаевичТолстой...» Июнь 25. ИзГолицынаКуприныпереехаливМоскву. Июль 5. Е. М. Куприна пишет из Москвы в Париж: «Вчера был консилиум <...> решили, чтоу папымногиеявлениянанервнойпочве<...>» Июль — началоноября. Живет вГолицыне. Сентябрь 14. Из письма Е. М. Куприной: «Александр Иванович меня все упрашиваетпоехатьвГатчину». Октябрь 11. «Комсомольская правда» (№ 235) публикует статью Куприна «Москвародная». Октябрь 25. Подписандоговорскиностудией «Мосфильм» об (*318)
экранизации рассказов «Штабс-капитан Рыбников» и «Гамбринус» (сценарий Л. Славина). Ноябрь 7. Присутствует на военном параде Красной Армии на Красной площади в честьдвадцатилетия Октября. Ноябрь 11. Из письма Е. М. Куприной: «Союз писателей все меры принимает, чтобыу наскакможноскореебылаквартиралибовМоскве, либовЛенинграде». Ноябрь 25. Подписалсяназаемобороны (1000 руб.). Декабрь 10. Рассказ «ТеньНаполеона» перепечатанвжурнале «Огонек» (№ 34). Декабрь, середина. Уезжает с женой в Ленинград; поселился на Лесном проспекте, 61, кв. 212.
1938 Январь 3. Из высказываний Куприна в беседе с женою: «Благодарю тебя за все: я иумнымбыл, яиглупым был, икапризным был,— тывсетерпела <...>. У меня нет времени, чтобынаписатьсочинение, откоторогопубликаахнулабы». Январь. Обострениеболезнипищевода. Январь 21. Е. М. Куприна пишет дочери в Париж: «Папа хворал, был в больнице, не хотела тебя огорчать. Теперь он дома, поправляется <...>. У нас прекрасная квартира, 4 комнаты, ванная, кухня, центральноеотопление, телефон». Февраль. Е. М. Куприна пишет М. К. Куприной-Иорданской: «Саше стало немножколучше, хотяонещевкровати». Март 20. В рижском еженедельнике «Для вас» (№ 12) помещена корреспонденция Мата Д'Ора «Парижские огни» об обстоятельствах отъезда Куприна и Билибина в Москву. Апрель. Рассказ «Ю-ю» впереработанном видепомещенвжурнал «Костер» (№ 4). Июнь 2. Из письма Е. М. Куприной к дочери: «На этих днях едем в Гатчину <...> Здоровьепапылучше, врачинадеютсянаполноевыздоровление...» Июнь, до 10. ПриехаливГатчину. Июнь 13. А. И. Купринувыдансоветскийпаспорт (№ 602696) срокомна 5 лет. Июнь 15. Е. М. КупринапишетА. Стрельникову вОдессу: «ЕхалА. И. на родину с единственным желанием бытьполезнымсвоейстране...» Июнь, конец. Намашине «скоройпомощи» перевезенизГатчинывЛенинград. Июль 2. Е. М. Куприна пишет М. К. Куприной-Иорданской: «Сашенька тяжело болен, у него рак пищевода. Операцию он перенес хорошо, несмотря на общий наркоз». Июль 24. Из письма Е. М. Куприной к дочери: «Ничего радостного о папе сообщить, ксожалению, немогу: унегоракпищевода». Август 3. Из письма Е. М. Куприной к дочери: «Нет слов, как мне тяжело тебе писать, что папочка тает с каждым днем (...). Нежен со мною необыкновенно, но говоритьуженеможет». Август 25. АлександрИванович Купринскончался. Всвидетельствеосмерти
Тем временем:
... Он стал совсем другим человеком, чем до войны 1914 – 1918 годов, – тогда о нем говорили в округе, что он легко кидается в драку. Люди удивлялись, что бывший солдат, награжденный медалью, никогда не упускает случая высказать пацифистские
1 Леон Гамбетта (1838-1882) – французский адвокат и политический деятель. Во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. – член Правительства национальной обороны. В 1881-1882 гг. – премьер-министр Франции.
4 Ромен Гари Воздушные змеи
взгляды, защищает уклоняющихся от военной службы по нравственным соображениям и про- тестует против всех видов насилия с огнем во взгляде – возможно, это был отблеск огня, горящего у могилы Неизвестного солдата. По внешности он совсем не походил на мягкого человека. Волевое лицо, правильные, жесткие черты, седые, стриженные ежиком волосы, гу- стые и длинные усы, которые называют «галльскими», поскольку французы, слава Богу, еще не разучились дорожить своими историческими воспоминаниями, даже если это всего лишь память об усах. Глаза были темные – это всегда признак веселости. По общему мнению, он вернулся с войны «тронувшимся» – так объясняли его пацифизм и причуду отдавать все сво- бодное время воздушным змеям – «ньямам», как он их называл. Он нашел это слово в книге об Экваториальной Африке, где оно будто бы означает все, в чем есть дыхание жизни: людей, мошек, львов, слонов или идеи. Наверное, он выбрал работу сельского почтальона потому, что его военная медаль и два военных креста давали ему право на почетную службу, а может, он видел здесь поле деятельности, подходящее для пацифиста. Он часто говорил мне: «Мой маленький Людо, если тебе повезет и ты будешь хорошо работать, когда-нибудь и ты сможешь получить место почтового служащего». Мне понадобились годы, чтобы понять, как переплетались в его характере глубокая се- рьезность и стойкость и свойственное французам шутливое лукавство. Дядя говорил, что «воздушные змеи ..
