Пришел, повернулся и ушел. Погодить, говорит, надо! - Чудак ты! Сказано: погоди, ну, и годи, значит. Вот я себе сам, собственным движением, сказал: Глумов!..
.. - Вы не хотите остановиться и выслушать меня? - Да-да. - Тогда сделайте одолжение и посмотрите вокруг. - Я? - Да. - Здесь?..
Вы горите, сами и воображаете, что они сияют. - Тут есть много истины, капитан, но между много и все - целое море. Я не говорю о кавказских татарках, ..
- А мы разве трогаем кого-нибудь! - продолжала она, проникаясь ко мне все большим доверием. - Нам и людей не надо. Раз в год только схожу я в местечко купить мыла да соли... Да вот еще бабушке чаю, - чай она у меня любит. А то хоть бы и вовсе никого не видеть. - Ну, я вижу, вы с бабушкой людей не жалуете... А мне можно когда-нибудь зайти на минуточку? Она засмеялась, и - как странно, как неожиданно изменилось ее красивое лицо! Прежней суровости в нем и следа не осталось: оно вдруг сделалось светлым, застенчивым, детским. - Да что у нас вам делать? Мы с бабкой скучные... Что ж, заходите, пожалуй, коли вы и впрямь добрый человек. Только вот что... вы уж если когда к нам забредете, так без ружья лучше... - Ты боишься? - Чего мне бояться? Ничего я не боюсь. - И в ее голосе опять послышалась уверенность в своей силе. - А только не люблю я этого. Зачем бить пташек или вот зайцев тоже? Никому они худого не делают, а жить им хочется так же, как и нам с вами. Я их люблю: они маленькие, глупые такие... Ну, однако, до свидания, - заторопилась она, - не знаю, как величать-то вас по имени... Боюсь, бабка браниться станет. И она легко и быстро побежала в хату, наклонив вниз голову и придерживая руками разбившиеся от ветра волосы. - Постой, постой! - крикнул я. - Как тебя зовут-то? Уж будем знакомы как следует. Она остановилась на мгновение и обернулась ко мне. - Аленой меня зовут... По-здешнему - Олеся. Я вскинул ружье на плечи и пошел по указанному мне направлению. Поднявшись на небольшой холмик, откуда начиналась узкая, едва заметная лесная тропинка, я оглянулся. Красная юбка Олеси, слегка колеблемая ветром, еще виднелась на крыльце хаты, выделяясь ярким пятном на ослепительно-белом, ровном фоне снега. Через час после меня пришел домой Ярмола. По своей обычной неохоте к праздному разговору, он ни слова не спросил меня о том, как и где я заблудился. Он только сказал как будто бы вскользь: - Там... я зайца на кухню занес... жарить будем или пошлете кому-нибудь? - А ведь ты не знаешь, Ярмола, где я был сегодня? - сказал я, заранее представляя себе удивление полесовщика. - Отчего же мне не знать? - грубо проворчал Ярмола. - Известно, к ведьмакам ходили... - Как же ты узнал это? - А почему же мне не узнать? Слышу, что вы голоса не подаете, ну я и вернулся на ваш след... Эх, паны-ыч! - прибавил он с укоризненной досадой. - Не следовает вам такими делами заниматься... Грех!..
4
Весна наступила в этом году ранняя, дружная и - как всегда на Полесье - неожиданная.
... Затем я спросил, где дом вдовы раввина, и мне его показали. Я вошел во двор, в один из тех дворов, при виде которых у вас возникает сомнение, живет ли здесь кто-нибудь вообще, поднялся на шесть или семь ступенек по разбитой лестнице и очутился у покосившейся двери. Снаружи я увидел кошку, а внутри - кучу отбросов. Из-за холода не было видно ни души, и только сердитый, мрачный голос спросил: Кто здесь? Я поднял глаза и увидел нечто вроде железной кровати, на которой горой громоздились подушки и одеяла. Под горой лежала испуганная и рассерженная старушка. Я сказал <шалом> и сообщил, что приехал из-за границы и пришел передать привет от сына ее сына. Она под подушкой просунула руку, подтянула одеяло под самую шею и спросила, сколько домов у ее внука, есть ли служанка, в каждой ли комнате ковер. Затем она вздохнула и сказала, что этот холод сживет ее со света. Увидев, как ей докучает холод, я решил, что керосиновая печь должна облегчить ее страдания. Я напряг все свои дипломатические способности и сказал, что ее внук дал мне деньги, чтобы купить ей печку, переносную печку, в которую наливают керосин и зажигают фитиль, и она горит и распространяет тепло. Я вытащил кошелек и сказал ей: Вот деньги. Она также дипломатично ответила: Как я могу купить печку, разве у меня есть ноги? Ледышки у меня, а не ноги. Пока этот холод сведет меня на Ар Азейтим (1), я раньше сойду с ума. А там, за границей, говорят, что Израиль - теплая страна. Теплая она для грешников в аду. Я сказал ей: Завтра выглянет солнце и больше не будет холодно. Она сказала: Пока утешение придет, душа изойдет. Я сказал: Через два часа я пришлю вам печку. Она сжалась среди подушек и одеял, показывая этим мнимому добродетелю, что нечего на него полагаться. Я попрощался, вышел на улицу Яффо, купил самую лучшую переносную печь и послал ее старой раввинше. Через час я вновь зашел к ней, вдруг она не знакома с переносными печами и нужно научить ее искусству зажигать их. По дороге я подумал, что, пожалуй, не услышу из ее уст слова благодарности...
